— Сейчас верну, — у меня нет времени бежать за своей. Очкарик ещё не успела далеко уйти, тем более на таких каблуках.

— Ангелина, подожди, — я догоняю её и хватаю за руку. — Ты все не так поняла. Это была дурацкая идея, я с самого начала не хотел в этом участвовать.

— Артем, зачем ты оправдываешься? Ты прекрасно отыграл свою роль, очень правдоподобно. Представляю, как ты наверное, смеялся надо мной.

— Это была не роль. Вернее, по началу была, а потом все изменилось. Я увидел, какая ты на самом деле, — я не знаю почему, но не могу сказать ей самое главное. Она сильно злится, глаза горят, будто она не в себе. Даже такая она все равно мне нравится.

— И какая? Глупая и наивная? Соколовский, не смей больше подходить ко мне. Никогда. Я не желаю тебя видеть и слышать. Ты для меня не существуешь.

Меня будто ударяют по голове, я проваливаюсь в какую-то яму. Смотрю, как она убегает. Я настолько противен ей, что она не хочет меня больше видеть. Это моя вина, я возвращаюсь в школу и отдаю куртку парню. В голове стучат молоточком её слова: «Ты для меня не существуешь». Лиза стоит довольная в окружении своих подруг.

— Ты счастлива? — жаль, что девочек бить нельзя. Она этого заслуживает.

— Артем, ты что злишься? Я же хотела как лучше. Ты мне ещё спасибо скажешь, — не вижу смысла слушать её, я возвращаюсь к ребятам. Вижу, как Птица утешает плачущую Микаэлу.

— А с ней то что? — спрашиваю у Богдана.

— Она все это время сливала Муромцеву Марьиной. Вот теперь плачет.

— Вот это новость, — Абрамова мне казалась хорошей девчонкой, никогда бы не подумал, что она может так поступить.

— Зря мы так. Очкарик же расстроилась, — говорит Зерно.

— Нет, Витя, она не просто расстроилась. Получается, что мы все её предали, причём самым жестоким образом, — я говорю это себе больше, чем ему. Не представляю, что она сейчас чувствует. Я не знаю, как ей помочь. Я забираю свои вещи и прощаюсь с друзьями. Находиться здесь больше не хочется. Я просто бесцельно брожу по улицам, а если точнее в основном вокруг Ангелининого дома. Боюсь, что она просто не будет слушать меня, тем более при родителях. Я позвоню ей утром, остаётся только дождаться этого утра.

Полночи я склоняюсь по квартире.

— Артем, ты почему не спишь? — папа выходит на кухню. — Уже два часа ночи.

— Не хочется, — я ухожу к себе, беру книжку, которую Очкарик подарила мне. Там лежит наша фотография, на прошлой неделе мы гуляли и сфотографировались в специальной будке. В основном дурачились. На фото она целует меня в щеку, а я корчу глупую рожу. Так и засыпаю с книжкой и фотографией в руке.

На часах десять, она уже должна проснуться. Я набираю номер, идут гудки. Нет ответа. Пишу сообщение: «Очкарик, нам нужно поговорить, позвони мне». Нет ответа, но сообщение прочитано. Я одеваюсь и выхожу на улицу, вживую ведь лучше общаться, чем по телефону. У подъезда Ангелининого дома неожиданно стоит парень из параллельного класса. Не помню, как его зовут.

— Артем, я тебе советую туда не ходить, — он останавливает меня.

— Кто ты мне такой, чтобы советовать? — я убираю его руку с плеча. Вообще мне хватит одного удара, чтобы вырубить его.

— Она не хочет тебя видеть. Послушай меня, если у тебя действительно есть к ней хоть какие-то чувства, отпусти её. Ты ведь золотой мальчик, у тебя все есть. Даже если сейчас она тебя простит, ты же поиграешь с ней и бросишь, а что потом делать ей. Подумай об этом.

Я стою и думаю, а что если он прав? Я уже сделал ей больно, что будет дальше. Он уходит, видит, что его слова задели меня. Я наматываю круги вокруг дома. Я должен поговорить с ней и все объяснить, пусть сама решает, что для нее лучше. Снова набираю её номер.

— Алло, — это голос Гелиной мамы.

— Здравствуйте, это Артем, не могли бы вы позвать Ангелину?

— Нет, Артём, она спит.

— Вы не могли бы попросить её перезвонить мне, как только она проснётся?

— Нет, Артём, — я слышу стальные нотки в её голосе. — И тебя попрошу больше не звонить. Вы очень сильно обидели её. Я не представляю, как можно настолько жестокими. Если увижу тебя рядом со своей дочерью, ты пожалеешь. Если нас нет такого количества денег, не значит, что тебе ничего не будет. Надеюсь, мы друг друга поняли.

Она кладёт трубку. Это её дочь, я могу понять её поведение. Я бреду в сторону своего дома. Почему-то все считают меня золотым мальчиком, забывая о том, что я тоже человек и у меня есть чувства. Сейчас они кричат мне о том, что я не хочу терять Ангелину. Неожиданно, это все чего я хочу. Я бы попросил у Деда Мороза, если бы он существовал, чтобы она простила меня.

Возле парка стоит Кабан и скалится на меня своей улыбкой.

— Что ты Сокол не весел, голову повесил? — он смеётся над своей же шуткой.

— Отвали, Кабан, по-хорошему. Пока все зубы целы, — я останавливаюсь, жду, чтобы он ответил. Тогда можно будет врезать ему, кулаки очень чешутся.

— Что-то случилось? — как назло он становится человеком, даже жаль. — Сокол, да колись ты уже. Все равно никто не поверит, что мы с тобой вот так спокойно разговариваем.

Неожиданно для самого себя я все ему рассказываю.

— Лиза, как всегда, везде нагадит, — кому как не ему знать про Марьину. — Слушай, так этот парень прав про тебя.

— И ты туда же.

— А что? И ты такой, и я такой. Жизнь у нас с тобой такая, прими как данность. Даже напрягаться не нужно, все и так есть. Она вроде хорошая девчонка, Ангелина. Ну, погуляешь ты с ней пару месяцев, а потом бросишь. Надоест. Может, ты не будешь жизнь ещё больше ей портить?

Я молчу, неужели я такой? Наверное, они все правы, и Кабан, и Данил, и Ангелинина мама. Лучше мне просто отпустить ее. Я понимаю, что уже не представляю свои дни без Очкарика, без мыслей о том, что увижу её завтра.

Один раз я уже пережил потерю близкого человека. Постараюсь пережить ещё раз.

ПОСЛЕ

Всю ночь я горю, мне постоянно снятся сумбурные сны, которые снова заканчиваются одним и тем же. Мои одноклассники стоят и смеются надо мной. Я понимаю, что у меня поднялась температура, меня знобит. Мама спит на кресле рядом с кроватью. Я здорово испугала её своей истерикой. Я плакала и пыталась рассказать ей все. Бедная мамочка. Она просыпается и подходит ко мне, кладёт руку мне на лоб.

— Ты вся горишь. Принесу градусник, — она уходит за аптечкой. Через пять минут градусник показывает тридцать девять градусов. — Нужно принять жаропонижающее.

Я пью сладкий сироп и проваливаюсь в спасительный сон.

Миша сидит на кровати в моей комнате, он гладит меня по руке. Я плачу.

— За что? Скажи за что они так со мной? Что я им сделала? Неужели люди могут быть такими бессердечными?

— Могут. Ты ничего им не сделала. Просто ты не такая, как они. Обычно люди не любят тех, кто отличается от них.

— Почему ты не предупредил меня? Ты же мой Ангел-Хранитель.

— Я не мог. Это не угрожало напрямую твоей жизни.

— Тогда уходи. Ты больше не нужен мне, я и без тебя прекрасно справляюсь…

В восемь утра я чувствую, что температура спала. Только у меня не двигаются руки и ноги. Я ничего не хочу, пытаюсь отвлечь себя чем-то, но мыслями возвращаюсь ко вчерашнему вечеру. Мама приносит мне завтрак в постель. Раздаётся звонок в дверь. Папа заходит ко мне в комнату.

— Геля, там к тебе пришёл мальчик, — я с надеждой смотрю на папу, наверное, Артём. — Данил.

— Хорошо, пусть заходит, — в душе все опускается. Даня уже приходил ко мне за книгами, но как он узнал, что мне плохо. Мама выходит из комнаты.

— Геля, привет.

— Привет, Даня, — я выдавливаю из себя улыбку.

— Я вчера был на дискотеке в школе. Говорят, что Соколовский бросил тебя. Я подумал, что тебе нужна поддержка.

— А что ещё говорят?

— Нуу. Вроде бы что-то про то, что он просто прикалывался, изображая отношения. Это правда?

— Да, Даня, правда, — я произношу это вслух. Мне больно, очень. Я хочу лечь и заснуть, а проснуться уже летом после экзаменов. Думаю, мне хватит полгода, чтобы забыть обо всем.