— Я вынужден согласиться, что он нс красавец, но у него…

— … у него благородный и достойный вид. Полноте, эти отговорки мне известны.

— Кузен отнюдь не притязает на то, чтобы когда-нибудь занять место во Французской академии.

— Я тоже, уверяю вас.

— Говорят, что он докучлив.

— О! Это уже серьезнее.

— Что у него слабый характер, и им легко управлять.

— Тем хуже! Что бы мы с ним ни делали, о нас все равно будут сплетничать.

— Если не давать людям пищи для разговоров, они берут ее сами; лучше уж с этим спокойно смириться.

— У вас на все готов ответ; но возьмете ли вы на себя вину за мое несчастье, если я предъявлю вам счет?

— Вы не будете несчастны.

— Почему же?

— Вы для этого слишком умны — с таким умом, как ваш, люди берут от жизни только хорошее, оставляя все остальное глупцам.

— А они и не думают к этому прикасаться, сударь. Не клевещите на глупцов: что касается счастья, они понимают в этом больше, чем кто бы то ни было.

— Вы желаете стать моей родственницей?

— Разве это зависит от меня?

— Безусловно. Ваши близкие не будут возражать; ваш досточтимый отец, как говорят, очень сговорчивый человек, а ваши опекуны по материнской линии — кто они?

— Моя бабушка и мой дядя, господин Бутийе де Шавиньи, назначенный архиепископом Санса.

— Я поговорю с ними, но не стану от вас скрывать: вы беспокоите меня сильнее, чем они все вместе!

— В самом деле, меня труднее всего уговорить. Тем не менее я приму решение.

— Скоро?

— Прежде чем уеду из этого дома, обещаю вам, сударь.

— Это слишком долго. Я не могу дать вам больше трех дней; мне пора возвращаться в Рим, и я хочу покончить с этим до отъезда. Я выдам вас замуж.

— До этого пока не дошло!

— Еще дойдет!

— Могу ли я узнать имя того, кого вы избрали?

— Нет, не раньше, чем вы дадите ответ.

Пришлось с этим смириться; мы проговорили до конца вечера, но речи о моем замужестве больше не заходило. Тем не менее я об этом думала и поневоле хранила молчание: пустые слова, чуждые сердцу, не срывались с моего языка. Мой взгляд блуждал по комнате и случайно наткнулся на довольно темный угол, где беседовали трое неизвестных мне мужчин. Двое из них не произвели на меня впечатление; третий ничем не выделялся, однако он завладел моим вниманием. Незнакомец приехал только утром, и я еще не успела его заметить.

По-видимому, ему было лет тридцать шесть; то был человек обычного роста, с обычным лицом и обычными манерами; словом, он был настолько зауряден во всех отношениях, что это поразило меня как удар молнии.

«Вот мой будущий муж, — подумала я, охваченная необъяснимым предчувствием, — я уверена, что это он!»

Я указала на незнакомца аббату де Сент-Круа; моя проницательность его позабавила.

— Что ж, раз вы догадались, я не стану от вас скрывать: это, действительно, мой кузен. Что вы о нем думаете?

— Я ничего не думаю, сударь; мне было бы очень трудно составить о нем определенное мнение, и бьюсь об заклад, что он и других ставит в тупик.

— Это превосходное качество. Если вид человека ничего не обещает, мы ничего от него не ждем, и все, что нам дают, ценится больше, чем стоит.

— Как же зовут этого соискателя? Не вздумайте утаивать от меня его имя; если я захочу, то узнаю это через пять минут.

— Это маркиз дю Деффан.

Я запомнила это имя и перевела разговор на другую тему. Мы с аббатом расстались; я размышляла всю ночь, рассматривая предложение со всех сторон, и пыталась представить себе этого человека своим господином; он казался мне таким ничтожеством, негодным ни на что ни как мужчина, ни как супруг. Я сравнивала Ларнажа с этим неуклюжим призраком; Ларнаж был так красив, так мил, так пылок и, возможно, подавал большие надежды! Но в то же время он был непризнанным сыном принца и бессменным секретарем герцога де Люина, неспособным подыскать себе лучшую должность; разве мог неимущий Ларнаж, не рассчитывающий когда-либо разбогатеть, жениться на мадемуазель де Шамрон? Был ли он мне парой? Разумеется, нет. Между тем г-н дю Деффан обладал всеми необходимыми достоинствами — у него их было предостаточно.

Три дня прошли в раздумьях, но ничего определенного не было произнесено. Аббат два-три раза вовлекал г-на дю Деффана в нашу беседу. Я должна признать, отдавая маркизу должное, что он нам отнюдь не мешал и говорил мало. По крайней мере у меня появилась уверенность, что муж не будет надоедать мне разговорами — на этот счет можно было не волноваться.

Что вам еще сказать? Три дня прошли; мне надоело оставаться в девицах, мне надоело та к долго носить отцовскую фамилию, и скука, мой смертельный враг, уже начала меня одолевать; я решила, что виной всему — незамужнее положение, а с мужем мне не придется так скучать. В ту пору я совсем не знала жизни! Я дала согласие и позволила аббату де Сент-Круа представить мне г-на дю Деффана в качестве жениха. Я рассказала обо всем тетушке, она написала отцу и опекунам, и меньше чем за месяц все было готово, все было решено.

Тем, кто со мной знаком, известно, что я никогда не говорю о своем муже и никогда не могла терпеть каких-либо толков о нем; они не усмотрят ничего необычного в том, что я рассказываю без подробностей о своем браке. Некоторые поступки и мысли следует скрывать от всех глаз. Каковы бы ни были грехи мужа, зачем их изобличать? Каковы бы также ни были его заслуги, это никого не касается. По моему мнению, надо свято хранить семейные тайны; стоит ли удивляться, что в этих записках редко будет идти речь о г-не дю Деффане. Я заранее предупреждаю вас об этом, любезный читатель: мы будем уделять маркизу внимание лишь в случае крайней необходимости; к тому же он так быстро исчез из моей жизни, где и без того занимал мало места!

Я венчалась в Шамроне 2 августа 1718 года, в третий год Регентства, как раз вовремя, чтобы успеть насмотреться на тогдашний свет и вынести ему приговор. Было условлено, что мы сразу же отправимся в Париж, и этот замысел осуществился, как только брачные торжества закончились. Я уезжала из Бургундии с глубоким вздохом облегчения, и мне казалось, что отныне над моим счастливым жизненным путем всегда будет ясное небо. Однако это небо чересчур быстро затянулось облаками, а на этот счастливый путь я так и не успела вступить.

IX

Во время путешествия г-н дю Деффан решил изображать из себя влюбленного, и Бог знает, как он старался! Однажды вечером я была раздосадована его бесконечными неловкими ухаживаниями и довольно высокомерно спросила, как он расценивает свои вздохи и клятвы и для чего все это нам нужно.

— Это любовь, и она сделает нас счастливыми, если вам угодно.

— Ах! Это любовь! Я очень рада, что вы меня просветили, и теперь незачем советовать мне ее избегать. Отныне я слишком хорошо знаю это чувство, чтобы к нему возвращаться, сударь.

В глубине души я прекрасно понимала, что в любви Ларнажа не было ничего общего с тем, что я видела теперь, и влюбленный г-н дю Деффан не был ни на кого похож. В женском сердце всегда найдется укромный уголок, где мы прячем то, в чем не решаемся себе признаться, и философы никогда туда не заглядывали, хотя они постоянно этим кичатся. Чем они только ни кичатся!

Мы приехали в Париж; г-н дю Деффан остановился у одной из своих родственниц в ожидании того, когда наше положение станет определенным: мы еще не знали, где нам предстоит обосноваться. Я склонялась в пользу Парижа, но следовало выяснить, сможем ли мы жить там подобающим образом. Прежде всего мы навестили герцогиню де Люин, и первый, кого я встретила, войдя в ее дом, был Ларнаж, выходивший оттуда с папкой в руке. Он очень почтительно мне поклонился и побледнел как полотно. Я была еще более бледной и взволнованной, чем он; г-н дю Деффан осведомился, что меня так расстроило. Я ответила, что мне не по себе от жары, и поспешила подняться к тетушке. Она чудесно меня встретила, очаровала г-на дю Деффана необычайной любезностью и, невзирая на мое сопротивление, оставила нас ужинать.