— Потому что я боюсь не бешенства, я боюсь лишь столбняка.

— Вы уверены, что собака не бешеная?

— Уверен; я сам спровоцировал нападение, я сам виноват.

После того, как я признал свою вину, оставалось только избрать метод лечения.

— Здесь я тоже все решил, — сказал я врачу. — Вы будете лечить меня ледяной водой по методу Бодена и Амбруаза Паре.

— Зачем же, в таком случае, вы посылали за мной, если не хуже меня знаете, как надо поступить? — спросил врач.

— Милый доктор, я послал за вами, чтобы вы соединили ткани и вправили вывихнутые кости.

Доктор, взяв мою руку, выпрямил скрюченные указательный, средний и безымянный пальцы, прикрепил повязкой последнюю фалангу мизинца, затампонировал раны корпией, подвязал большой палец и спросил меня, где я собираюсь установить свой гидравлический аппарат.

У меня был прелестный сосуд для воды из руанского фаянса, с кранами из позолоченного серебра; я прикрепил к крану соломинку, наполнил сосуд льдом и повесил его на стену.

Затем я велел поставить под ним складную кровать, устроить подставку для руки, улегся на кровать и приказал открыть кран.

Так я провел три дня и три ночи, поднимаясь лишь для того, чтобы взглянуть, пьет ли и ест ли Мутон.

Но Мутон не ел и не пил.

В первый день я не придал этому значения.

Во второй день я слегка забеспокоился.

На третий день я был более чем встревожен.

Этому негодяю сварили суп из всех остатков мяса, какие нашли, ему налили целую лоханку чистой воды.

Наконец, в середине третьего дня, когда, ненадолго отойдя от своего крана ради одного из посещений Мутона — а я навещал его все чаще и чаще по мере того, как шло время, — я с радостью увидел, что Мутон опустил морду в суп.

Потом, как хорошо воспитанный пес, знающий, что после еды полезно пить, Мутон, покончив с супом, направился к своей лоханке.

Он не успел обмакнуть в нее язык, как я закричал:

— Мишель!

Явился Мишель.

— Вы звали меня? — осведомился он.

— Да, друг мой; вы можете отвести Мутона к Шалламе-лю: я увидел то, что хотел увидеть.

Мишель просунул голову в окошко конюшни, освободившееся, как только я от него отошел.

— Что вы же хотели увидеть?

— Я хотел увидеть, станет ли Мутон есть, станет ли пить; Мутон пил и ел, и я доволен.

— Так! — сказал, Мишель. — Не боялись ли вы взбеситься?

— Ну, Мишель…

— О, если господин этого боялся, так я знаю отличное средство против бешенства. Для начала вы берете куриный помет, кладете его в молоко и оставляете киснуть; потом прибавляете полстакана конской мочи…

— Простите, Мишель, ваше лекарство для внутреннего употребления или для наружного?

— Не понимаю.

— Я спрашиваю вас о том, растираются им или глотают.

— Его глотают, сударь; но я не назвал вам и половины его составных частей.

— Я услышал достаточно, Мишель; раз я больше не боюсь заболеть бешенством, я не нанесу ущерба вашему средству.

— И все же сударь, для большей безопасности…

— Мишель, уведите Мутона.

— Ну, иди сюда, разбойник! — позвал пса Мишель.

И он увел Мутона, удалившегося своей ленивой походкой, которой изменил всего лишь раз — для того, чтобы схватить меня за горло.

Мишель вернулся через четверть часа.

— Вы не спешили, — заметил я.

— Еще бы, — ответил Мишель. — Господин Шалламель не хотел его брать назад.

— И почему же он не хотел его брать?

— Кажется, хозяин отделался от этого пса, потому что он кусался.

— Ну, что ж, Мишель, когда увидите Шалламеля, вы его поблагодарите особенно усердно, не так ли?

Не знаю, как Мишель благодарил Шалламеля и сколько раз, однако мне известно, что Шалламель до сих пор на меня сердит за то, что я вернул ему Мутона.

Первые три дня я не скучал: страх заболеть бешенством полностью прогонял скуку; но, когда я избавился от этих опасений, в моею голове вновь завертелся "Бастард де Молеон".

К несчастью, довольно неудобно писать, когда рука совершенно неподвижна и лежит на дощечке; но я не отчаивался. Я собрал все свои познания в механике, вставил стержень пера в своеобразный зажим, устроенный мною между указательным, средним и безымянным пальцами, и, двигая предплечьем вместо пальцев и кисти, продолжил свой рассказ с того самого места, на котором его оставил, чтобы дать Мутону тот самый злополучный пинок, приведший к бедствию; только, как вы сами понимаете, этот новый способ исполнения произвел большую перемену в почерке.

Между тем Гюден (он был моим соседом) зашел меня навестить; я заметил, что он приближается ко мне с некоторыми предосторожностями: уже пустили слух, что после того как меня укусила бешеная собака, у меня был первый припадок бешенства.

Я успокоил Гюдена и показал ему свое изобретение.

Гюден горячо хвалил его.

Затем, просто так, без всякого умысла, он сказал:

— Знаете ли вы, что у меня, самого большого коллекционера автографов во всем Париже, нет ни одного вашего автографа?

— Неужели!

— Ни одного.

— И вы считаете, что сейчас самое подходящее время им обзавестись, не так ли?

— О, ну что вы!..

— Что ж, милый мой Гюден, я дам вам его, и даже весьма любопытный, и такой, каким никто другой не сможет похвастаться.

— Каким образом?

— Я подарю вам первый том "Бастарда де Молеона", написанный двумя почерками: здоровой рукой и поврежденной; вы сможете рассказывать о причине этой перемены, и это будет и автограф и история вместе.

— О, но мне в самом деле очень стыдно! — сказал Гюден.

— Не стыдитесь, дорогой друг; вы подарите мне рисунок, и мы будем квиты.

— Договорились.

— Хорошо; присылайте узнавать каждый день, как идут дела, и, когда том будет закончен, я вручу его вашему слуге.

— Ах, только этого недоставало! Я сам приду.

И Гюден действительно приходил каждый день.

На третий день он унес свой том.

Теперь я жду, чтобы собака укусила Гюдена за руку, тогда я ему скажу: "Друг мой, известно ли вам, что у меня нет ни одного вашего рисунка?"

XXXII

МОЙ ПЕРВЫЙ ЗАЯЦ

Открылся сезон охоты.

Мы — Ватрен, Мишель и я сам — ждали этого с нетерпением.

Первого сентября нам предстояло вынести окончательное суждение о Причарде.

С детства я каждый год отправлялся открывать охоту в одно и то же место: к славному фермеру по имени Моке, в Брассуар. Именно там я, охотясь вместе с моим зятем и с г-ном Девиоленом, убил своего первого зайца.

Это великое дело — убить своего первого зайца; думаю, я меньше переживал свой первый литературный успех.

Каждый раз, открывая охоту в Брассуаре, я отправлялся взглянуть на памятное место и, если со мной кто-то был, торжественно объявлял ему:

— Вот здесь я убил своего первого зайца.

Хотите ли вы, чтобы я рассказал вам о том, как убивают первого зайца? Я почувствую себя на сорок лет моложе. К тому же сейчас я, по совету моего друга доктора Демарке, сижу, положив ногу на стул, у меня излияние синовиальной жидкости в колене, и это означает, что, возможно, я в прошлом году убил своего последнего зайца.

Мне было тринадцать лет; у меня было красивое одноствольное ружье с бархатной подушечкой на прикладе, показывающей, что оно было дамским ружьем, прежде чем попасть в руки к ребенку.

Мой зять и г-н Девиолен добились от моей бедной матушки разрешения для меня отправиться вместе с ними устраивать облаву в Брассуаре.

Я был настоящим новобранцем: в моем послужном списке значились семь жаворонков и одна куропатка.

Во все время обеда — известно, сколько тянется обед на ферме — я был предметом шуток всех собравшихся; но, когда мы вставали из-за стола, Моке тихо сказал мне:

— Не обращайте внимания, я поставлю вас на хорошее место, и не моя вина будет, если завтра вечером вы не сможете посмеяться над ними.

Что за ночь я провел! Я слышал, как бил каждый час, и считал удары. В шесть я встал, оделся, вышел и стал ждать во дворе; была глубокая ночь, и все крепко спали.