Итак… 5 пунктов, из которых следует, что я двигаюсь, я работаю, я востребована, я удивляюсь этому миру и мне есть ради кого жить…

Я – живая!

5:0 в мою пользу!!!

А у вас как?

Беспамятною стала я…

Не помню тех, кто сделал больно.

Забыла всех, кто предавал,

Кто обижал… Пусть и невольно.

Забыла всё, забыла всех…

Спалила всё без сожаления!

Избавилась я от помех,

Избавилась от наваждений…

Мне вслед кричали —

«Сохрани!! Не разгоняй туман ладонью…»

Как будто всё и не со мной…

Вы спросите, а что я помню?

Я помню сына первый крик,

Смех мамы и ворчание деда,

Подруг улыбки и цветник,

И тихую с отцом беседу…

Мурчанье моего кота,

И запах пряный от полыни,

И вдаль зовущую мечту…

А остальное? В прошлой жизни…

Всегда вспоминанию руки отца. Мозолистые, сбитые, в трещинах и всегда пахнущие машинным маслом. Он работал всю жизнь слесарем-наладчиком, настраивал и чинил токарные, фрезерный и шлифовальные станки. Мог всё сделать своими руками – от полки на кухне до вёсельной лодки, от самодельных блёсен до охотничьего ножа в кожаных ножнах. Он перепробовал многое… Делал для дома мебель – шкафчики, полки, мастерил замки, делал великолепные чеканки, занимался резьбой по дереву, делал и точил ножи для дома, а на подарок сделал пару охотничьих ножей и сам сшил кожаные ножны к ним… Занимался и попробовал многое, но остался верен только одному – рыбалке.

Когда я училась в пятом классе, все мои знакомые девчонки обсуждали рюшечки – юбочки, модели платьев, фасоны туфель, а мне было на это наплевать! Ведь каждый день отец приносил с работы что-то интересное – сборник схем станков, стружку разных металлов и экзаменовал меня потом, чем стружка от болванки из алюминия отличается от стружки каленой стали. Отец учил многим простым вещам – как починить розетку, перепаять отвалившийся контакт в электрической вилке, что такой уголки прочности, каким инструментом можно измерить толщину волоса и многое другое… Это было так интересно!!!

На схемах токарных и фрезерных станков он объяснял, что и как работает, почему именно так должно работать и как находить и устранять неисправности. Он научил меня самому главному – быть ответственным за свой труд. Однажды он сказал: «Занимайся, чем хочешь. Главное, чтобы тебе было это интересно и самой не было стыдно за то, что ты делаешь». Эти слова я запомнила на всю жизнь! Когда я окончила художественную школу и хотела дальше учиться в этом направлении, отец сказал: «Из тебя получился отличный рисовальщик, но… чтобы стать ХУДОЖНИКОМ – надо иметь в душе искру от Бога, которую еще называют талантом, а у тебя её нет. Со временем ты найдёшь сама, чем тебе нужно заниматься, к чему тебя тянет, но сейчас – окончи институт, получи образование».

Эти слова я запомнила надолго.

Я им следую всю свою жизнь.

Сколько себя помню – отец всегда что-то мурлыкал, когда работал. Даже когда сидел на рыбалке – только совсем тихо. У него был абсолютный слух, хотя в школе этого никто и не проверял, но повторяя за радиотрансляцией какую-нибудь арию из оперы, он никогда не фальшивил, не путался в тональностях и не сбивался с ритма! Пел в бане, в душе, пел, когда что-то делал руками. Когда не мог петь – просто слушал музыку. Радиостанция «Маяк» всегда по выходным тихо бубнила новостями и музыкой целый день на даче. По праздникам, дням рождениям в доме всегда играл магнитофон – тоже громко, чтобы весь дом знал, что тут праздник!!! А когда на даче, возвращались с бани на лодке вечером, да в тихую погоду – по воде неслось «Бесаме… Бесаме мучо…» в его исполнении. Отец пел её всегда громко, от души, так что птицы забывали чирикать и прислушивались…

Сколько себя помню – отец всегда что-то мурлыкал, когда работал. Наверное, это его душа пела… Пела от счастья.

До сих пор, чтобы просто почувствовать, какое это было тёплое для меня время, когда он был жив, я включаю «Бесаме мучо»…

Наверное, у меня было счастливое детство… Можно и так сказать… Меня никогда не лупили ремнем, не орали на меня за разбитый сервиз или сломанную вещь. Один раз отец схватился за ремень, но рука не поднялась – он зло швырнул его в угол, наткнувшись на мой спокойный взгляд. А когда потом, нашкодив или что-то случайно сломав или разбив, я боком заходила в комнату, то не слышала от мамы вопли «Ах, ты… Опять…», а видела её усталые глаза… В воздухе был слышен только тихий вздох «Чудо ты моё, фильдиперсовое!».

Уже позже я пыталась узнать, что это такое «фильдиперсовое», но никто не мог объяснить… Сейчас эта фраза опять всплыла в моей памяти, когда после инсульта мама начала «чудить», путать меня с кем-то другим, рассказывать о событиях, которых никогда в её жизни не было, придумывая на ходу несуществующих братьев и сестёр… Всплыло, как напоминание, чего ругаться то, если она не умеет управлять своими эмоциями, движениями и мыслями… Напоминание, что и я сама была такой же в детстве…

Позже, когда заполнив запрос в поисковой строке браузера «фильдиперс» узнала, что это такое трикотажное полотно с шелковистым блеском. Из него в 30-х годах делали, как-бы сейчас сказали, «элитное» белье, чулки, носки, перчатки и оно было жутко дорогим. Но в молодежном сленге тогдашней молодежи фильдиперс – это нечто очень необычное, с вывертами, выдающееся. Слово использовалось исключительно из-за необычности звучания и обозначало – отличный, знатный, модный, богатый. А в блатном мире «фильдеперсовый» обозначало нечто особенное. Пошло это из-за фильдеперсовых чулок, которые одесские блатные часто дарили своим дамам.

Значит и для своих родителей я была чем-то особенным и очень дорогим… И они смиренно принимали те выверты, бзики, «глюки», которые сыпались из-за моего неуправляемого поведения… Ох, даже вспоминать иногда грустно…

Вот и сейчас… «Чудо ты моё, фильдиперсовое…» – тихо говорю я маме, когда она в очередной раз начинает «чудить»… И глажу её рукой по уже совсем седой голове… Чудо, такое родное и очень дорогое…

Недавно у меня было ощущение, что забрали часть меня… Нет, не подумайте, это не кража имущества, не потеря. Просто я на днях решила разобрать до конца инструмент, оставшийся после отца. Два дня потратила на то, чтобы разложить по кучкам – в одну коробку сложила отвертки, в другую – гаечные ключи, в третью гвозди всех размеров и конфигураций, в третью – саморезы, и так по списку и по кучкам.

Позвонили, пришел мужик, посмотрел, перебрал, всё вынес и оставил денежку.

Прошлое догнало и через слёзы заставило отпустить его. Отпустила… У инструмента дальше своя жизнь с новым хозяином, а я… Я оставила себе несколько вещей, которые помнят тепло рук отца и мне этого достаточно.

С одной стороны – лучше, чтобы инструмент работал в чьих-то руках, а не пылился, лёжа на полке. У отца он всегда был в руках, его мозолистые руки вечно что-то делали.

С другой – словно очередной кусок души ластиком стёрли, какая-то пустота на душе образовалась…

После похорон отца все его вещи отплакала, все фотографии, а инструмент лежал в коробке и пылился. И вот теперь, перебрав его, подержав в руках, простившись с ним, спокойно отдала его в новые руки, а сама сижу и реву…

Знаю только одно – папа бы понял и сказал «Всё правильно». А если мне приспичит что-то прикрутить-просверлить, то магазин рядом – куплю под свою руку…

Когда с мамой случился инсульт, я оптимистично полагала, что она выздоровеет и всё будет, как раньше. Наивная… Как раньше не будет уже никогда! Я её упорно лечила, она потихоньку восстанавливалась. За год она встала на ноги, начала ходить, но так и не смогла смириться с тем, что ей нужна при этом палка или просто поддержка… Не смирилась и выражалась это в том, что она приставала по пустякам, срывала на мне своё раздражение или просто докапывалась, доводя меня до белого коления.