Итак, г-жа де Беарн ограничивалась доходами и арендной платой лишь с тех земель, которые не фигурировали в процессе. Она получала всего около тысячи экю ренты, что вынуждало ее избегать двора, где надо было выбрасывать деньги на ветер, платя по двенадцать ливров в день только за наем кареты, на которой просительница обычно разъезжала от судей к адвокатам и обратно.

А главное, она избегала двора, справедливо полагая, что ее дело будет извлечено из папки, где оно дожидалось своей очереди, не ранее чем лет через пять. Даже в наше время бывают долгие процессы. Однако каждый, кто затевает тяжбу, может надеяться увидеть ее конец, прежде чем доживет до возраста библейского патриарха. А в то время процессы растягивались на два или три поколения и, как сказочное растение из «Тысячи и одной ночи», могли расцвести только через двести или даже триста лет.

Госпоже де Беарн не хотелось истратить остатки своего родового достояния, пытаясь получить обратно десять двенадцатых спорных земель; как мы уже сказали, она была дамой старой закалки, то есть проницательной, осторожной, энергичной и скупой.

Вне всякого сомнения, она смогла бы лучше любого прокурора, адвоката и судебного исполнителя вести тяжбу, вызывать в суд, защищаться, приводить решение в исполнение. Но она была де Беарн, и это имя во многом служило ей препятствием. Из-за него она страдала и томилась, подобно Ахиллу, укрывавшемуся в своей палатке и терзавшемуся при звуках боевого рожка, делая вид, что не слышит его; нацепив на нос очки, графиня де Беарн весь день напролет просиживала над старыми грамотами, а по ночам, завернувшись в халат из персидского шелка и расхаживая с распустившимися седыми волосами, произносила речи перед своей подушкой, и отстаивала свое право на спорное наследство с таким красноречием, которого только и могла желать своему адвокату.

Нетрудно догадаться, что приезд Шон, представившейся мадемуазель Флажо, приятно взволновал де Беарн.

Молодой граф де Беарн был в это время в армии.

Обычно охотно веришь в то, чего страстно желаешь. Вполне понятно поэтому, что г-жа де Беарн поверила рассказу молодой дамы.

Впрочем, в сердце графини закралось некоторое сомнение: она лет двадцать была знакома с Флажо, сто раз была у него дома на улице Пти-Лион-Сен-Совер, но никогда не замечала, чтобы с квадратного ковра, казавшегося ей слишком маленьким для просторного адвокатского кабинета, на нее смотрели глазки какого-нибудь постреленка, выбежавшего клянчить конфеты.

В конце концов можно было сколько угодно напрягать память, пытаясь припомнить адвокатский ковер, представить себе ребенка, который мог играть, сидя на этом ковре, однако мадемуазель Флажо была перед ней, вот и все.

Кроме того, мадемуазель Флажо сказала, что она замужем, и наконец — что рассеивало последнее подозрение г-жи де Беарн в том, что та нарочно приехала в Верден, — сообщила, что направляется к мужу в Страсбур.

Вероятно, графине де Беарн следовало бы попросить у мадемуазель Флажо рекомендательное письмо; однако если допустить, что отец не может отправить с поручением родную дочь без такого письма, то кому тоща он вообще мог бы доверить дело? И потом, к чему были эти опасения? К чему могли привести подобные подозрения? С какой целью надо было проделывать шестьдесят льё, чтобы рассказывать графине сказки?

Если бы графиня была богата, как, скажем, жена банкира или откупщика, если бы она, отправляясь в путь, брала с собой дорогую посуду и драгоценности, она могла бы заподозрить заговор с целью обокрасть ее в дороге. Но графиня де Беарн от души веселилась, представляя себе разочарование разбойников, которые вздумали бы на нее напасть.

Поэтому, когда Шон, переодетая мещанкой, уехала от нее в плохоньком кабриолете, запряженном одной-единственной лошадью, в который она предусмотрительно пересела на предпоследней почтовой станции, оставив там свою роскошную карету, графиня де Беарн, убежденная в том, что настал ее час, села в старинный экипаж и отправилась в Париж. Она все время подгоняла кучеров и миновала Лашосе часом раньше ее высочества, а у заставы Сен-Дени оказалась всего часов шесть спустя после того, как через нее проехала мадемуазель Дюбарри.

Так как у путешественницы был весьма скудный багаж — а важнее всего на свете были для нее тогда сведения о тяжбе, — то г-жа де Беарн поехала прямиком на улицу Пти-Лион и приказала остановить карету у двери метра Флажо.

Понятно, дело не обошлось без любопытных — а все парижане очень любопытны, — окруживших громоздкий экипаж, что выехал, казалось, из конюшен Генриха IV, такой он был надежный, крепкий, с покоробившимися от времени кожаными занавесками, двигавшимися с ужасным скрежетом на медном позеленевшем карнизе.

Улица Пти-Лион неширокая, поэтому величественный экипаж г-жи де Беарн совершенно ее загородил. Уплатив кучерам прогонные, путешественница приказала отвезти карету на постоялый двор, где графиня обыкновенно останавливалась в Париже, то есть в «Поющий петух» на улице Сен-Жермен-де-Пре.

Держась за сальную веревку, служившую перилами, она поднялась по темной лестнице к г-ну Флажо; на лестнице было прохладно — к удовольствию графини, утомленной быстрой ездой и летним зноем.

Когда служанка по имени Маргарита доложила о графине де Беарн, метр Флажо наскоро подтянул короткие штаны, которые были спущены из-за жары, натянул на голову парик, всегда лежавший у него под рукой, и надел полосатый шлафрок из бумазеи.

Одевшись, он пошел к двери с улыбкой, в которой сквозило столь сильное удивление, что графиня сочла своим долгом объявить:

— Да, дорогой мой господин Флажо, это я!

— Вижу, вижу, ваше сиятельство, — отвечал г-н Флажо.

Стыдливо запахнув полы шлафрока, адвокат проводил графиню к кожаному креслу, стоявшему в самом светлом углу кабинета, и усадил ее на всякий случай подальше от бумаг на столе, памятуя о том, что графиня до крайности любопытна.

— А теперь, ваше сиятельство, — учтиво обратился к ней метр Флажо, — позвольте узнать, чему я обязан столь приятной неожиданностью?

Удобно устроившись в кресле, графиня де Беарн в эту минуту приподняла ноги, обутые в атласные туфли, давая возможность Маргарите подложить под них кожаную подушку. Услышав слова Флажо, она быстро встала. Достав из футляра очки, гостья нацепила их на нос, желая получше рассмотреть Флажо, и спросила:

— То есть как неожиданность?

— А как же? Я думал, вы сейчас в своем имении, ваше сиятельство, — отвечал адвокат, в надежде польстить графине де Беарн, называя имением три арпана земли, распаханные под огород.

— Как вы верно заключили, я там и была, но по первому вашему сигналу все бросила и примчалась.

— По первому моему сигналу? — удивленно переспросил адвокат.

— По первому вашему слову, намеку, совету — называйте, как хотите.

Глаза Флажо округлились и стали размером с очки графини.

— Надеюсь, вы довольны, что я не заставила себя ждать?

— Я, как всегда, рад вас видеть, ваше сиятельство, однако позвольте вам заметить, что я не совсем понимаю, при чем здесь я?

— Как? — вскричала графиня. — Как это при чем здесь вы?.. Ведь я приехала из-за вас!

— Из-за меня?

— Ну да, из-за вас. Так что у нас нового?

— О сударыня! Говорят, король замышляет государственный переворот против прерогативы парламента… Не желаете ли выпить чего-нибудь?

— При чем здесь король? Разве речь идет о перевороте?

— А о чем же, сударыня?

— Речь идет о моем процессе. Я говорила о своем деле, когда спросила, нет ли чего-нибудь нового.

— О, что касается вашего дела, — грустно качая головой, отвечал г-н Флажо, — увы, нового ничего нет…

— То есть совсем ничего?

— Ничего.

— Ничего с тех пор, как ваша дочь со мной говорила? Но так как мы с ней разговаривали третьего дня, ничего и не могло еще за это время произойти…

— Моя дочь, вы сказали?

— Нуда!

— Вы говорите, моя дочь?

— Ну, конечно, ваша дочь, та самая, которую вы ко мне послали.