Итак, на следующий день после ливня была устроена большая охота в лесу, в которой всем пришлось принять участие. Несколько раз подряд на нас обрушилась гроза. Когда гремел гром, ее высочество пряталась в хижине сторожа охотничьих угодий, но, если просто шел дождь, она оставалась в коляске, невзирая на свой насморк; в тот день герцогиня вымокла до нитки и смеялась от всей души. Мне же не было смешно: меня отнюдь не прельщают подобные забавы.

Охотничьи развлечения продолжались несколько дней, как и катания на лодках, очень веселые ужины и партии каваньоля, в который г-жа дю Мен страстно любила играть. Мне очень не везло в игре, и я старалась отойти подальше от стола, у которого герцогиня всегда меня удерживала. Следовало подчиняться любым ее прихотям и ни в коем случае не перечить ей.

Однажды вечером мы слушали очень милую пьесу в стихах, написанную неизвестным автором, и герцогиня всячески старалась нам внушить, что этим автором являлась она или г-н дю Мен; я должна признать, что вещь была прелестная. И тут принесли письмо; курьер в высоких сапогах, весь забрызганный грязью, спешно вручил послание и попросил передать ему ответ.

— Ах! — воскликнула принцесса. — Это от господина де Вольтера; что ему нужно?

Я забыла сказать, что Вольтер не последовал за нами в Ане, а остался в Со, то есть вернулся в Париж.

— Он скоро приедет с госпожой дю Шатле, — добавила она, прочитав письмо, — и спрашивает, не причинит ли это нам беспокойство. Можно ответить, что нет.

Герцогиня сделала знак г-же де Сталь, заменявшей ей секретаря, и отдала распоряжения. Чтение пьесы продолжалось, и вскоре все только и говорили о Вольтере и прекрасной Эмилии. То было начало их романа, в высшей степени великолепного, неземного, астрономического романа. Госпожа дю Шатле завладела умом поэта, и он воспарил вместе с ней к облакам, чтобы любоваться луной, а заодно и звездами. Тем не менее они спускались на землю по своему усмотрению и начинали вести себя здесь странно, в чем вы сами убедитесь.

На другой день и во все последующие дни собравшиеся еще проявляли интерес к влюбленным, но те не появлялись, и все о них забыли, поскольку в кругу приближенных герцогини Менской была короткая память. Любое незначительное происшествие, которое там случалось, затмевало предыдущее.

Внезапно, когда никто этого не ожидал, после ужина, перед нами предстала эта пара; они появились подобно призракам, и от них так и веяло могилой; дело было в полночь. Нечего сказать, эти люди выбрали прекрасное время для своего визита! Однако они всегда были такими непредсказуемыми! С тех пор как влюбленные были вместе, Вольтер перенял повадки своей Эмилии. Я непременно должна дать вам портрет этой особы. Я писала его с натуры, и он получился настолько похожим, что это всех поразило:

«Представьте себе высокую сухопарую женщину с пятнистым лицом, острым носом и выступающим подбородком; вот как выглядит прекрасная Эмилия, которая настолько довольна своей внешностью, что ничего не жалеет, выставляя ее напоказ: перья, помпоны, стеклянные украшения, драгоценные камни — всего на ней хватает с избытком; однако, поскольку она хочет быть красивой наперекор природе, поскольку она хочет быть неотразимой наперекор судьбе, ей приходится ради этих излишеств обходиться без самых необходимых вещей вроде сорочек и тому подобных мелочей.

Он природы она довольно умна. Желание развить свой ум в еще большей степени заставило ее предпочесть изучение наиболее отвлеченных наук познанию более приятных предметов; благодаря этой своей особенности она надеется приобрести себе еще более громкую славу и добиться несомненного превосходства над всеми женщинами.

Госпожа дю Шатле не ограничилась этим честолюбивым желанием, она решила превратиться в принцессу и стала ею не милостью Божьей или милостью короля, а по собственной воле. Это чудачество сошло ей с рук, как и прочие сумасбродства; все привыкли смотреть на нее как на актрису, играющую роль принцессы, и забыли, что она знатная особа.

Возлюбленная Вольтера неустанно старается казаться не тем, что она собой представляет, и никто уже не знает, кем она является на самом деле; возможно, даже ее недостатки ненатуральны и проистекают от ее притязаний: нелюбезность — от претензии на титул принцессы, сухость — от желания называться ученой женщиной, а легкомыслие — от стремления быть красивой женщиной.

Сколь бы прославленной ни была г-жа дю Шатле, она не успокоилась бы до тех пор, пока ее не стали бы прославлять; она добилась своего, став общепризнанной подругой Вольтеpa — именно он придает блеск ее жизни, и, находясь рядом с ним, она обретет бессмертие».

Этот портрет был сделан именно тогда, когда я гостила у г-жи дю Мен, и удостоился всеобщего одобрения. Все его переписывали, но ни одна копия так и не попала в руки Вольтера или г-жи дю Шатле при ее жизни. После ее смерти д’Аржанталь, хранивший этот шедевр про запас, показал его безутешному вдовцу; тот внимательно его прочел и непринужденным тоном сказал своему ангелу:

— Госпожа дю Деффан — настоящий художник; клянусь, она права.

И он тут же перевел разговор на другую тему.

Пора вернуться к этой поездке и театральному появлению двух влюбленных. Их надо было накормить ужином и уложить в постели, которые не были приготовлены. Привратнику пришлось встать, и еще несколько человек были вынуждены хлопотать. Эта суета и ропот наделали много шуму.

Слуги были настолько заняты, что г-жа дю Шатле сама постелила себе постель, и, напуская на себя вид услужливой простоты, проявила при этом такое мастерство, что не смогла забраться в кровать и наутро преподнесла нам рассуждения о каких-то размерах, уровне и еще Бог весть о чем; я ничего не поняла из ее слов, как и другие.

Госпоже дю Шатле предоставили временный кров: маршал де Майбуа уехал в Париж, и ей отвели покои, которые он занимал. На следующий день она попросила переселить ее в другое место, а затем в третье и таким образом поменяла четыре помещения.

Самое интересное, что гостья всякий раз уносила с собой столы, чтобы составить их вместе в последнем из отведенных ей покоев; этой особе требовались всевозможные столы: для несессера, бумаг, книг, побрякушек и мазей.

Госпожа дю Шатле бушевала так, что могла разбудить Семерых Спящих, из-за склянки чернил, пролившихся на какой-нибудь из ее алгебраических расчетов; в то же время она жаловалась на шум; у нее были крайне странные причуды.

Однажды утром г-жа де Сталь зашла в мою комнату и с безумным хохотом спросила:

— Моя королева, как вы думаете, чем сейчас занимается госпожа дю Шатле?

— Наверное, какими-нибудь вычислениями или планетами.

— Вовсе нет; она устраивает смотр своих принципов. Бедняжке приходится повторять это каждый год, в противном случае ее принципы разбежались бы в разные стороны, и у нее не осталось бы ни одного.

— Еще бы! Ее голова для них — тюремный замок; это не то место, где они увидели свет, и их приходится неусыпно стеречь.

И г-жа дю Шатле, и Вольтер показывались лишь поздним вечером.

Оба работали целый день и являлись только к ужину; если они не выходили, им приносили еду в комнаты.

— Если бы мадемуазель де Бретёй могла узнать себя в неустанной труженице госпоже дю Шатле, она ни за что бы не поверила в увиденное, — говорила госпожа герцогиня Менская, которой не нравилось это непривычное поведение, уже начинавшее выводить ее из терпения.

Влюбленные репетировали и разучивали с другими нечто вроде фарса, который был недостоин пера Вольтера и постановку которого они должны были нам показать (мы снова встретимся с этим спектаклем в Сире). Актеры были посредственными, Вольтер играл превосходно, а прекрасная Эмилия — сносно, не считая того, что ей все время повторяли, что по роли она — толстая коротышка, хотя это совершенно не вязалось с ее фигурой, напоминавшей длинную сухую жердь.

Она играла роль девушки, которую звали мадемуазель Хрюшка.