— Вам удобно, Андре? — спросил Филипп.

— Прекрасно, — отвечала девушка.

— Вот что значит быть красивой, — с улыбкой заметил виконт.

— Да, да, она красивая, очень красивая! — прошептал Жильбер.

Андре услыхала его слова, но подумала, что их произнес кто-нибудь из простолюдинов, и обратила на них внимание не более, чем индийское божество на поклонение жалкого парии.

LXVII

ФЕЙЕРВЕРК

Едва Андре и ее брат устроились на скамейке, как в воздух взвились первые ракеты, а над толпой пронесся оглушительный крик; с этой минуты все как один не сводили глаз с площади.

Начало фейерверка было великолепным и достойным высокой репутации Руджери. Украшения храма Гименея постепенно загорались, и вскоре весь его фасад пылал. Послышались рукоплескания, и вскоре они переросли в неистовые крики "браво", когда пасти дельфинов и вазы, изображавшие реки, брызнули разноцветными огнями, смешивающимися в каскады.

Андре была потрясена этим зрелищем, не имевшим себе равного во всем мире: семисоттысячной толпы, ревевшей от восторга при виде охваченного пламенем дворца. Она и не пыталась скрыть своих чувств.

А всего в трех шагах от нее, спрятавшись за широкоплечим носильщиком, поднимавшим над головой своего сынишку, Жильбер смотрел на Андре; фейерверк он замечал лишь потому, что огнями любовалась она.

Жильбер видел Андре в профиль; при каждом очередном залпе ее прекрасное лицо освещалось и молодого человека охватывала дрожь: ему казалось, что всеобщее восхищение вызывает обожаемая им девушка, божественное создание, которому он поклонялся.

Андре никогда раньше не видела ни Парижа, ни толпы, ни больших праздников: ее оглушало разнообразие впечатлений.

Неожиданно вспыхнул яркий огонь и стал приближаться со стороны реки. Это была с треском рвавшаяся бомба; Андре продолжала любоваться ее разноцветными искрами.

— Взгляните, Филипп, как красиво! — восхитилась она.

Молодой человек встревожился.

— Боже мой! — вскричал он. — Эта ракета неправильно летит: она, должно быть, отклонилась от курса: вместо того чтобы описать параболу, она несется почти горизонтально.

Едва Филипп выразил беспокойство, которое уже стало ощущаться другими, как толпа зашевелилась. Вдруг столб огня вырвался из бастиона, где были сосредоточены ракеты для букета и резерв пиротехнических средств. Невообразимый грохот сотряс всю площадь, огонь будто изрыгнул разрывную картечь и привел в полное замешательство близко стоявших людей: они почувствовали, как жаркое пламя опаляет их лица.

— Букет, уже букет! Так скоро? — кричали те, что стояли подальше. — Слишком рано!

— Как, это все? — повторила за ними Андре. — Слишком рано!

— Нет, — возразил Филипп, — нет, это не букет! Это несчастный случай, и через минуту вся эта пока спокойная толпа придет в страшное волнение, словно бушующее море. Идемте, Андре, пойдемте в карету, скорее!

— Давайте еще немножко посмотрим, Филипп. Как красиво!

— Андре, не стоит терять ни минуты, идите за мной. Это несчастье, которое я и предсказывал… Сорвавшаяся ракета угодила в бастион и подожгла его. Там уже началась давка. Слышите крики? Это кричат не от радости, а от отчаяния. Скорее, скорее в карету!.. Господа, господа, позвольте пройти!

Обхватив рукой сестру за талию, Филипп потащил ее к карете, где ждал их обеспокоенный отец, понявший по доносившимся крикам, что им грозит опасность. Он еще не знал, что произошло, и выглянул из кареты, чтобы поискать глазами детей.

Однако было уже слишком поздно: предсказание Филиппа сбывалось. Букет, состоявший из пятнадцати тысяч ракет, воспламенился и взорвался, разбрасывая по всем направлениям огненные стрелы (такие мечут на арене в быков, побуждая их к бою) и пронзая ими любопытных.

Поначалу удивленные, зрители пришли затем в ужас и отхлынули в едином порыве; под напором стотысячной толпы другие сто тысяч, задыхаясь, тоже отступили, нажимая на тех, кто стоял сзади. Теперь полыхал весь помост, кричали дети, женщины, задыхаясь, поднимали руки; стражники раздавали удары налево и направо, полагая, что так можно заставить кричащих замолчать и восстановить порядок силой. Все это привело к тому, что, как и предполагал Филипп, поднявшаяся волна, подобно смерчу, обрушилась на угол площади, где находились молодые люди. Филипп не успел добраться до кареты барона, как он рассчитывал: его подхватил людской поток, мощь которого невозможно описать: сила одного человека, уже удесятеренная от страха и боли, увеличивалась в этом потоке в сотни раз из-за всеобщего безумия.

В ту минуту, когда Филипп потащил за собой Андре, Жильбер отдался на волю подхватившего их потока, однако шагов через двадцать другой поток заставил его свернуть налево на улицу Мадлен; Жильбер взвыл от бессилия, боясь разлучиться с Андре.

Повиснув на руке Филиппа, Андре оказалась в метущейся толпе, пытавшейся избежать встречи с каретой, которая была запряжена парой обезумевших лошадей. Филипп увидел надвигавшуюся опасность: казалось, лошадиные глаза мечут огненные стрелы, из ноздрей вылетала пена. Он нечеловеческим усилием попытался свернуть в сторону. Но все оказалось тщетно, он увидел, как за его спиной расступилась толпа, и почувствовал возле себя горячее дыхание обезумевших коней. Они взвились на дыбы, подобно охраняющим вход в сады Тюильри мраморным коням, которых пытается обуздать раб. Филипп выпустил руку Андре и оттолкнул сестру как можно дальше от опасного прохода, а сам, как тот раб, повис на удилах ближайшей к нему лошади. Конь вновь поднялся на дыбы. Андре видела, как брат согнулся, рухнул наземь и исчез. Протянув руки, она закричала; ее оттолкнули, повернули, и в следующее мгновение она уже была одна. Она шаталась; ее, словно перышко ветром, подхватило людским потоком; она больше не могла сопротивляться.

Оглушительные крики, еще более пугающие, чем во время сражения; громкое конское ржание; страшный грохот колес, катящихся то по плитам мостовой, то по трупам; догоравшие синеватые огни; зловещий блеск сабель в руках обезумевших солдат, а над всем этим кровавым хаосом — бронзовая статуя в багровых отблесках, словно возглавлявшая побоище. Этого было более чем достаточно, чтобы помутить разум Андре и лишить ее последних сил. Впрочем, и титан оказался бы бессильным в подобном сражении, в битве одного против всех, да еще против смерти.

Андре пронзительно закричала. В это время какой-то солдат стал прокладывать себе путь в толпе шпагой.

Сталь сверкнула у нее над головой.

Она сложила на груди руки подобно терпящему бедствие, над которым смыкается последняя волна, крикнула: "Господи, Боже мой!" — и упала.

Как только человек падает в толпе, он сейчас же погибает.

Однако ужасный, предсмертный крик Андре был услышан. Жильбер узнал ее голос, и, несмотря на то что он оказался в этот миг далёко от нее, он изо всех сил бросился на помощь и скоро был около нее. Нырнув в волну, поглотившую Андре, он вновь поднялся, прыгнул на угрожавшую ей шпагу и, вцепившись солдату в горло, опрокинул его.

Девушка в белом лежала возле солдата. Жильбер схватил ее и легко поднял.

Когда он прижал ее к себе, столь прекрасную и, возможно, уже бездыханную, лицо его засветилось гордостью: он — он! — оказался на высоте, он был самым сильным и отважным! Жильбер бросился в людские волны; поток, способный снести стены, подхватил его вместе с ношей; он шел, вернее, плыл несколько минут. Вдруг движение прекратилось, словно волна разбилась о какое-то препятствие. Ноги Жильбера коснулись земли. Только тогда он ощутил вес Андре, поднял голову, пытаясь понять, что послужило причиной остановки, и увидел, что находится в трех шагах от здания Королевской кладовой: об эту массу камня разбивалась масса человеческой плоти.

В минуту вынужденной остановки он успел разглядеть Андре, уснувшую крепким сном, походившим на смерть: сердце ее не билось, глаза были закрыты, в лице появился мертвенный оттенок, как у увядающей розы.