— Не знаю, отец, — ответил Эберхард, — может быть, для некоторых людей, достигших известных высот, слова "добродетель" и "честь" не имеют никакого смысла, но для меня, смиренного изгоя, эти слова выражают те понятия, что мне так же дороги, как моя жизнь, а может быть, и дороже жизни. Я хотел сказать вам об этом сейчас, ваша милость, так как я опасаюсь, что вы обольщаетесь на мой счет, возлагая на меня столь большие надежды. Не забывайте о том, что, в конце концов, я всего лишь научившийся читать крестьянин, сын лесов и гор, и что мне, несомненно, будет нелегко усвоить законы и привычки, принятые в высшем обществе. Я мог бы появиться в свете и даже вполне прилично выглядеть, но мне кажется, что я не смогу жить так постоянно, не обнаруживая своей неотесанности. Я знаю себя, и я много размышлял над этим сегодня. Я привык к этому лесному воздуху, и мне будет душно в городских стенах. Правда и свобода стали неотделимы от моего существа, я не вынесу интриг и зависимости — все это вызовет мое возмущение и открытый протест, что погубит меня и, вероятно, повредит вашей репутации, отец. Прошу вас, ваша милость, откажитесь от ваших блестящих планов в отношении меня, и, если вы хотите, чтобы я был счастлив, возвращайтесь ко двору один, а меня оставьте здесь, среди моих лесов и полей.
— Я хочу не только вашего счастья, Эберхард, — сказал граф, еще не давая волю гневу, закипавшему в его груди, но в голосе его зазвучали грозные нотки, — я хочу также славы и процветания для нашего дома. А вы, к несчастью, оказались единственным наследником. Ах, Боже мой, и я когда-то с гораздо большим удовольствием резвился бы на просторе и охотился бы в своих владениях, вместо того, чтобы впрягаться в ярмо государственных забот. Но имя Эпштейнов обязывает. Мой отец заставил меня пожертвовать моими пристрастиями, и сейчас я благодарен ему за это; точно так же и вы в один прекрасный день скажете мне спасибо. Я отказался от любви к праздности, смирил свой буйный нрав: ибо раньше я был столь же вспыльчив и необуздан, сколь сейчас выдержан и терпелив, как вы сами можете убедиться, сын мой. И все-таки я бы не советовал вам слишком упорствовать, Эберхард. Опасно толкать меня на крайние меры, особенно если речь идет о делах моей семьи, где я чувствую себя хозяином и высшим судьей. Конечно, я уже не так молод и не так силен, но знайте: если вы разбудите мой гнев, он будет ужасен.
Речь графа становилась глухой и отрывистой и звучала словно раскаты грома. Однако продолжал он несколько мягче:
— Но ведь нет необходимости угрожать вам, Эберхард, не так ли? Ведь вы не останетесь глухи к отцовским увещеваниям. Чтобы призвать вас к рассудительности, я скажу вам только одно: Эберхард, дитя мое, вы мне нужны.
— Как, отец?! — воскликнул в простоте своего сердца Эберхард, тронутый тем, с каким простодушием придворный произнес эти слова. — Я не ослышался? Вы можете нуждаться во мне?
Нотки искреннего чувства, прозвучавшие в словах Эберхарда, не ускользнули от Максимилиана, и он решил этим воспользоваться.
— Более того, — произнес он, дотрагиваясь до руки сына, — вы мне просто необходимы. Вы не можете себе представить, какой изворотливости требует придворная жизнь, скольким интригам приходится сопротивляться, чтобы не уступить своих позиций. Не далее как два месяца назад из-за одной такой интриги я был на краю пропасти. Только ваш брат мог бы спасти положение, но Бог отнял его у меня. И тогда, Эберхард, бедное мое, забытое дитя, я подумал о вас — и вот я здесь.
— Скажите же, отец, — пылко воскликнул Эберхард, — скажите, что нужно сделать, и я сделаю это!
— Да, вы это сделаете, Эберхард, — произнес Максимилиан, — поскольку вы должны понять, что люди, самим своим рождением предназначенные к великим делам на благо государства, должны расплачиваться за эту славную судьбу полным самоотречением и что почести покупаются ценой многочисленных жертв и испытаний. Чтобы заслужить звания и титулы, Эберхард, надо обречь себя на суровое и тягостное послушание, полное забот, на бессонные ночи и безрадостные дни, надо научиться преодолевать отвращение. Признаюсь вам, что государи и их министры — иногда, надо признать, из прихоти, а чаще для того, чтобы нас испытать, — создают нам порой труднейшие условия. Но цель наша так прекрасна, так блистательна, так велика, — вдохновенно добавил граф, — что перед ней все препятствия, встающие на нашем пути, кажутся ничтожными.
На этот раз дипломатические уловки графа не достигли своей цели. Честолюбивые речи Максимилиана заставили Эберхарда вновь обрести хладнокровие, и он стал думать о том, как ему уклониться от жутких предложений отца.
Граф, сочтя задумчивость Эберхарда заинтересованностью, продолжал:
— Так вот, сын мой, в то время как перед двадцатью людьми, стремящимися достичь твоего положения, встают препятствия, которых им не преодолеть и за двадцать лет, ты можешь достичь этого положения играючи, даже пальцем не пошевельнув! Для тебя все зависит от ничтожной, ничего не значащей формальности: тебе всего-навсего нужно жениться.
— Жениться? Мне?! — вскричал Эберхард. — Жениться? Да что вы такое говорите, отец?
— Ну да, я понимаю: ты еще очень молод, но это не беда. Подожди, послушай меня до конца, — произнес граф в ответ на вырвавшееся у Эберхарда движение ужаса, — потом можешь сколько угодно удивляться. Я делаю это для твоего же счастья, поверь. Твой несчастный брат, Эберхард, не успел заключить тот брак, который я ему прочил: накануне свадьбы я потерял его. И тогда я подумал о тебе, потому что, видишь ли, этот союз обещает тебе блистательное будущее. Это счастье, на которое нельзя было и надеяться, это прямой путь к подножию трона, и даже больше, Эберхард, — на сам трон: ведь реальная власть имеет не меньше веса, чем власть формальная. Что же ты молчишь? Разве такое будущее не увлекает тебя?
— Честно говоря, отец, я мечтал не об этом.
— О черт! Но о чем же тогда? О том, что ты сейчас с презрением отвергаешь, мечтал весь двор. Самые знатные придворные оспаривали честь стать супругом герцогини фон Б., но как только речь зашла о потомке Эпштейнов, они поняли, что придется уступить место, и быстро ретировались.
— А кто она, эта герцогиня фон Б., которой непременно требуется в мужья наследник одного из древнейших родов Германии? Я никогда не слышал этого имени, — сказал Эберхард.
— Герцогиня фон Б., Эберхард, — это все и ничего. Это простая, безродная женщина, которой пожаловали герцогский титул, но она и есть настоящая императрица: ты ведь понимаешь, Эберхард, какие возможности открываются перед тем человеком, которому посчастливится стать ее мужем, и перед его семьей?
— Нет, отец, не совсем понимаю, — ответил Эберхард.
— Как! Ты не понимаешь, что эта женщина не замужем, но ей нужен муж, раз этого требуют известные условности? Так вот, тот, кто станет мужем этой женщины, будет всесилен. Государство будет заинтересовано в величии этого человека и в процветании его семейства. Вообрази только, на какие вершины ты вознесешься — разве у тебя не кружится от этого голова? Ну же, отвечай!
— На какой вопрос мне следует отвечать, ваша милость? — спросил Эберхард.
— Разумеется, на мое предложение.
— Какое предложение?
— О черт! Да на предложение жениться. Ты действительно так глуп или притворяешься?
— Не то и не другое, ваша милость. Я просто в недоумении. Как? Вы, граф фон Эпштейн, предлагаете вашему сыну… О, простите, отец, но вы или испытываете меня, или смеетесь надо мной. Ведь вы не могли сказать этого всерьез, не правда ли?
— Эберхард! Эберхард! — процедил граф сквозь зубы.
— Нет, ваша милость, — продолжал Эберхард, не обращая на это никакого внимания, — нет, я не могу поверить. Хотя мне и кажется странным, что титулы и почести вам дороже истинной славы, — это я еще могу понять. Но торговать именем ваших предков, пускать в оборот имя, которое будут носить ваши потомки, — такая низость просто не укладывается у меня в голове. И я не верю, чтобы вы, Максимилиан фон Эпштейн, предлагали мне нечто подобное! Вы можете взывать к моему честолюбию, но вы не можете требовать, чтобы я совершил подлость.
