В затруднительных обстоятельствах, подобных тому, в каком мы оказались, именно Жаден всегда жертвовал собой; он наполнил свой стакан наполовину, поднес его к свету, покрутил минуту, разглядывая со всех сторон, и, вполне удовлетворенный осмотром, уже с большим доверием поднес стакан к губам. Что касается меня, то я следил за всеми его движениями с беспокойством человека, который, не выставляясь вперед, тем не менее должен был разделить удачу или невезение своего спутника. На глазах у меня Жаден в полном молчании отпил первый глоток, потом второй, третий и, наконец, осушив стакан, наполнил его снова; все это он проделал, не произнеся ни слова и со все возрастающим изумлением, в котором сквозило своего рода благоговение и признательность; затем он повторил пробу, приняв те же меры предосторожности и закончив с тем же видимым наслаждением.
— Ну, и как? — поинтересовался я, все еще ожидая оценки.
— Истинное счастье пребывает в лоне добродетели, — серьезным тоном ответил мне Жаден, — мы добродетельны, и Бог нас вознаграждает: отведайте-ка этого вина!
Я не заставил себя просить дважды, протянул свой стакан и выпил его содержимое с той добросовестностью, какую требовали обстоятельства.
— Что вы на это скажете? — продолжал Жаден с удовлетворением человека, который первым обнаружил нечто хорошее и этой находкой доставил радость своему товарищу.
— Скажу, что хозяйка ошиблась штабелем или бочкой и дала нам к хлебу и сыру вино по пять франков за бутылку, что кажется мне необычной и неуместной роскошью.
— Эй, матушка! — позвал ее Жаден.
— Обождите, сударь, — откликнулась хозяйка, — я занята тем, что вытаскиваю своего кота из пасти вашей собаки!
— Милорд! Ах ты разбойник! — вскричал Жаден, поднимаясь из-за стола. — Ну погоди, негодяй! Ты не понимаешь, где ты находишься! Из-за тебя, мерзавца, нас отсюда прогонят!
В эту минуту, облизываясь, появился Милорд. Кот был мертв; хозяйка шла следом за псом, волоча покойника за хвост.
— Да, быстро он управился! — сказала она. — Погляди, муженек, на нашего бедного Мистигри!
Мы ожидали страшной бури и с беспокойством переглядывались.
— Подумаешь! — пробурчал хозяин, даже не повернув головы и продолжая греть ноги и пускать клубы дыма из своей трубки. — Выбрось своего подлюгу-кота за дверь! Он всегда ел только сыр, а не мышей. Иди-ка сюда, песик, — продолжал он, лаская Милорда, — и если ты найдешь в доме других котов, я тебе их отдам!
— Знаете, — сказал я, обращаясь к Жадену, — мы с вами оказались на земле обетованной, дорогой друг; и если вы мне доверяете, мы запасемся здесь вином и котами.
— Да, — промолвил Жаден, — вот только надо бы узнать, во что нам все это обойдется.
— Господа меня звали? — подошла к нам хозяйка, вернувшаяся после погребения своего животного.
— Да, голубушка, мы хотели бы узнать, сколько стоит ваше вино и сколько стоит ваш кот.
— Вино, сударь, стоит пять су за бутылку.
— А кот?
— Кот?.. Ну, дайте служанке сколько сами захотите.
— Да где мы находимся? — воскликнул я. — Нам следует воздвигнуть здесь жертвенник богам!
— Вы находитесь в Сен-Пере, добрые господа!
— В Сен-Пере! Ну что ж! Тогда извольте принести нам жаркое, яичницу, что-нибудь на ужин и еще две бутылки.
За три франка, включая расплату за кота, мы получили одну из самых прекрасных трапез, отведанных нами в жизни.
В Париже один только Мистигри обошелся бы нам вдвое дороже; правда, его нам подали бы, по всей вероятности, в качестве фрикасе из кролика.
В десять часов мы весело пустились в путь и через двадцать минут прибыли в Баланс.
БАЛАНС
Хотя Баланс, как и Вьенн, возник во времена глубокой древности — ибо, по словам Андре Дюшена из Турени, автора книги «Древности городов, замков и наиболее примечательных мест Франции», этот город был создан за пятнадцать столетий до Рождества Христова, — все же его современная история затмевает память о событиях древности. Живший в Балансе младший лейтенант Бонапарт заставляет забыть о полководце Цезаре, папе Пие VI, умершем в этом городе, и императоре Константине, захватившем его.
Насколько я помню, в 1788 году, находясь в Аяччо, Бонапарт получил свидетельство на право занять должность младшего лейтенанта в Лаферском артиллерийском полку, стоявшем гарнизоном в Балансе. Он отправился туда и, чтобы облегчить семейные трудности, взял с собой своего брата Людовика, которого он обучал математике. Прибыв на место назначения, он снял в доме № 4 по Большой улице, расположенном напротив магазина книготорговца Марка Аврелия и принадлежавшем мадемуазель Бо, комнату для себя и мансарду для своего брата.
Бонапарт жил тогда очень уединенно, проводя большую часть дневного времени в магазине Марка Аврелия, принявшего молодого лейтенанта очень дружелюбно и предоставившего всю свою книжную лавку в его распоряжение. Вечерами Бонапарт встречался с двумя-тремя друзьями: г-ном Жосленом, отставным офицером, г-ном де Монта-ливе, ставшим позднее пэром Франции, и г-ном Тарди-вом, бывшим аббатом конгрегации святого Руфа.
В доме у г-на де Тардива Бонапарт познакомился с молодой девушкой и страстно влюбился в нее. Ее звали мадемуазель Грегуар дю Коломбье, и она была если и не из богатой, то весьма зажиточной семьи. Бонапарт уже тогда следовал тем твердым убеждениям, какие он сохранил на троне; вот почему, едва ощутив, что мадемуазель Грегуар одобряет его чувства, он решился на весьма смелый в его положении шаг и попросил ее руки.
К несчастью для Бонапарта, он имел соперника, более предпочтительного, с точки зрения если и не мадемуазель Грегуар, то ее семьи; этого соперника звали г-н де Бресьё. Родители мадемуазель Грегуар ничуть не колебались в выборе между дворянином, уже занимавшим высокое положение, и младшим лейтенантом, которому еще предстояло сделать карьеру. Бонапарт был отвергнут, и мадемуазель Грегуар стала г-жой де Бресьё.
Это было особенно тяжело для молодого Наполеона, ибо, если верить историческим анекдотам, какие всегда появляются там, где оставили след великие судьбы, он предчувствовал свое будущее. Однажды, прогуливаясь в обществе нескольких своих молодых товарищей, он подал три франка нищенке, и одетая в лохмотья пророчица пожелала ему корону Франции. Офицеры расхохотались, услышав чрезмерную благодарность, один Бонапарт остался серьезен, и, поскольку эта серьезность лишь усилила общее веселье, будущий властитель заметил: «Господа, я стою больше, чем какой-нибудь свинопас, а ведь Сикст Пятый стал папой».
В другой раз, когда Бонапарт занимался с пяти утра в своей маленькой комнате, к нему вошел полковой хирург г-н Пармантье, чтобы поговорить с его братом Людовиком. Бонапарт взял свою саблю и ножнами постучал в потолок. Несколько минут спустя явился полусонный Людовик. «Ах ты лентяй! — накинулся на него Наполеон. — Неужели тебе не стыдно просыпаться так поздно?» — «Вот ты меня бранишь, — возразил ему Людовик, — а ведь это я должен на тебя сердиться, потому что ты оторвал меня от совершенно восхитительного сна; мне снилось, что я был королем». — «Ты, королем?! — промолвил Бонапарт. — Ну тогда я был императором?»
Три года Бонапарт пробыл в Балансе и уехал оттуда, задолжав своему пирожнику г-ну Кориолю три франка и десять су.
Несмотря на изменения, произошедшие с его именем и его положением, Наполеон не забывал Баланс, хотя, став императором, ни разу больше туда не приезжал. Долги сердца и кошелька были оплачены им с лихвой, включая долг пирожнику Кориолю. Мадемуазель Грегуар, ставшая г-жой Бресьё, была приглашена чтицей к матери императора; ее муж получил титул барона и стал главным управляющим лесного ведомства, а ее брат был назначен префектом Турина; что же касается Марка Аврелия, то на этот счет существует памятная история другого рода.
Седьмого октября 1808 года, во время встречи в Эрфурте, когда Наполеон сидел за столом вместе с императором Александром, королевой Вестфальской, королем Баварским, королем Вюртембергским, королем Саксонским, великим князем Константином, князем-примасом и принцем Вильгельмом Прусским, разговор зашел о Золотой булле, которая вплоть до учреждения Рейнской конфедерации служила сводом законов и правил для выборов императоров; князь-примас, чувствовавший себя в этом вопросе очень уверенно, начал вдаваться в подробности этой буллы, которую он, между прочим, отнес к 1409 году.
