Бальзамо выхватил из кармана великолепный, отделанный позолоченным серебром пистолет с чеканкой, словно вышедшей из рук самого Бенвенуто Челлини. Он спокойно навел его г-ну де Сартину в лицо — тот побледнел и рухнул в кресло.
— Ну вот и отлично! — похвалил Бальзамо, подвинув к себе другое кресло и сев рядом с начальником полиции. — А теперь мы можем побеседовать.
CXXV
БЕСЕДА
Господин де Сартин не сразу оправился после такого сильного потрясения. У него было еще перед глазами угрожающее дуло пистолета; ему казалось, что он продолжает ощущать на лбу холодок от прикосновения пистолетного ствола.
Наконец он пришел в себя.
— У вас передо мной одно преимущество, — заговорил он. — Зная, с кем разговариваю, я не принял тех мер предосторожности, которые принимают, когда имеют дело с обыкновенными злоумышленниками.
— Вы напрасно сердитесь. Вот уж и сильные выражения готовы сорваться у вас с языка. Неужели вы не замечаете, как вы несправедливы? Ведь я пришел, чтобы оказать вам услугу.
Господин де Сартин сделал нетерпеливое движение.
— Да, услугу, — продолжал Бальзамо, — а вы, к сожалению, уже успели составить себе неверное представление о моих намерениях. Вы стали мне рассказывать о заговорах в ту самую минуту, как я собирался раскрыть один заговор…
Но Бальзамо напрасно пытался заинтриговать г-на де Сартина: в тот момент он не очень прислушивался к словам опасного посетителя; слово "заговор", от которого в другое время начальник полиции подскочил бы на месте, теперь лишь заставило его насторожиться.
— Вы понимаете, — ведь вы прекрасно знаете, кто я, — с каким поручением я прибыл во Францию: меня прислал его величество Фридрих Великий. Иными словами, я более или менее тайный посол прусского короля. А так как известно, что когда говорят "посол", то подразумевают "любопытный человек", и я в качестве такого любопытного не мог упустить ничего из происходящего. И вот я лучше всего осведомлен о скупке зерна.
Несмотря на то, что Бальзамо произнес последние слова чрезвычайно просто, они произвели на начальника полиции большее впечатление, чем другие, потому что он стал слушать гораздо внимательнее.
Он медленно поднял голову.
— Что это за афера с зерном? — спросил он с не меньшим хладнокровием, чем Бальзамо в начале разговора. — Соблаговолите и вы мне теперь пояснить, о чем идет речь.
— Охотно, — отвечал Бальзамо. — Дело заключается в следующем…
— Я вас слушаю.
— О, вы могли бы этого и не говорить! Итак, очень ловкие спекуляторы убедили его величество короля Франции в том, что ему следует построить хлебные амбары на случай неурожая. Амбары были выстроены; во время их постройки было решено, что они должны быть вместительными, и для них не пожалели ни камня, ни песчаника. Одним словом, амбары получились огромные.
— Что же дальше?
— А дальше — надо было их наполнить зерном; ведь пустые амбары никому не нужны… и их заполнили.
— Ну и что же? — спросил г-н де Сартин, не совсем понимая, куда клонит Бальзамо.
— Вы сами можете догадаться: для того, чтобы наполнить зерном большие амбары, нужно очень много хлеба. Это ведь похоже на правду, не так ли?
— Вне всякого сомнения.
— Я продолжаю. Если изъять из обращения большое количество зерна, это приведет к тому, что народ будет голодать, так как, заметьте, изъятие из обращения какой-либо ценности вызывает падение производства. Тысяча мешков зерна в закромах означает нехватку, по меньшей мере, тысячи мешков на полях при посеве. Помножьте теперь эту тысячу мешков хотя бы на десять — так умножается зерно при уборке.
Господин де Сартин раздраженно закашлялся.
Бальзамо умолк и невозмутимо ждал, когда кашель прекратится.
— Таким образом, — продолжал он, как только начальник полиции откашлялся, — спекулятор, которому принадлежит амбар, обогащается сверх всякой меры. Полагаю, что это понятно, не правди ли?
— Разумеется! — отвечал г-н де Сартин. — Но, насколько я понимаю, вы намереваетесь раскрыть мне глаза на заговор, вдохновителем и виновником которого мог бы оказаться сам король.
— Вы верно меня поняли, — согласился Бальзамо.
— Это смелый шаг, и мне, признаться, было бы чрезвычайно любопытно узнать, как его величество отнесется к вашему обвинению. Боюсь, как бы результат не стал таким, как я себе представлял, перебирая бумаги в шкатулке как раз перед вашим приходом. Будьте осторожны! Бастилия по вас плачет!
— Ну вот вы и перестали меня понимать.
— То есть почему же?
— Господи! До чего же вы дурного обо мне мнения и как вы ко мне несправедливы, если принимаете меня за глупца! Неужели вы воображаете, что я, посол, то есть очень любопытный человек, стал бы нападать на короля? На это был бы способен только круглый дурак. Дайте же мне договорить до конца.
Господин де Сартин кивнул.
— Люди, раскрывшие этот заговор против французского народа (прошу прощения за то, что отнимаю у вас драгоценные минуты, но вы скоро убедитесь, что это время потеряно не напрасно), — те, кто раскрыли заговор против французского народа, — это экономисты, очень старательные, щепетильные, трудолюбиво и тщательно, прямо через увеличительное стекло изучавшие эту махинацию, и они заметили, что не один король замешан в этом деле. Они отлично знают, что король ведет журнал, где скрупулезно записывает цены на зерно на рынках; они знают, что его величество потирает от удовольствия руки, когда повышение цен приносит ему восемь-десять тысяч экю дохода, но они знают и то, что рядом с его величеством находится человек, чье положение облегчает продажу зерна; благодаря его служебным обязанностям — как вы понимаете, этот человек находится на государственной службе, — он следит за торговыми сделками, за доставкой зерна, за его упаковкой, он же является и посредником короля — словом, экономисты, эти люди с увеличительным стеклом, как я их называю, не нападают на короля, ведь они далеко не глупые люди; они обвиняют того самого человека, дорогой мой, что занимает высокое служебное положение, то есть агента, обделывающего делишки самого короля.
Господин де Сартин тщетно пытался удержать свой парик в равновесии.
— Итак, я приближаюсь к развязке, — продолжал Бальзамо. — Точно так же, как вы, имея в своем распоряжении целый штат полицейских, узнали, что я граф де Феникс, я не хуже вас знаю, что вы господин де Сартин.
— Ну и что же? — в смущении пролепетал начальник полиции. — Да, я господин де Сартин. Нашли чем удивить!
— Пора бы вам понять, что господин де Сартин и есть тот самый господин, который ведет учет в регистре, занимается покупкой, упаковкой; именно он втайне от короля, а может быть, и с его ведома, спекулирует на желудках двадцати семи миллионов французов, вопреки своей прямой обязанности досыта их накормить. Вообразите, какой поднимется крик, если эти махинации станут достоянием гласности! Народ вас не любит, а король жесток: как только голодные потребуют вашу голову, его величество — дабы отвести от себя всякое подозрение в соучастии, если и впрямь имело место это соучастие, или для того, чтобы свершилось правосудие, — его величество не преминет приговорить вас к такой же виселице, на которой болтался Ангерран де Мариньи, помните?
— Смутно, — сильно побледнев, пробормотал г-н де Сартин. — Должен заметить, что разговаривать о виселице с человеком моего положения — это, по меньшей мере, дурной тон.
— Я говорю с вами об этом потому, дорогой мой, — возразил Бальзамо, — что у меня перед глазами так и стоит бедный Ангерран. Могу поклясться, что то был безупречный нормандский рыцарь, носивший звучное имя, потомок аристократического рода. Он был камергером Франции, капитаном Лувра, интендантом финансов и построек; он носил имя графа де Лонгвиля, а это графство было, пожалуй, побольше, чем находящееся в вашем владении графство Альби. Так вот, милостивый государь, я видел, как его вешали в Монфоконе, где он сам приказал соорудить виселицу. Помилуй Бог! Я не раз повторял ему: "Ангерран, мой дорогой Ангерран, берегитесь! Вы так самовластно распоряжаетесь финансами, что Карл Валуа этого вам не простит". Он не послушал меня, сударь, и кончил плохо. Увы! Если бы вы знали, сколько я перевидел префектов полиции, начиная с Понтия Пилата, осудившего Иисуса Христа, и кончая господином Бертеном де Бель-Иль, графом де Бурдей, сеньором де Брантомом, вашим предшественником, приказавшим поставить в городе фонари и запретившим купы деревьев.
