— Сударь, — наконец спросила мадемуазель Делоне, — когда же госпожа Дюпюи покажет нам свои чудеса?

— Во время десерта, мадемуазель, который нам подадут в особом месте.

— Ах! — воскликнула я. — В какой-нибудь красивой беседке или садовом павильоне?

— Нет, сударыня: в месте, куда не проникает взор непосвященных и где можно безбоязненно творить чудеса.

Услышав это, мадемуазель Делоне живо вскочила и сказала:

— Как, сударь, разве эти чудеса будут происходить не у вас?

— У меня, сударыня, но не здесь.

— Я жду одну свою приятельницу, весьма ученую даму; она прибудет сюда к десяти часам, чтобы посмотреть на эти чудеса; стало быть, она нас не застанет?

— Конечно, застанет, так как мы ее дождемся; божество начинает вещать устами оракула не раньше одиннадцати часов; до этого времени прорицательница будет безмолвствовать, как сейчас.

— Как! Она даже не станет ужинать?

Господин Депре вздохнул:

— Увы! Как бы не так, мадемуазель! Вдохновение лишает эту особу дара речи, но не отбивает у нее аппетита.

В самом деле, г-жа Дюпюи сидела неподвижно, как слабоумная, и не говорила ни слова. Все собравшиеся там мумии умолкли после этих разъяснений, и беседа прервалась.

Мадемуазель Делоне, у которой было чрезвычайно слабое зрение, решила преодолеть свое замешательство и взяла каминные щипцы, чтобы помешать дрова и оживить угасавший огонь. Она схватила какой-то черный предмет, приняв его за откатившуюся в сторону головешку, постучала по нему щипцами и закинула его за тлевшее полено.

Раздался общий крик. Что касается меня, то я задыхалась от душившего меня смеха.

— Помилуйте! Кувшин с шоколадом!.. Что вы делаете, мадемуазель! Мы останемся без ужина! — вскричала раздосадованная графиня.

Шипение и разлетевшийся пепел возвестили о том, что все кончено. Разлившийся шоколад погасил огонь; мадемуазель Делоне одним движением обратила все наши надежды в прах.

— Сударь, — произнесла она с полнейшим хладнокровием, — кому может прийти в голову подавать шоколад после ужина?

— Мадемуазель, разве это не заведено при дворе? Я полагал, что знатные особы ничего не едят вечером и приготовил вам соответствующее угощение.

— Я отнюдь не знатная особа и привыкла ужинать, — промолвила моя спутница.

— Что касается меня, то я знатная дама и предпочла бы съесть два ужина вместо одного, — подхватила графиня.

Как бы то ни было, ужин смешался с пеплом, огонь погас, прорицательница молчала, а другие ученые мужи простирали руки от отчаяния. Чем все должно было закончиться и зачем мы только ввязались в это дело?

Вот так в ту пору и составлялись заговоры.

XXV

После уничтожения кувшина с шоколадом беседа замерла от истощения, как и мы. Я стала склоняться к мысли, что вечер протекает несколько скучновато, поскольку над происходящим нельзя было смеяться, как вдруг нас пригласили к ужину. Мы толпой перешли в другую комнату, еще более сырую, поскольку там не развели огонь, и оказались перед куском жареного мяса, омлетом и салатом; этими яствами можно было сытно накормить четырех человек, а нас было пятнадцать. К кушаньям было подано кисловатое трактирное винцо ярко-желтого цвета, которое от капли воды становилось таким безвкусным, что его невозможно было пить.

То, что я видела на столе, забавляло меня от души, однако не приходилось надеяться, что прорицательница разгорячится от этого божественного напитка. Присутствующие сидели с кислыми лицами, на которых было написано, что мы напрасно сюда пришли. Трапеза была недолгой, мы встали из-за стола с пустыми желудками и приготовились к главному событию вечера.

Госпожа герцогиня Менская, переодетая горожанкой, ожидала нас в соседней комнате вместе с кардиналом, облачившимся в платье нотариуса; она была неузнаваемой в огромном чепце. Близорукая мадемуазель Делоне узнала ее только по голосу. Герцогиня приветливо махнула мне рукой; мы объединились и вчетвером последовали за хозяином, аббатом Лекамю, графиней и аббатом де Вераком, перебежчиком из другого лагеря, которого я всегда подозревала в корыстном доносительстве; мы следовали по ужасной дороге, где можно было сломать себе шею.

Сначала мы прошли через зал для игры в мяч, полуразрушенное здание, потолок которого грозил рухнуть нам на головы, а затем стали петлять по каким-то темным коридорам и комнатам с проваливающимися люками и прозрачным полом, который вызывал головокружение и сквозь который виднелись огни; я жалась к своей спутнице, а она, видя еще меньше меня, не понимала, куда нас ведут, и волновалась за свою госпожу.

— Как опрометчиво было сюда прийти! — шептала мне мадемуазель Делоне. — Если ее узнают, неизвестно, к каким последствиям это может привести!

— Но почему же, мадемуазель? Она не делает ничего плохого, отстаивает имущество своих детей, и ее нельзя осуждать, хотя она и прибегает к странным средствам.

Мадемуазель Делоне покачала головой; она-то знала, что, напротив, все это было более чем достойно осуждения. Казалось, мы направлялись на шабаш, в разбойничий притон или какое-то другое подобное место. То было страшное приключение, как говаривал Дон Кихот.

Наконец, мы добрались до чердачного помещения, где нас ожидало сборище, достойное этого места. Впоследствии я встречала нечто подобное у конвульсионеров, о чем расскажу вам в свое время, но тогда у меня еще не было надлежащей закалки, и я оглядывалась по сторонам с настоящим испугом.

— Куда мы попали, мадемуазель? Не собираются ли эти люди нас прикончить, и что нам предстоит увидеть?

— Мы в логове колдуньи. Все эти люди сталкивались с господином герцогом и его кознями; они располагают многими важными для ее высочества сведениями, а госпожа Дюпюи, на которую весьма часто снисходит вдохновение, раскроет нам секреты господина герцога.

— Как! Все эти призраки нужны ее высочеству и могут оказать ей услугу?

— Нет, не они; это такие же зрители, как и мы, они пришли сюда за советом. Речь идет о колдунье и ее друзьях, вы сейчас их увидите. Герцогиня похожа на больного, который не довольствуется услугами врачей и обращается также к знахарям.

Я всему верила и была так далека от истины! Нас расставили вдоль стен и зажгли две чадящие лампы, светившие ровно настолько, чтобы делать окружающие потемки еще более устрашающими. Воцарилась мертвая тишина; г-жа Дюпюи появилась в центре круга, села на колченогий табурет и начала гримасничать по-всякому; она открыла рот, но оттуда не донеслось ни единого звука.

— Ну вот! — сказала моя спутница. — Она не пила и ничего не сможет сказать; стоило ради этого сюда приходить!

Пифия вновь принялась вращать глазами, издавать невнятные возгласы и жалобно стонать; затем она опустила голову и заснула или только притворилась спящей. Мадемуазель Делоне не спускала с меня глаз и по-своему старалась удержать мое внимание. Между тем я потеряла из вида герцогиню Менскую, которая, как я позже узнала, проводила время с пользой и охотно беседовала с этими лже-оборванцами; все они были посланцами испанского короля либо ее слугами и замышляли заговор, прогремевший позже; кое-кто из них рассказывал герцогине последние новости. Я снова присутствовала там в роли простушки; заговорщики рассчитывали в случае надобности сослаться на мои слова и опровергнуть все обвинения с помощью столь искренней и беспристрастной свидетельницы, как я.

Внезапно прорицательница подскочила как на пружине и в одно мгновение оказалась на ногах.

— Вижу! Вижу! Вижу! — возопила она.

— Превосходно! — воскликнула моя соседка.

Мы все подняли глаза, чтобы посмотреть, что она видит, но ничего не заметили, кроме высокого убогого дощатого потолка, затянутого паутиной.

— Вижу династию принцев и королей, вижу восстановившие свою силу документы, вижу великого законодателя, вижу сына могущественного монарха, столь же благородного, как его отец.

— О-о! — шепнула мне мадемуазель Делоне. — Не иначе как герцог Менский договорится с господином герцогом и простит его.