Короче говоря, она столь понятно объяснила Пьеру, что это он глупый гусь, а она существо разумное, что в конце концов он принялся бить себя по лбу кулаком и признал себя виновным во всем.

— Послушайте, друг мой, — сказала ему гусыня, — вам надо отправиться в путешествие, чтобы пополнить свое образование. Я часто видела, как вы читаете книги о путешествиях.

— В самом деле, — промолвил Пьер, — только такие книги доставляют мне удовольствие, а две из них в особенности никак не могут мне наскучить: про Робинзона и про Гулливера.

— Ну и прекрасно! — воскликнула гусыня. — Отчего бы вам самому не сделаться героем подобной книги?

— Э-е, это вовсе не плохая мысль! — отозвался Пьер. — Допустим, я стану новым Робинзоном Крузо и в моем распоряжении будет целый остров! Да, я это хочу! Хочу! Хочу! — в восторге закричал он.

И взяв очередное яйцо, он раздавил его ногой.

К несчастью, Пьер забыл уточнить, какого размера он желает иметь остров, и потому оказался сидящим на обычной скале, среди бушующих ветров и волн, а вокруг него с нестройными жалобными криками летали буревестники.

Подобно Робинзону, Пьер очутился на необитаемом острове.

Но что это был за остров, Господи! Скала площадью в шесть квадратных футов — ровно столько места, чтобы сказать, что он был на суше!

Но долго ли он будет на ней находиться? Волны, казалось, пришли в бешенство, оттого что Пьеру удалось укрыться от них, и стали накатываться на скалу и разбиваться в пену, словно они поклялись снова схватить его и затянуть в морские глубины.

— О, какой же я невезучий! — вскричал Пьер, дрожа от холода и испуга. — Как мне теперь вернуться домой? По правде говоря, я смог бы это сделать, лишь если бы у меня отросли хвост и плавники, но я ведь настолько боюсь воды, что, даже став рыбой, не отважился бы броситься в море.

Едва он успел закончить эту фразу, как неподалеку послышался хорошо знакомый ему гогот. Он повернулся в ту сторону, откуда доносились эти звуки, и увидел свою гусыню, спокойно покачивавшуюся на волнах.

— Э, дорогой мой Пьер! — обратилась к нему гусыня. — Ведь рыба-то рыбе рознь!

— И то правда, — согласился Пьер. — Ведь бывают летучие рыбы.

— Неужто надо было столько прочесть о путешествиях, чтобы узнать это, — с насмешливым видом продолжала гусыня, — а если уж прочитали, то что же не вспомнили о прочитанном в нужный момент?!

— Где яйца? — спросил Пьер.

— Справа от вас, в расщелине скалы.

— Ах ты черт! Знаете, их осталось не так уж много, моя милая.

— Вы вольны сохранить их и остаться на острове.

— Нет, право же, ни одному из них не найти лучшего применения, чем вытащить меня отсюда! Ладно, возьму-ка я вот это.

И Пьер разбил яйцо, пожелав стать летучей рыбой.

Он сразу же почувствовал, что его уши вытягиваются в непомерно длинные прозрачные плавники, ноги, истончаясь, слипаются друг с другом, а ступни, заняв, как говорят в балете, первую позицию, превращаются в великолепный хвост.

Одновременно какая-то непреодолимая сила столкнула его в воду.

В продолжение нескольких минут, забыв о страхе, который он за мгновение до этого испытывал перед водной стихией, Пьер с большим удовольствием носился по ее поверхности и уже начал находить в существовании летучей рыбы немало приятных сторон, как вдруг он увидел, что из глубины всплывает какое-то чудовище, раз в пятьдесят больше него, и, разинув пасть, явно намеревается его проглотить.

И тогда, столь же проворно, как незадолго до этого он кинулся в море и пустил в ход свои плавники, несчастный Пьер подпрыгнул в воздух и замахал своими крыльями, причем настолько успешно, что через мгновение очутился на высоте нескольких метров над волнами.

Но, едва он оказался там, поздравляя себя с этой двойственной натурой, на которую пал его выбор, и время от времени касаясь крыльями гребня волны, чтобы освежить их, откуда-то из-за облаков раздался пронзительный крик, заставивший его вздрогнуть; он обернулся посмотреть, что там такое в воздухе, и увидел белую точку, которая, разрастаясь с пугающей скоростью, приближалась к нему. Это был альбатрос — птица, очень любящая полакомиться летучими рыбами. Клюв ее был широко раскрыт, а когти выпущены: наш бедняга тут же почувствовал себя наполовину съеденным.

К счастью, страх сковал его, и, вместо того чтобы пустить в ход свои крылья и попытаться бежать, он сложил их (а вернее, они сложились сами) и стал сам так быстро падать в море, что, как ни велика была скорость его врага, успел уйти уже на пять или шесть футов в воду, прежде чем клюв альбатроса коснулся ее поверхности.

Однако, оказавшись снова в водной стихии и заработав плавниками, он сразу же увидел, что со дна моря поднимается то самое морское чудовище, от которого ему один раз уже удалось скрыться и которое на этот раз, плохо все рассчитав, захлопнуло свою пасть в двух или трех сантиметрах от его хвоста.

— Будь я проклят, если еще хоть несколько минут пробуду в воде или в воздухе! — вскричал Пьер. — Скорее, скорее на сушу! Хочу быть в ста шагах от моего дома!

Не успел он досказать свое пожелание, как очутился на проезжей дороге, проходившей возле его фермы, и упал на пороге своего дома, изнемогая от усталости.

Пьер поднялся и ударил ногой в дверь.

Дверь стремительно распахнулась, и Пьер увидел на кухне свою старую гусыню, чуть не упавшую от внезапно охватившего ее страха; и бедной птице в самом деле было чего испугаться, поскольку Пьер так спешил вернуться к себе домой, что его превращение в человека не успело осуществиться полностью, и, хотя во всем остальном его тело вновь стало человеческим, голова у него еще оставалась рыбьей, что придавало ему необычайно странный вид.

Это последнее приключение почти что излечило Пьера от страсти разбивать волшебные яйца гусыни. С неделю он провел довольно спокойно, греясь у камина или валяясь на травке, — словом, приходя в себя после треволнений своих превращений, а в особенности — путешествий.

Тем не менее, время от времени, когда он предавался смутным мечтаниям, на ум ему приходило вновь попытать счастье — для того лишь, чтобы увидеть, не окажутся ли его новые попытки более успешными, чем прежние. И про себя, не трогая яиц, он высказывал пожелания одно причудливее другого, касавшиеся того, о чем у него не было ни малейшего представления. Как все праздные люди, он грезил о всякого рода несбыточных делах, но поспешим сказать, что, верный своей лени, он никогда не привносил в свои замыслы никакого намерения трудиться.

Однако, поскольку Пьер не мог больше, как прежде, целыми днями спать, он с утра до вечера бродил по ферме, сопровождаемый старой гусыней, которая шла за ним вразвалку, изливая на него целые потоки глупостей, как это обычно и делают старые гусыни; и в конце концов Пьеру до такой степени надоело бродить по ферме и слушать болтовню гусыни, что он решил разбить еще одно яйцо.

Но что пожелать? Он не знал, кем бы ему хотелось быть, но ни за что на свете не согласился бы снова стать тем, кем уже побывал.

Он не хотел быть ни птицей на высоких ногах, ни солдатом, рискующим быть убитым в любую минуту; не хотел жить в постоянном беспокойстве, охраняя свои деньги; не хотел становиться королем, не имеющим права есть, когда ему этого хочется, и более скованным в своих шелковых одеждах, чем странствующий рыцарь в своих железных доспехах; не хотел быть изувеченным в сражениях адмиралом — одноглазым, хромым и опирающимся на костыль; не хотел слышать о скале среди бушующих волн, нагло присвоившей себе название острова; не хотел быть летучей рыбой, преследуемой акулами в воде и альбатросами в воздухе. Нет! Нет! Ему нужно было спокойное место, прочное положение, занимая которое, можно вдоволь пить, вдоволь есть и ничего не делать!

А найти такое было трудно.

И вот как-то раз, когда он был занят подобными поисками и бродил, погруженный в глубочайшие раздумья, рядом с ним послышалось какое-то хрюканье, показавшееся ему исполненным ликования. Эти звуки доносились из находившегося у него за спиной свиного хлева.