— О дорогой принц, вот и вы, наконец! Добро пожаловать в Варениенбург!

Мари несколько удивил этот пышный титул Щелкунчика, но вскоре она перестала этому удивляться, поскольку ее внимание привлек гул такого множества голосов, тараторивших одновременно, что она спросила у Щелкунчика, не случился ли в столице королевства кукол какой-нибудь мятеж или не празднуется ли там какое-нибудь торжество.

— Ничего подобного не произошло, дорогая мадемуазель Зильберхауз, — ответил Щелкунчик. — Просто Варениенбург — очень веселый и многолюдный город, и от него на земле немало шума; а то, что вы видите сегодня, происходит здесь каждый день; однако будьте добры, пойдемте дальше — это все, о чем я вас прошу!

Мари, побуждаемая одновременно и собственным любопытством, и вежливым призывом Щелкунчика, ускорила шаг, и вскоре они оказались на большой базарной площади, великолепие которой невозможно себе представить. Все стоявшие вокруг площади дома были сооружены из сластей, все они были ажурными, с галереями, расположенными одна над другой; в середине ее высился, как обелиск, огромный сдобный пирог, а из него четыре фонтана били струями лимонада, оранжада, миндального молока и смородинного сиропа. Бассейны же были наполнены превосходно сбитыми и такими аппетитными на вид сливками, что многие превосходно одетые люди, по виду более чем приличные, ложками ели их на глазах у всех. Но приятнее и забавнее всего казались очаровательные маленькие человечки, которые толпами теснились и прогуливались под руку, смеясь, напевая или беседуя в полный голос, что и создавало веселый гомон, еще издали услышанный Мари. Помимо жителей столицы, там были обитатели всех стран: армяне, евреи, греки, тирольцы; там были офицеры, солдаты, проповедники, капуцины, пастухи и паяцы и, наконец, всякого рода бродячие актеры, акробаты и канатные плясуны, каких можно встретить повсюду.

Вскоре в начале одной из улиц, выходящих на площадь, суматоха усилилась, и народ стал расступаться, пропуская пышное шествие. Это проносили в паланкине Великого Могола, сопровождаемого девяноста тремя вельможами его королевства и семьюстами невольниками. Но по чистой случайности в это же самое время из соседней улицы на площадь выехал верхом на лошади Великий Султан, сопровождаемый тремя сотнями янычаров. Эти два властелина всегда были в какой-то степени соперниками и, следственно, врагами, поэтому редкая встреча людей из их свит обходилась без драки. Нетрудно понять, какой оборот должно было принять дело, когда эти два могущественных монарха вдруг оказались лицом к лицу; началось все с сумятицы, из которой попытались выбраться местные жители; потом послышались крики ярости и отчаяния: какой-то спасавшийся бегством садовник рукояткой своего заступа снес голову весьма уважаемому в своей касте брамину, а сам Великий Султан был сброшен с лошади испуганным паяцем, пролезавшим между ее ногами; шум все усиливался и усиливался, как вдруг человек в парчовом халате, у ворот города приветствовавший Щелкунчика как принца, в один миг взобрался на самую вершину сдобного пирога и, прозвонив три раза в колокольчик, обладавший чистым, звонким и мелодичным звуком, трижды прокричал:

— Кондитер! Кондитер! Кондитер!

Сутолока мигом улеглась; два спутавшиеся шествия распутались; покрытого пылью Великого Султана очистили щеткой; брамину снова посадили на шею голову, посоветовав ему три дня не чихать, чтобы она опять не отвалилась; наконец спокойствие восстановилось, вновь начались веселые прогулки, и все снова принялись черпать из фонтанов лимонад, оранжад и смородинный сироп и полными ложками набирать из бассейнов сбитые сливки.

— Однако скажите, дорогой господин Дроссельмейер, — спросила Мари, — в чем причина того, что трижды произнесенное слово "кондитер" произвело такое действие на этот народец?

— Следует вам сказать, мадемуазель, — отвечал Щелкунчик, — что жители Варениенбурга по опыту верят в переселение душ и подчиняются всемогущему высшему началу, которое зовется Кондитер и которое, по своей прихоти, путем более или менее продолжительной варки или печения может придать им ту форму, какую пожелает. Но, поскольку обычно каждый полагает, что именно его форма наилучшая, никто никоим образом не склонен ее менять; вот почему слово "кондитер" производит такое волшебное действие на варениенбуржцев и вот почему этого слова, произнесенного бургомистром, оказалось достаточно, как вы только что видели, чтобы успокоить сильнейшее волнение; в одну минуту всякий забывает о земном, о помятых боках и шишках на лбу и, погрузившись в себя самого, говорит: "Господь мой! Что есть человек и что только не может с ним сделаться?"

Беседуя таким образом, Мари и Щелкунчик подошли к дворцу, сиявшему розовым светом и украшенному сотней изящных воздушных башенок; стены дворца были усеяны букетами фиалок, нарциссов, тюльпанов и жасмина, оттенявшими своими разнообразными красками розовый фон, на котором они выделялись. Высокий купол в центре дворца был усеян множеством золотых и серебряных звездочек.

— О Боже! — вскричала Мари. — Что это за чудное здание?

— Это Марципановый дворец, — ответил Щелкунчик, — одно из самых замечательных строений столицы кукольного королевства.

Однако, как ни погружена была Мари в восторженное созерцание дворца, она все-таки заметила, что кровля одной из высоких башен полностью отсутствует и что пряничные человечки, поднявшись на помост из корицы, восстанавливают ее. Она собиралась спросить у Щелкунчика, что там такое случилось, но он, предупредив ее намерение, сказал:

— Ах! Совсем недавно этому дворцу угрожало если не полное разрушение, то, во всяком случае, большие повреждения. Великан Сладкоежка откусил кусок этой башни и уже собирался приняться за купол, когда варениен-буржцы преподнесли ему в виде выкупа городской квартал под названием Нуга и значительную часть Цукатного леса; благодаря этому он согласился удалиться, не причинив дворцу иного ущерба, кроме того, что вы заметили.

В это мгновение послышалась тихая и приятная музыка.

Двери дворца сами собою отворились, и из них вышли двенадцать крошечных пажей, держа в руках зажженные наподобие факелов букеты душистых трав; головы пажей были жемчужинами, туловища шестерых из них — рубиновыми, а других шести — изумрудными, и при этом они очень мило топали своими маленькими золотыми ножками, весьма искусно вычеканенными в стиле Бенвенуто Челлини.

За пажами следовали четыре дамы, почти такого же роста, как мадемуазель Клерхен, новая кукла, подаренная Мари на Рождество, однако они были так великолепно одеты и украшения на них были настолько роскошными, что Мари тут же признала в них наследных принцесс Варениенбурга. Увидев Щелкунчика, все четыре дамы в горячем порыве бросились ему на шею, закричав в один голос:

— О мой принц! Милейший принц!.. О мой брат! Милейший брат!

Щелкунчик, по-видимому, очень растрогался; он утер слезы, без конца набегавшие у него на глаза, затем взял Мари за руку и взволнованно произнес, обращаясь к четырем принцессам:

— Дорогие мои сестры, представляю вам мадемуазель Мари Зильберхауз, дочь господина президента Зильберха-уза из Нюрнберга, весьма уважаемого в городе, где он проживает. Это она спасла мне жизнь, ибо, если бы в тот миг, когда я начал проигрывать сражение, она не бросила свою туфельку в мышиного короля и если бы позднее она не проявила доброту, предоставив мне саблю майора, отправленного в отставку ее братом, я лежал бы теперь в могиле или, что еще хуже, меня загрыз бы мышиный король. Ах, дорогая мадемуазель Зильберхауз! — вскричал Щелкунчик, не в силах сдержать свой восторг. — Пирлипат, принцесса Пирлипат, хотя она и королевская дочь, недостойна развязать шнурки на ваших прелестных башмачках!

— О да, да, конечно! — подтвердили хором четыре принцессы.

И, бросившись обнимать Мари, они вскричали:

— О благородная освободительница нашего дорогого и возлюбленного принца и брата! О милая мадемуазель Зильберхауз!