— Когда же, сударыня, когда же мы пойдем, как в Дампьере, любоваться этими милыми, этими горячо любимыми звездами, что так ласково нам светят? Ах! Не заставляйте меня томиться ожиданием, умоляю!

В самом деле, небо было усеяно звездами; в самом деле, праздничные огни уже гасли; в самом деле, гости, слегка пресытившиеся забавами и весельем, возвращались в дом группами, набродившись под сенью прекрасных деревьев. Я ничего не ответила, но посмотрела в сторону парка; Ларнаж понял и протянул мне руку; я машинально поднялась и последовала за ним.

Мы дошли до середины грабовой аллеи, не проронив ни звука. Я не знаю, каким образом моя рука оказалась в его руке и почему мы глядели друг на друга, а не на светила; вскоре Ларнаж обвил мой стан рукой, привлекая меня к себе, и я не думала сопротивляться. Я много повидала, многое испытала и многое поняла за свой долгий век; так вот, я заявляю, что мне не найти в моих воспоминаниях ничего равного этому невинному объятию и этому чистому чувству. То был миг истинного блаженства, сердечное исступление, над которым могут смеяться философы и которое превосходит все прочие неистовые чувства. Чтобы еще раз изведать нечто подобное, я бы, право, согласилась, начать жизнь заново, несмотря на скуку, которую она на меня всегда наводила.

Мы остались в парке одни и вернулись в дом позже всех; никто о нас не думал, никому не было до нас дела в этом узком кругу, где кипели тайные страсти: герцогиня Менская была во власти своего честолюбия и многочисленных замыслов, ее мужа обуревали напрасные сожаления и бесплодные желания, а остальные жаждали Бог весть чего — возможно, любви. Итак, мы были свободны, мы были счастливы, и, уверяю вас, это счастье отнюдь не обременяло моей совести: хотя я покраснела, вновь увидев Ларнажа за завтраком, виной тому была радость, а не стыд.

В благословенную пору Регентства никому из женщин моего возраста еще не приходилось краснеть за свои поступки.

XXIII

Рассказывала ли я вам подробно о госпоже герцогине Менской? По правде сказать, не знаю. Уже не помню. Я спросила об этом у своей юной помощницы; она сказала, что я еще многое могу поведать о принцессе, но эта девочка хитра, и, возможно, она хочет заставить меня повторяться, чтобы люди не забывали, что мне уже восемьдесят лет.^[4]

Госпожа герцогиня Менская, что бы там ни говорили, отнюдь не была ветреной женщиной. Конечно, у нее были любовники, вероятно два-три, но что это значит по сравнению с другими принцессами, особенно с теми, которые пришли ей на смену, в первую очередь с тремя ее племянницами Конде: мадемуазель де Санс, мадемуазель де Шароле и мадемуазель де Клермон? Я не стану рассказывать вам об их выходках, даже о тех, которые им справедливо приписывают: не люблю злословия и мне не пристало осуждать этих особ.

Мужчина, которого герцогиня Менская любила больше всех, это, следует признать, — кардинал де Полиньяк. Она посвятила ему свои последние годы и свои последние чувства, которые у нас, женщин, всегда бывает самыми сильными, ибо усугубляются всеми нашими сожалениями; с каждым днем, уносящим с собой очередную иллюзию, сила наших чувств возрастает. Мы любим то, с чем нам вскоре предстоит расстаться; последние цветы кажутся более яркими и душистыми, и мы с грустью смотрим, как их лепестки облетают один за другим. Я все это испытала и, право, не знаю, в чем тут дело, ибо давно осознала тщету всех земных привязанностей. Но все-таки приходится чем-то дорожить в этом мире!

Госпоже герцогине Менской даже приписывали кровосмесительную связь с ее собственным братом, господином герцогом Бурбонским. Увы! Эти клеветники совершенно не знают ни ее, ни его! Герцогиня Менская никогда не удостаивала взглядом глупых мужчин; герцогиня Менская всегда относилась к плотским утехам с презрением; герцогиня Менская была предельно разборчивой. А уж господин герцог!.. Ах! Боже мой! Спросите лучше у его досточтимой супруги. Она терпеть его не могла, и было за что. Они всю жизнь ссорились и обменивались взаимными обвинениями, разумеется, не без оснований; при этом госпожа герцогиня блистала умом, присущим всем Мортемарам, а господин герцог был известен лишь распутством. Во время одной из ссор она сказала мужу слова, которые потом долго повторяли:

— Сударь, вы напрасно бранитесь, я могу производить на свет принцев крови без вашего участия и ручаюсь, что у вас без меня ничего не получится.

Она не только это говорила, но и доказала на деле.

Вернемся к герцогине Менской.

Наутро после той грандиозной ночи она встала очень поздно, как и все мы. Мадемуазель Делоне зашла за мной, чтобы отвести меня к принцессе к тому часу, когда та будет одеваться; она преследовала определенную цель. Герцогиня Менская встретила меня, необычайно благосклонно улыбаясь; она попросила принести мне кресло и спросила, нравится ли мне в Со и хотела ли бы я приезжать сюда часто.

Я ответила не задумываясь, что мне здесь очень нравится и что я буду приезжать всякий раз, когда меня соблаговолят принять.

— Вы знакомы с бедным Ларнажем? — внезапно спросила принцесса, поправляя тунику.

Я вздрогнула от изумления и встала, чтобы поклониться, будучи в крайнем смущении.

Она рассмеялась и повторила вопрос.

— Да, сударыня, — наконец, ответила я, — я встречала его в доме госпожи герцогини де Люин.

— Знакомы ли вы с его матерью?

— Да, сударыня.

— А кто, по слухам, его отец?

— Это мне неизвестно, сударыня.

— Ах! Это вам неизвестно! Тем не менее один человек, которого я очень хорошо знаю, слывет его отцом; сам он это отрицает, точно боится, что подобное может меня сильно огорчить. Я не из тех женщин, которые волнуются из-за таких пустяков.

Мадемуазель Делоне избавила меня от этой беседы, доложив, что к герцогине пришли и что, очевидно, это тот самый долгожданный ученый.

— Не уходите, — сказала ее высочество, — посмотрим, кто он такой. Оставайтесь, сударыня; возможно, вас это позабавит. Некоторые ученые такие чудаки. Речь идет всего лишь о нашем иске к моему досточтимому племяннику! Как утверждают, этот человек очень хорошо разбирается в подобных вещах. Делоне, не представляйте меня.

Привели ученого. Ну и скотина же он оказался! Ну и болван, напичканный латынью и бахвальством! На этом субъекте с сальными волосами были толстые чулки и стоптанные башмаки, сюртук в заплатах и поварской колпак; все это было не жалким, а мерзким, и вдобавок дерзко выставляющим себя напоказ, подобно Диогену в бочке, со стремлением все осуждать, уже завладевшим тогда умами и нараставшим с ужасающей силой; Бог знает, куда такое заведет эту страну. Меня утешает лишь то, что я до этого не доживу.

Наш гость с высоты своего величия окинул взглядом позолоченную лепнину, туалетные принадлежности и многочисленную челядь, прислуживавшую герцогине. Он подошел к герцогине Менской и приветствовал ее на свой лад; похоже, ученый был более сведущ в древнееврейских обычаях, нежели в наших правилах приличия.

— Мадемуазель, — заявил он, — вы не могли сделать лучшего выбора, обратившись ко мне, чтобы разрешить интересующий вас вопрос, а госпожа герцогиня Менская таким образом доказала свою неизменную прозорливость.

— Вы слишком добры, сударь.

Ученый принял или сделал вид, что принял принцессу за мадемуазель Делоне; мы не стали его разубеждать, так было проще.

— Сударь, что вы думаете о господине герцоге и доводах, которые он выдвигает?

— Мадемуазель, Семирамида предусмотрела подобный случай, и существуют четкие законы. При дворе подобного никогда не бывало.

— Однако, сударь, Семирамида не усыновляла внебрачных принцев.

— Это жестокое заблуждение, мадемуазель, это жесточайшее заблуждение: у Семирамиды было несколько бастардов.

Мы все пришли в движение, а герцогиня Менская сохраняла спокойствие.

— Да, мадемуазель, у нее их было несколько, как и у Нина. Прелюбодеяние было в Вавилоне в большой моде. А Нимрод! Его законные дети тоже возмущались благодеяниями, которыми он осыпал своих сыновей, появившихся на свет вследствие его любовных связей, и пытались лишить их наследства. Известно ли вам, что сделал Нимрод, мадемуазель? Известно ли вам это?