Палач подошел, держа ножницы в руках, но г-н де Сен-Мар не позволил прикоснуться к себе, взял у него ножницы, поцеловал их и подал духовнику, сказав: “Отец мой, прошу вас, окажите мне эту последнюю услугу, остригите мои волосы!” Святой отец передал ножницы своему помощнику, чтобы остричь волосы приговоренному, и тот принялся за дело. Господин де Сен-Мар окинул кротким взглядом тех, кто стоял рядом с эшафотом, и сказал святому отцу: “Прошу вас, остригите их мне поровнее”. Потом, подняв глаза к Небу, он воскликнул: “О Бог мой! Что же такое этот мир?”
Когда его волосы были острижены, он поднес обе руки к голове, словно пытаясь поправить те, что остались сбоку; палач подошел почти вплотную к нему, но осужденный сделал ему рукой знак отойти; он повторил этот жест два или три раза, затем взял распятие и поцеловал его; вернув распятие, он снова опустился коленями на подставку, стоявшую перед столбом, и обхватил его руками. Увидев внизу прямо перед собой какого-то человека из окружения главного начальника артиллерии, он обратился к нему со словами: “Прошу вас, передайте господину де Л а Мейере мое нижайшее почтение, ” — а затем, помолчав, добавил: “Скажите ему, что я прошу его помолиться за меня Господу!” То были его собственные слова.
Палач подошел к нему сзади с ножницами, чтобы отпороть воротник, пришитый к его рубашке. Выполнив это, он снял воротник через голову приговоренного. Тогда г-н де Сен-Мар сам расстегнул рубашку, чтобы лучше открыть шею, и, обхватив руками верхнюю часть столба, служившую ему как опора для локтей, принялся молиться.
Ему протянули распятие, он взял его правой рукой: продолжая обнимать столб левой рукой, он поцеловал распятие, вернул его и попросил у помощника своего духовника медали, поцеловал их, трижды произнес “Иисус!”, отдал их обратно и, решительно повернувшись к палачу, стоявшему рядом с ним и еще не вытащившему свой топор из зловещего мешка, который он принес с собой на эшафот, сказал ему: “Ну, и что ты здесь делаешь? Чего ждешь?”
Его духовник уже отошел к лестнице, но он позвал его: “Отец мой, подойдите и помогите мне помолиться Богу!” Священник подошел к г-ну де Сен-Мару, встал рядом с ним на колени, и тот с большим чувством прочел “Salve Regina”[14] — внятно, не запинаясь, чеканя каждое из прекрасных слов этой молитвы, в особенности когда дело дошло docmpoK“ Et Jesum, benedictum fructum ventris tui, nobis post hoc exsilium ostende”[15]; закончив молитву, он поник и с благоговением и восторгом поднял глаза к Небу. После чего духовник обратился от его имени к присутствующим с просьбой прочесть во имя него “Pater noster”[16] и “Ave Maria”[17].
Тем временем палач вынул из своего мешка топор (такой же, каким пользуются мясники, только побольше и попрямее). И тогда, с великой решимостью подняв глаза к Небу, г-н де Сен-Мар воскликнул: “Настало время умереть! Сжалься надо мной, Боже!” Затем с невероятным спокойствием, с незавязанными глазами, он нужным образом положил шею на столб, повернув лицо к передней стороне эшафота. Крепко сжимая столб руками, он закрыл глаза и стиснул губы в ожидании удара, который палач наносил медленно и тяжеловесно, отступив влево от него и держа топор обеими руками. Получив удар, г-н де Сен-Мар испустил громкий крик: “А!”, который заглушила пролившаяся кровь; затем он оторвал колени от подставки, словно желая подняться, но тут же опустился в прежнее положение.
Так как удар топора не полностью отделил голову от туловища, палач, обойдя казненного сзади, зашел справа и, схватив его правой рукой за волосы, левой отделил у него своим топором часть дыхательного горла и уцелевшую кожу на шее; после этого он бросил голову на эшафот, с которого она отскочила на землю; там она перевернулась и еще довольно долго содрогалась. Лицо мертвого оказалось повернутым в сторону монастыря святого Петра, верхняя часть его головы была обращена к эшафоту, а глаза были открыты.
Тело его оставалось в вертикальном положении, как столб, который все еще сжимали его руки, пока палач не оттащил его оттуда, чтобы снять с него одежду; сделав это, он накрыл тело простыней, а сверху набросил на него плащ. Голову вернули на эшафот и положили рядом с телом, под ту же простыню.
Когда казнь г-на де Сен-Мара завершилась, открыли дверцу кареты, и из нее вышел с просветленным лицом г-н де Ту; весьма учтиво поприветствовав тех, кто находился поблизости, он довольно быстро и решительно взошел на эшафот, держа сложенный плащ на правой руке, а оказавшись там, прежде всего поспешно бросил его, кинулся навстречу палачу, простирая к нему руки, обнял его и расцеловал со словами: “О мой брат! Мой дорогой друг! Как я люблю тебя! Я должен тебя поцеловать, ибо сегодня ты даруешь мне вечное блаженство — ты отправишь меня в рай!” Потом, повернувшись к передней части эшафота, он обнажил голову и поклонился всем присутствующим, а затем бросил за спиной у себя шляпу, которая упала у ног г-на де Сен-Мара. После этого, обратившись к своему духовнику, он с великой горячностью произнес: Ютец мой, spectaculum facti sumus mundo, et angelis, et hominibus”[18]
Святой отец, обращаясь к нему, произнес несколько благочестивых слов; г-н де Ту внимательно выслушал их и заметил, что ему хотелось бы сказать еще кое-что касательно его совести; после него он опустился на колени, сообщил священнику тоf что отягощало его душу, получил последнее отпущение грехов и низко поклонился. Затем г-н де Ту, сняв с себя камзол, снова опустился на колени и стал произносить сто пятнадцатый псалом, читая его наизусть и пересказывая по-французски почти от начала до конца, довольно громким голосом и твердо, с несказанным пылом, смешанным с религиозным восторгом. “Это правда, что я чересчур страстно желаю смерти, — произнес он. — Нет ли в этом чего-нибудь дурного? Отец мой, — с улыбкой промолвил он, понизив голос и повернувшись к духовнику, — я чересчур радостен: нет ли в этом суетности? Мне бы этого не хотелось”.
Все это он говорил с таким жаром, с такой возбужденностью и с такой энергией, что многие их тех, кто стоял поодаль, подумали, будто он пребывает в нервном раздражении и обрушивается на тех, кто виновен в его смерти.
После чтения псалма, все еще стоя на коленях, г-н де Ту взглянул направо и, увидев человека, которого он обнимал во дворце, поскольку тот шел вместе со знакомым ему секретарем суда, поприветствовал его кивком головы и взмахом руки и весело произнес: “Сударь, я ваш покорный слуга!”
Затем он поднялся с колен, и к нему подошел палач, чтобы отрезать его волосы; святой отец отобрал у палача ножницы, чтобы передать их своему помощнику, но г-н де Ту, видя это, взял ножницы из его рук и произнес: “Отец мой! Неужто вы считаете, что я боюсь этого человека? Разве вы не видели, что я его обнял? Я его поцеловал, поцеловал этого человека. Ну же, друг мой, выполняй свой долг: отрежь мне волосы!” Палач начал стричь, однако он был настолько неповоротлив и неловок, что духовник отобрал у него ножницы и передал своему помощнику, с тем чтобы тот остриг волосы осужденному; и пока длилось это действие, г-н де Ту со спокойным и улыбающимся лицом разглядывал тех, кто стоял рядом с ним, и поднимал порой к Небу глаза, исполненные любви; встав на ноги спустя какое-то время, он произнес прекрасное изречение святого Павла:
“Non contemplantibus nobis quae videntur, sed quae non videntur: quae enim videntur tem-poralia sunt; quae autem non videntur aeterna sunt” [19]
Когда его остригли, он опустился коленями на подставку перед плахой и принес самого себя в жертву Господу, произнося при этом такие прочувственные слова, что их невозможно передать; пронизывавшими сердце словами он призвал всех прочесть “Pater” и “Ave Maria ”, потом, с чувством великой любви поцеловав распятие, попросил дать ему медали для отпущения грехов и спросил: “Отец мой, мне завяжут глаза?” И когда священник ответил, что это зависит от него самого, он сказал: “Да, отец мой, это следует сделать, — и, глядя на тех, кто стоял ближе всего к нему, добавил: — Господа! Признаюсь, я трус и боюсь смерти. Когда я думаю о ней, я начинаю трепетать, меня охватывает дрожь и волосы у меня встают дыбом; и если вы увидите во мне малую толику твердости, припишите эту заслугу Господу, сотворившему чудо, чтобы меня спасти, ибо, в самом деле, чтобы умереть достойно в том состоянии, в каком я пребываю, нужна решимость, а я ею не обладаю, но Господь меня ею наделяет и премного укрепляет мой дух”.
