"Каком же?"

"При условии, что ты оставишь мою совесть в покое и не будешь забивать мне голову своими ханжескими придирками".

Ответить на это было нечего.

Моя бабушка отлично знала собственного мужа.

Она только вздохнула и замолчала.

Тогда Жером Палан посадил сына и дочку себе на колени и стал слегка подкидывать их, изображая верховую езду.

Бабушка подняла голову и с удивлением посмотрела на мужа.

Вот уже пол года она не видела его в таком хорошем расположении духа.

"Жена, — заявил он, заметив ее удивление, — ведь завтра воскресенье, день охоты, как ты сама только что сказала. Что ж, по крайней мере в этом деле, сама увидишь, я последую твоим советам. А что касается веселости, что поделаешь? Будем надеяться, что и она в свою очередь вернется ко мне".

И он довольно потер руки.

"Видишь, видишь, я уже веселюсь".

Бабушка совершенно не понимала, что могло означать такого рода перевозбуждение.

"Ну-ка, жена, — попросил дед, — дай мне глоток можжевеловой настойки, давненько я ее не пил!"

Бабушка принесла ему маленький стаканчик, подобный тем, из каких обычно пьют ликеры.

"Это что такое?! Что это такое?!" — возмутился дед. — Подать мне стакан для бордо! Я хочу наверстать упущенное время".

И поскольку жена колебалась, он снял детей с колен и встал, чтобы взять стакан подходящего размера.

Затем дед протянул его жене.

Бабушка наполнила стакан до краев и по требованию мужа повторила это трижды.

"Жена, — заявил Жером Палан, — завтра воскресенье, и, более того, оно приходится на третье ноября: стало быть, завтра день святого Губерта. Я решил полностью следовать твоим наставлениям; значит, я опустошаю этот стакан в честь святого, во славу его вечную в этом и в ином мире, и мы посмотрим потом, какую дичь он пошлет нам в знак благодарности. И эту дичь, жена, мы не станем продавать, какова бы она ни была; мы съедим ее всей семьей, не правда ли, дети? Скажите, дорогие мои крошки, какую дичь вы любите больше всего?"

"Мне, — заявил мальчик, — хотелось бы зайца под одним из тех сладких соусов, какие так хорошо умеет готовить наша матушка".

"О да, да, папа, — воскликнула девочка, которая очень любила вкусно поесть, — заяц в сладком соусе — это то, что надо; мы так давно не ели зайчатины!"

"Ну что ж, клянусь дьяволом! Будет у вас, дети, заяц! — воскликнул Жером Палан, обнимая своих крошек, как он их называл. — А вот и мое льежское ружье, — и он указал на свою двустволку, повешенную над камином. — Вот оно, мое льежское ружье, которое сумеет добыть какого-нибудь зайца. Слышишь, великий святой Губерт? Зайца! Зайца! Нам нужно зайца; дети его просят, и, черт побери, я принесу одного, пусть даже мне придется поднять его и погнать между твоими ногами, если он спрячется там!"

И в самом деле, под ружьем деда висела картина, изображавшая святого Губерта, между ногами которого нашел себе убежище заяц.

Ясно, что конец речи деда испортил ее начало.

Возвратившись к себе в комнату, бабушка стала на колени с тем, чтобы повторить свою молитву еще набожнее, чем обычно.

Но, несомненно, бесстыдное богохульство ее мужа помешало слетавшему с ее уст тихому шепоту подняться ко Всевышнему.

На следующий день мой дед, верный своему слову, встал до восхода солнца и в сопровождении двух оставшихся у него собак, то есть Рамоно и Спирона, направился в поля.

Хотя тогда, как и сегодня, было лишь 3 ноября, землю уже покрывал снег.

Собаки погружались в него по грудь и бежать не могли.

Кроме того, снег шел ночью, зайцы не двигались с места и, следовательно, не оставили на снегу никаких следов.

Тогда дед попытался обнаружить какого-нибудь из них в укрытии.

Несмотря на свою обычную ловкость в этом деле, он прошел пять-шесть льё, провел в поле большую часть дня, но так и не нашел ни одного зайца.

Так что домой он вернулся с пустым ягдташем.

Несмотря на это, дед сохранял еще довольно хорошее настроение, благодаря тому что накануне он находился в добром расположении духа.

После ужина он запер собак, снова снял с крюка ружье, поцеловал жену и детей.

"Что это ты собираешься делать, Жером?" — спросила у него весьма удивленная супруга.

"Что я собираюсь делать?"

"Да, об этом я тебя и спрашиваю".

"Пойду устрою косому засаду: разве я не обещал детям зайца?!"

"Ты убьешь его, Жером, в следующее воскресенье".

"Я им обещал зайца сегодня, а не в следующее воскресенье, жена. Хорошенькое будет дело, если я не сдержу слово, да, малыши?"

Дети бросились отцу на шею с криками:

"О да, папа, хотим зайца, зайца!"

"Зайца такого большого, как Рамоно", — смеясь, добавил мальчик.

"Зайца такого большого, как ослик Симоны", — прибавила девочка, еще громче смеясь.

"Будьте уверены, — заявил Жером, нежно целуя детей, — будет вам заяц; сегодня вечером эти бездельники зашевелятся, и при лунном свете я увижу их на снегу, огромных, словно слоны".

И с ружьем на плече дед вышел из дому.

Уходя, он насвистывал тот же самый охотничий клич, какой насвистывал в тот день, когда Тома Пише убил его собак.

VI

Дед направился по дороге к Рамоншану.

Снег сыпал не переставая, и дед подумал, что зайцы спустятся в низины, а потому он решил расположиться в лощине, тянущейся от Рамоншана до Спримона.

Дойдя до перекрестка, охотник остановился.

Место было выбрано отличное.

В наши дни никакой охотник не устроил бы там засады, поскольку на этом месте стоит распятие.

Но в то время там не было ничего, кроме кустарника.

Прошло около четверти часа и только что пробило девять, как вдруг он услышал в направлении от Эвая к Лува-еньезу голос, напевавший застольный куплет.

"Ну, черт побери! — вырвалось у деда. — Нашелся же чудак, который спугнет сейчас зайца, если только поблизости находится хотя бы один из них".

Голос все приближался.

Скрип снега под ногами певца вскоре начал отчетливо звучать в ушах моего деда, замершего в своем укрытии.

Было полнолуние.

Покрывавший землю снег отражал лунный свет и усиливал его сияние.

Так что дед без труда узнал подходившего к нему человека.

То был Тома Пише.

Он провел вечер у эвайского сельского учителя и теперь возвращался в Франшимон. Эвайский сельский учитель был тестем Тома Пише.

Поскольку Жерому Палану все еще не верилось, что к нему приближается Тома Пише, он затаил дыхание, вглядываясь в темноту ночи.

Но когда Жером убедился, что это убийца Фламбо и Раметты собирается миновать перекресток, возле которого он устроил засаду, сердце его так заколотилось, что оно едва не вырвалось из груди, взгляд заметался, а пальцы судорожно сжали ствол и приклад ружья.

Но, тем не менее, дед не был злым человеком и злого умысла в сердце не таил.

Так что он решил не останавливать Тома Пише, если тот пройдет мимо молча.

Тома Пише прошел молча.

Он даже не заметил моего деда.

Но зло возжелало, чтобы он возвращался домой той же дорогой, какой пришел дед.

Разумеется, он заметил его следы, отпечатавшиеся на снегу.

Следы были свежими.

С другой стороны перекрестка Тома их не видел.

Он обернулся, увидел кусты и заподозрил, что в них прячется какой-то охотник.

Намереваясь выяснить, кто же этот охотник, он пошел по следу моего деда.

Пойдя по его следу, Тома Пише вышел на него самого.

Жером понял, что он обнаружен.

Чтобы не доставить своему недругу удовольствие застигнуть его в укрытии, дед встал во весь рост.

Тома Пише и в голову не приходило, что это может быть Жером Палан.

Но с первого же взгляда он увидел, с кем имеет дело.

Тогда, наверное испытывая угрызения совести по поводу совершенного им злодеяния, он, похоже, растерялся.