Графиня Александрина смеялась над нами до слез, а я тем более. Мы забавлялись, объясняя чудаку, что представлял собой этот дом и с какой целью он был построен, и наш спутник изумленно восклицал:
— Возможно ли это, о Господи! Неужели на свете есть такие порочные люди?!
Самое интересное, что, несмотря на свой почтенный сан, аббат, столько лет вращавшийся в не очень почтенном обществе, оставался чистосердечным человеком; он искренне верил, что все люди столь же добродетельны и непорочны, как он сам; впрочем, этот праведник спал чуть ли не полдня и всю ночь. Госпожа де Тансен говорила:
— Бедняга так глуп, что я готова поручиться даже за его сны!
Ближе к вечеру мы спустились к шатру и заказали легкую трапезу. Трактирщик, заплатив привратнику, арендовал красивую беседку и обслуживал там клиентов, представлявшихся ему надежными. Наш облик, экипаж, фиолетовые чулки и белые брыжи архиепископа показались ему достойными доверия. Хозяин быстро приготовил превосходное угощение, даже вина были сносными — словом, там можно было неплохо поужинать, даже лучше, чем в некоторых парижских заведениях.
Мы уже собирались уезжать, как вдруг увидели приближающихся к нам двух молодых кавалеров, на одном из которых был мундир французских гвардейцев. Они весело смеялись и, похоже, старались превзойти друг друга в учтивости.
— После вас, шевалье.
— После вас, маркиз.
— Разумеется, я не пойду первым.
— Я тоже.
— И все же надо решиться.
— Нуда, я понимаю, это крайне необходимо.
— Какие веселые господа, — заметил архиепископ, — можно подумать, что они в обиде на нас.
— Возможно, — надменно промолвила г-жа де Тансен.
— Очевидно, они не решаются подойти; надо уладить с ними отношения, — продолжал его преосвященство. —
Аббат, ступайте к этим господам и спросите от моего имени, с кем вы имеете честь говорить и чем мы можем им помочь.
Аббат ушел. Я не в силах описать его походку: он напоминал павлина, насаженного на кол.
Ряса и воротник священника смотрелись на нем как на чучеле, и он выглядел так странно, что, увидев его, молодые люди разразились гомерическим хохотом, долетевшим до нашей беседки.
— Сударь, — произнес аббат, приблизившись к незнакомцам и трижды поклонившись им, — не могли бы вы мне сообщить, кто этот господин, а вы, сударь, будьте так любезны, познакомьте меня с тем господином. Я пришел по поручению его преосвященства монсеньера архиепископа Амбрёнского.
Аббат был настолько глуп, что они приняли его за остроумного человека (достичь подобной глупости было невозможно, по крайней мере нарочно).
Молодые люди отвечали ему, сложив руки, словно капуцины, и употребляя его же обороты речи.
— Тот господин, — начал один, — это шевалье ле Бельвю.
— А этот господин, — продолжал другой, — маркиз де Мёз.
— Чем могу служить его преосвященству? — осведомился первый.
— Его преосвященство просил узнать, с кем я имею честь говорить, а также, что он может сделать, чтобы доставить вам удовольствие.
— Его преосвященство может рассчитывать с нашей стороны на благодарность столь же значительную, сколь значительна роль, какую играет желудок в жизни человека: мы умираем с голода.
— Вот трактир.
— Безусловно, но в этом трактире уже не осталось ни кусочка хлеба, ни капли бульона, ни крылышка жаворонка.
— Не понимаю…
— Как! Разве вы не видите на столе его преосвященства этого превосходного каплуна, еще наполовину целого, этой задней бараньей ножки, этого блюда жареных мозгов и еще каких-то яств, при виде которых у нас уже слюнки текут?
— Значит, вы хотите есть?
— Еще бы! Нам больше ничего не нужно.
Аббат снова поклонился им и вернулся к нам. Я все слышала и уже попросила архиепископа позвать офицеров. Аббат шел очень медленно; я была молодой, ветреной, нетерпеливой и бросилась к двери.
— Господа! — воскликнула я. — Его высокопреосвященство архиепископ Амбрёнский и его сестра графиня Александрина де Тансен приглашают вас присоединиться к этой трапезе и угостят вас с большим удовольствием.
— А прекрасная посланница? — спросил маркиз де Мёз, оживившийся при первых же моих словах.
— Это госпожа маркиза дю Деффан, — вставил аббат, впервые в своей жизни сказавший что-то кстати.
Нас необычайно любезно поблагодарили; эти господа приняли приглашение и без всяких церемоний сели за стол.
В первые четверть часа офицеры непрерывно ели.
Затем они стали отрывать свои взгляды от еды; маркиз де Мёз посмотрел на меня, и я тоже на него посмотрела; этот маркиз де Мёз был очень красивый молодой человек; мы отнюдь не покраснели — в эпоху Регентства люди никогда не краснели.
Шевалье де Бельвю инстинктивно повернулся к г-же де Тансен; и он, и она были умными, хитрыми и, более того, даже злыми людьми.
Ответив на первые довольно пустые вопросы архиепископа, г-н де Мёз обратился ко мне со столь же незначительными словами, однако теперь все звучало иначе, и мои ответы тоже. Мы говорили о доме, о саде, о посещавших это место людях и о вероятных покупателях.
— Это будет танцовщица.
— Это будет финансист.
— Это будет вельможа.
— А что бы вы сказали, господа, если бы дом купил архиепископ?
— Ах! Я бы сказал, ваше высокопреосвященство, что лишь один архиепископ во Франции настолько умен, чтобы не выглядеть посмешищем в бывшем храме Венеры.
— Позвольте, сударь, мы изгоняем бесов.
— Некоторых бесов ничто не берет, ваше высокопреосвященство.
— Вы полагаете?
— Да, это бесы женского пола. Сам Люцифер не смог бы с ними справиться.
Продолжая говорить и есть, маркиз не сводил с меня глаз; я это видела, но притворялась, будто ничего не замечаю, а он не дал себя провести. Темнело; стояла такая дивная пора, когда даже отверженные чувствуют себя счастливыми; мы так приятно беседовали среди цветов, наслаждаясь их ароматом и сидя на берегу водоема, что никому не хотелось уходить.
Госпожа де Тансен была любительницей понежиться в карете; она вспомнила, что пора в путь, и первая заговорила о возвращении.
— Ах! Нам здесь так хорошо! — воскликнул ее брат.
— А если мы опрокинемся?!
— Мы не опрокинемся, но если такое и случилось бы, мы отделаемся тем, что нас подберут.
— Братец, вы все шутите.
— Милая сестра, вы слишком боязливы. Вы направляетесь в Париж, господа?
— Да, ваше высокопреосвященство.
— Мы поедем вместе.
— Мы будем чрезвычайно рады, если вам угодно предоставить нам такую возможность, ваше высокопреосвященство, а также, если это угодно дамам.
Мы согласились, причем весьма охотно; графиня боялась предстоящей нам дороги, а я кокетничала. Аббата послали поторопить слуг с отъездом, а мы продолжали беседу.
Она становилась все более задушевной, по мере того как вокруг сгущалась тьма. Нашими чувствами овладела пленительная истома; мы ощущали на себе обычные последствия превосходной трапезы в непринужденной приятной обстановке, и это сказывалось на всем.
Наконец, нам доложили, что все готово, и мы встали; маркиз подал мне руку с поразительным изяществом и учтивостью.
Мы подошли к карете архиепископа, и я села в нее; г-жа де Тансен с его высокопреосвященством последовали моему примеру, а оба молодых кавалера направились к своей коляске.
По их словам, они знали прекрасную дорогу по полю, намного сокращавшую путь. Было условлено, что наш кучер поедет вслед за ними; мы вели себя чересчур легкомысленно для людей, впервые увидевших друг друга.
— Этот маркиз де Мёз необычайно светский и умный человек, дворянин до мозга костей, — начал архиепископ.
— Он выглядит неплохо, но я все же отдаю предпочтение шевалье де Бельвю, — подхватила графиня Александрина.
— А вы, аббат?
— Я предпочитаю и того, и другого.
Аббат всегда так отвечал в подобных случаях.
В течение первого часа пути все шло превосходно; стояла чудесная погода, дорога была замечательной, и луна ярко светила. Мы ехали по лесу, перебрасываясь шутками из одной кареты в другую — мне редко доводилось совершать более приятную прогулку. Но вот прошел час, а деревьям не было видно конца, хотя мы уже должны были выехать из леса.
