Давайте проследим, если угодно читателю, за ходом его мыслей.

Прежде всего он подумал, что на площадь Людовика XV пробраться невозможно. Там были заторы, убийства; с площади одна за другой катились людские волны, и было бы так же нелепо идти им наперекор, как пловцу пытаться преодолеть рейнский водопад в Шаффхаузене.

Ну и, кроме того, раз уж десница Господня спасла его в

толпе, как он может противиться Божьей воле и снова подвергать себя опасности, разыскивая женщину среди ста тысяч других людей?

Потом у него появилась надежда, напоминающая золотой луч, скрашивающий безнадежность самой мрачной ночи.

Разве Андре не была рядом с Филиппом, разве не держалась она за его руку, разве он, мужчина и брат, не должен был бы защищать ее?

Ничего странного не было в том, что его, слабого, нетвердо держащегося на ногах старика, увлекла за собой толпа. Но Филипп — страстная натура, он вынослив, живуч, у него стальные мышцы, он отвечает за сестру. Филипп, конечно, боролся и победил.

Как всякий эгоист, барон приписывал Филиппу те качества, от которых освобождает себя, но требует от других. Для эгоиста не быть сильным, благородным, отважным и означает быть эгоистом. В то же время сильный, благородный, отважный человек для эгоиста — соперник, противник, враг, ведь он лишает его преимуществ, которые эгоист считает вправе требовать для себя у общества.

Барон де Таверне убедил себя в том, что Филипп наверняка должен был спасти сестру, что он потерял какое-то время на то, чтобы потом отыскать отца и тоже его спасти. Но теперь, вероятно — и даже несомненно, — он уже отправился на улицу Кок-Эрон вместе с сестрой, утомленной всей этой суматохой.

Он повернул назад и, спустившись по улице Капуцинок, вышел на площадь Завоеваний, или Людовика Великого, ныне площадь Побед.

Однако, еще не дойдя до особняка, он увидел разговаривавшую с кумушками Николь. Она крикнула с порога:

— А где господин Филипп и мадемуазель Андре? Что с ними?

Всему Парижу было уже известно о случившейся беде от тех, кому удалось спастись; новость обрастала слухами.

— Ах, Боже мой! — вскричал барон. — Так они, значит, еще не возвращались, Николь?

— Нет, сударь, нет, их не видно.

— Должно быть, они пошли в обход, — предположил барон; его все сильнее охватывала дрожь по мере того, как рушились его предположения.

Барон остался ждать на улице с причитавшей Николь и Ла Бри, простершим к небу руки.

— Вон господин Филипп! — закричала Николь в неописуемом ужасе, потому что Филипп был один.

И в самом деле, в темноте ночи к ним бежал Филипп, он запыхался, на лице его было написано отчаяние.

— Сестра здесь? — издалека крикнул он, заметив собравшихся на пороге людей.

— Боже мой! — заикаясь, проговорил бледный барон.

— Андре! Андре! — продолжал кричать молодой человек, подбегая к дому. — Где Андре?

— Мы ее не видали, ее здесь нет, господин Филипп. Господи, помилуй! Милая барышня!

Николь зарыдала.

— Как ты мог вернуться? — вскричал барон с гневом, который с полным основанием покажется читателю, уже посвященному нами в тайны логики г-на де Таверне, тем более несправедливым.

Вместо ответа Филипп подошел ближе, показал на окровавленное лицо и перебитую и болтавшуюся, словно неживая, руку.

— Ах, Андре, — стенал старик, — бедняжечка моя!

Он опустился на каменную скамейку рядом с дверью.

— Я найду ее, живую или мертвую! — с мрачным видом поклялся Филипп.

Он бросился бежать обратно словно в лихорадке. На бегу он поддерживал правой рукой левую через вырез кафтана. Филипп понимал, что эта бесполезная рука не дает ему снова вмешаться в толпу, и если бы у него в эту минуту был топор, он отрубил бы ее.

Тогда-то он встретил Руссо, нашел Жильбера, увидел мрачного, залитого кровью хирурга, более похожего на адского демона, направлявшего резню, чем на гения добра, несущего людям помощь.

Филипп почти всю ночь бродил по площади Людовика XV.

Он никак не мог отойти от стен Королевской кладовой, где был найден Жильбер, подносил к глазам зажатый в кулаке клочок белого муслина.

Когда небо начало светлеть на востоке, изможденный Филипп был готов рухнуть среди трупов, не таких бледных, как он, испытывая странное головокружение. Тогда он вдруг, как раньше его отец, стал надеяться, что Андре уже вернулась или что ее доставили домой, и поспешил на улицу Кок-Эрон.

Он издали заметил у дверей тех, кого оставил, уходя на поиски Андре.

Он понял, что Андре не появлялась, и остановился.

Барон его заметил.

— Ну, что там? — закричал он Филиппу.

— Как! Сестра еще не вернулась? — спросил Филипп.

— Увы!.. — в один голос вскричали барон, Николь и Ла Бри.

— Неужели ничего? Никаких новостей? Никаких сведений? Никакой надежды?

— Ничего!

Филипп рухнул на каменную скамейку у двери; барон взвыл.

19-380

В это самое мгновение в конце улицы появился фиакр. Он неторопливо подъехал и остановился против особняка.

Через окно в дверце можно было заметить женщину, уронившую голову на плечо и находившуюся словно в забытьи. При виде ее Филипп очнулся и рванулся к экипажу.

Дверца фиакра распахнулась, и оттуда вышел какой-то человек, неся Андре на руках.

— Мертвая! Мертвая! Вот нам ее и принесли! — вскричал Филипп, падая на колени.

— Мертвая! — пролепетал барон. — Сударь! Неужели она мертва?

— Я другого мнения, господа, — спокойно отвечал державший Андре человек. — Надеюсь, что мадемуазель де Таверне всего-навсего лишилась чувств.

— Колдун! Это колдун! — воскликнул барон.

— Господин барон де Бальзамо! — прошептал Филипп.

— Он самый, господин барон, и я весьма рад, что мне удалось узнать мадемуазель де Таверне в этой ужасной давке.

— Где именно, сударь? — спросил Филипп.

— Около здания Королевской кладовой.

— Совершенно верно, — заметил Филипп.

Неожиданно выражение радости сменилось на его лице мрачной подозрительностью:

— А почему вы привезли ее так поздно, барон?

— Сударь! Вы можете понять мое затруднительное положение, — не удивившись вопросу, отвечал он. — Я не знал адреса вашей сестры и приказал своим людям доставить ее к маркизе де Савиньи, одной из моих приятельниц; она живет недалеко от королевских конюшен. А этот славный малый — вот он, перед вами, — это он помог мне поддерживать мадемуазель… Подойдите, Контуа.

Бальзамо махнул рукой и из фиакра вышел человек в королевской ливрее.

— Этот славный малый служит в королевских конюшнях, он узнал мадемуазель, потому что отвозил вас однажды из Ла Мюэтт в ваш особняк. Мадемуазель обязана своей необычайной красоте этой счастливой случайностью. Я приказал посадить ее в фиакр рядом со мной и вот теперь имею честь вам доставить со всем моим почтением мадемуазель де Таверне менее пострадавшей, чем вы ожидали.

Он почтительно передал девушку на руки барону и Николь.

Барон впервые в жизни ощутил на глазах слезы и, подивившись своей чувствительности, не стал скрывать их. Филипп подал здоровую руку Бальзамо.

— Сударь! — обратился барон к Бальзамо. — Вы знаете мой адрес, знаете, как меня зовут. Прошу вас требовать от нас все, что хотите, в воздаяние за оказанную нам услугу.

— Я лишь исполнил долг, сударь, — отвечал Бальзамо. — И потом, вы в свое время оказали мне гостеприимство.

Поклонившись, он пошел прочь, не отвечая на приглашение барона зайти в дом.

Обернувшись, он прибавил:

— Прошу прощения, я забыл оставить вам точный адрес маркизы де Савиньи; она живет в своем особняке на улице Сент-Оноре, рядом с монастырем фейянов. Я вам сообщаю это на тот случай, если мадемуазель де Таверне сочтет своим долгом нанести ей визит.

В его объяснениях, во всех этих деталях, в нагромождении подробностей Филипп, да и барон чувствовали любезность, глубоко их тронувшую.

— Сударь, — заметил барон, — моя дочь обязана вам жизнью.

— Я знаю это, сударь, я счастлив и горд этим, — сказал Бальзамо.