— Откройте мне эту дверь, Роза, откройте мне эту дверь, и вы увидите, я это сделаю! Вы увидите — я разыщу вора; вы увидите — я заставлю его сознаться в совершенном им преступлении! Вы увидите, как он запросит пощады!
— Увы, — сказала, зарыдав, Роза, — как же я вам открою? Разве у меня ключи? Если бы они были у меня, разве вы уже не были бы на свободе?
— Они у вашего отца, они у вашего гнусного отца — он уже загубил первую луковичку моего тюльпана. О, негодяй, негодяй! Он сообщник Якоба!
— Тише, тише, именем Господа, умоляю вас, тише!
— О, если вы мне не откроете, — кричал Корнелиус в порыве бешенства, — я сломаю решетку и перебью все, что мне здесь попадется!
— Мой друг, сжальтесь надо мной!
— А я говорю вам, Роза, что не оставлю от камеры камня на камне.
И несчастный обеими руками, сила которых удесятерилась его гневом, стал с шумом бить в дверь, не обращая внимания на громкие раскаты своего голоса, разносившиеся по гулкой спирали лестницы.
Перепуганная Роза напрасно старалась успокоить эту неистовую бурю.
— Я вам говорю, что я убью этого мерзавца Грифуса, — буквально рычал ван Барле, — я вам говорю, что я пролью его кровь, как он пролил кровь моего черного тюльпана!
Несчастный начал терять рассудок.
— Хорошо, хорошо, — говорила дрожавшая от волнения Роза, — только успокойтесь. Я возьму ключи, я открою вам, только успокойтесь, мой Корнелиус.
Она не докончила: раздавшийся вдруг рев прервал ее фразу.
— Отец! — закричала Роза.
— Грифус! — завопил ван Барле. — Ах, изверг!
Никем не замеченный среди этого шума, Грифус поднялся наверх.
Он грубо схватил свою дочь за руку.
— Ах, ты возьмешь мои ключи! — закричал он прерывающимся от злобы голосом. — Ах он мерзавец, это чудовище, этот заговорщик, достойный виселицы! Это твой Корнелиус! Так ты соумышленница государственного преступника!? Хорошо!
Роза с отчаянием всплеснула руками.
— А, — продолжал Грифус, переходя с тона яростного и негодующего на холодный иронический тон победителя. — А, невинный господин цветовод! А, милый господин ученый! Вы убьете меня; вы прольете мою кровь! Очень хорошо, не нужно ничего лучшего. И при соучастии моей дочери? Боже мой, да я в разбойничьем вертепе, я в воровском притоне! Ну хорошо. Все это сегодня же будет доложено господину коменданту, а завтра же узнает обо всем этом и его высочество штатгальтер. Мы знаем законы. Статья шестая гласит о бунте в тюрьме. Мы покажем вам второе издание Бейтенгофа, господин ученый, и на этот раз хорошее издание! Да, да, грызите свои кулаки, как медведь в клетке, а вы, красавица, пожирайте глазами своего Корнелиуса! Предупреждаю вас, мои овечки, что теперь вам уже не удастся благополучно заниматься заговорами. Ну-ка, спускайся к себе, негодница! А вы, господин ученый, до свидания; будьте покойны, до свидания!
Роза, обезумев от страха и отчаяния, послала воздушный поцелуй своему другу; затем, вероятно осененная внезапной мыслью, она бросилась к лестнице, говоря:
— Еще не все потеряно, рассчитывай на меня, мой Корнелиус.
Отец в раздражении следовал за ней.
Что касается Корнелиуса, то он постепенно отпустил решетку, которую судорожно сжимали его пальцы, голова его отяжелела, глаза закатились, и бедный цветовод тяжело рухнул на плиты своей камеры, бормоча:
— Украли! Его украли у меня!
Тем временем Бокстель, выйдя из тюрьмы через калитку, открытую самой Розой, с тюльпаном, обернутым широким плащом, бросился в двуколку, ожидавшую его в Горкуме, и исчез, не предупредив, разумеется, своего друга Грифуса о столь поспешном отъезде.
А теперь, если читатель согласен, когда мы увидели, что Бокстель сел в двуколку, последуем за ним до конца его путешествия.
Он ехал медленно: быстрая езда могла повредить черному тюльпану.
Но, опасаясь, как бы не запоздать, Бокстель заказал в Делфте коробку, обложенную изнутри прекрасным свежим мхом, и поместил туда тюльпан. Цветок был столь нежно окутан со всех сторон, а воздуха над ним было столько, что экипаж мог быстро катиться без всякого риска повредить тюльпан.
Утром следующего дня Бокстель, измученный усталостью, но торжествующий, прибыл в Харлем и, чтобы скрыть следы кражи, пересадил тюльпан в другой сосуд, фаянсовый же горшок разбил, а осколки бросил в канал. Затем он написал председателю общества садоводов письмо о своем прибытии в Харлем с тюльпаном совершенно черного цвета и остановился с неповрежденным цветком в прекрасной гостинице.
И там он ждал.
XXV
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВАН СИСТЕНС
Покинув Корнелиуса, Роза приняла решение: или она вернет ему тюльпан, украденный Якобом, или больше никогда не будет встречаться с узником.
Она видела отчаяние несчастного заключенного, двойное безысходное отчаяние: с одной стороны — неизбежная разлука, так как Грифус открыл тайну и их любви и их свиданий; с другой стороны — крушение всех его честолюбивых надежд — надежд, лелеемых им в течение семи лет.
Роза принадлежала к числу тех женщин, которые легко падают духом из-за пустяка, но полны сил перед лицом большого несчастья и в самом же несчастье черпают энергию, чтобы побороть его.
Девушка вошла к себе, осмотрела в последний раз комнату, чтобы убедиться, не ошиблась ли она, не стоит ли тюльпан в каком-нибудь из уголков, куда она не заглянула. Но Роза напрасно искала: тюльпана не было, он был украден.
Роза сложила в узелок кое-какие необходимые ей вещи, взяла скопленные ею триста флоринов, то есть все свое достояние, порылась в кружевах, где хранилась третья луковичка, бережно спрятала ее у себя на груди, заперла на два поворота ключа свою комнату, чтобы скрыть этим на возможно более длительное время свое бегство, и спустилась с лестницы. Она вышла из тюрьмы через ту же калитку, из которой час назад вышел Бокстель, направилась в почтовый двор и попросила предоставить ей экипаж; но там имелась всего одна двуколка, именно ее Бокстель нанял накануне, и теперь он мчался в ней по дороге в Делфт.
Мы говорим "по дороге в Делфт" вот почему. Чтобы попасть из Левештейна в Харлем, приходилось делать большой круг, но по прямой линии это расстояние было бы вдвое короче.
Однако путь по прямой линии в Голландии доступен только птицам: в ней больше, чем во всякой другой стране мира, речек, ручьев, каналов и озер.
Розе поневоле пришлось взять верховую лошадь, которую ей охотно доверили: владелец лошади знал дочь привратника крепости.
Девушка надеялась нагнать своего нарочного, хорошего, честного парня, который служил бы ей одновременно и защитником и проводником.
Действительно, она не сделала и одного льё, как заметила его. Он шел быстрым шагом по краю прелестной дороги, тянущейся вдоль берега.
Она пришпорила лошадь и нагнала его.
Славный молодой человек не знал всей важности данного ему поручения, однако шел так быстро, как если бы он знал это. Меньше чем за час он уже прошел полтора льё.
Роза забрала у него письмо — оно стало теперь ненужным — и объяснила ему, чем он мог быть ей полезен. Лодочник отдал себя в ее распоряжение, пообещав не отставать, если только она позволит ему держаться за круп или за гриву лошади.
Молодая девушка разрешила ему и то, и другое, лишь бы он не задерживал ее.
Оба путешественника находились в пути уже пять часов и сделали восемь льё, а старик Грифус все еще не знал, что девушка покинула крепость.
Тюремщик, человек очень злой, наслаждался тем, что поверг свою дочь в глубокий ужас.
Однако, в то время как он радовался возможности рассказать своему приятелю Якобу столь интересную историю, Якоб мчался по дороге в Делфт.
Имея в распоряжении двуколку, он опередил Розу и лодочника на четыре льё.
Он все еще представлял себе, что Роза находится в своей комнате в трепете или в гневе, а она уже была в пути.