Но между землею и небом, и в самом деле, начиналась война; вероятно, права была эрцгерцогиня, когда говорила, что человек проявляет неуважение к Богу: разгневанная буря заглушила своим рокотом радостные крики людей, с неба хлынули бесчисленные потоки и обрушились на землю.

Порывистый ветер погасил праздничное освещение, дождь залил огни фейерверка.

— Ах, какая жалость! — воскликнул дофин. — Фейерверк не удался.

— Ах, сударь, — с грустью заметила Мария Антуанетта. — Со времени моего прибытия во Францию мне ничего не удается.

— Как так, ваше высочество?

— Вы видели Версаль?

— Разумеется, сударыня. Вам не нравится Версаль?

— Почему же нет? Версаль понравился бы мне, если бы сегодня он был таким, каким его оставил ваш прославленный предок Людовик Четырнадцатый. А в каком состоянии нашла его я? Повсюду уныние и запустение. Да, буря прекрасно сочетается с празднествами в мою честь! До какой степени вовремя разразился ураган, скрыв нищету дворца! А как хорошо, что спустилась ночь, окутывая поросшие травой аллеи, заросших тиной тритонов, высохшие бассейны и изуродованные статуи! Да, да, дуй, южный ветер; вой, буря; наплывайте, тучи! Скройте от всех странный прием, который Франция оказывает наследнице императоров в тот самый день, когда она отдает свою руку будущему королю!

Смущенный дофин не знал, что ответить на упреки, а главное, на ее мрачное возбуждение, так не свойственное его нраву. Дофин протяжно вздохнул.

— Я вас огорчаю, — заметила Мария Антуанетта, — однако не думайте, что во мне говорит гордыня. Нет, нет! Она здесь ни при чем. Уж лучше бы я не видела веселого, тенистого, цветущего Трианона, где, к сожалению, гроза безжалостно гнет к земле деревья и возмущает водную гладь. Меня бы вполне удовлетворило это прелестное гнездышко! А развалины меня угнетают, они вызывают у меня отвращение, а тут еще этот страшный ураган!

Новый, еще более яростный порыв ветра потряс дворец. Принцесса в ужасе вскочила.

— О Боже! Скажите, что я в безопасности! Скажите! Я умираю от страха!

— Никакой опасности нет, сударыня, успокойтесь. Версаль, построенный на террасе, не может привлечь молнию. Если молнии суждено ударить во дворец, удар скорее всего придется на часовню, потому что у нее островерхая крыша, или на Малый дворец с его кровлей на разной высоте. Вам, вероятно, известно, что высокие предметы притягивают электрические флюиды, а плоские тела, напротив, отталкивают.

— Нет! — вскрикнула Мария Антуанетта. — Не знаю! Не знаю!

Людовик взял эрцгерцогиню за трепещущую ледяную руку.

В тот же миг тусклая вспышка залила комнату мертвенно-бледным синеватым светом; Мария Антуанетта закричала и оттолкнула дофина.

— Что с вами, сударыня? — спросил он.

— Вы показались мне при вспышке бледным, осунувшимся, окровавленным. Я приняла вас за привидение.

— Это отблеск серной вспышки, — сказал принц, — и я могу вам объяснить…

Раздался ужасающий удар грома; его раскаты с нарастающим ревом достигли высшей точки, а затем постепенно затихли вдали. Удар грома положил конец научному объяснению, которое молодой человек хладнокровно давал своей юной супруге.

— Ну-ну, смелее, ваше высочество, прошу вас, — снова заговорил он после минутного молчания. — Давайте оставим эти страхи простому люду: физическое возмущение является одним из условий развития природы. Не стоит удивляться ему больше, чем спокойствию. Они одно другое сменяют: спокойствие бывает нарушено движением, движение вновь сменяется затишьем. В конце концов это всего лишь гроза, а гроза — одно из наиболее естественных явлений природы, очень часто случающееся. Вот почему я не могу понять, что вас так пугает.

— Если бы гроза случилась в другое время, я бы, может быть, так не испугалась. Но в день нашей свадьбы?! Не кажется ли это вам одним из зловещих предзнаменований, преследующих меня с той минуты, как я оказалась во Франции?

— Сударыня! Что вы говорите?! — ужаснулся дофин, невольно охваченный суеверием. — Какие предзнаменования?

— Да, да! Ужасные! Кровавые!

— Расскажите мне о них, меня считают стойким и хладнокровным. Вдруг мне удастся развеять ваши страхи?

— Сударь, я провела первую ночь в Страсбуре; меня ввели в большой зал, зажгли светильники, и я увидела прямо перед собой обагренную кровью стену. Однако у меня хватило мужества подойти ближе и внимательно рассмотреть то, что там было изображено. Стены залы были обтянуты гобеленом, представляющим сцену избиения младенцев. Лица изображенных людей выражали отчаяние, а в горящих глазах застыл смертельный ужас; то там, то здесь сверкали топоры и мечи, слезы струились рекой; я будто слышала крики матерей, последние стоны рвались с этой пророческой стены; чем больше я ее разглядывала, тем больше она казалась мне живой. Объятая ужасом, я так и не заснула… Скажите, разве это не зловещее предзнаменование?

— Возможно, так могло показаться женщине древности, сударыня, но не принцессе наших дней.

— Сударь! Наш век чреват несчастьями так же, говаривала моя матушка, как небо, разгорающееся у нас над головами, переполнено серой, огнем и скорбью. Вот почему мне так страшно, вот почему в любом предзнаменовании мне чудится предостережение.

— Ваше высочество! Никакая опасность не угрожает трону, на который мы поднимаемся; царствующие особы словно живут в другом, заоблачном мире. Молния дремлет у наших ног, а если она и ударяет в землю, то только с нашего ведома.

— К сожалению, мне предсказывали совсем иное, сударь!

— Что же вам предсказывали?

— Нечто ужасное, отвратительное!

— Вам так сказали?

— Нет, скорее, показали.

— Показали?

— Да, я видела, сама видела! И это видение отпечаталось в моем сердце. Оно так глубоко запало, что не проходит дня без того, чтобы я о нем не подумала, а подумав — не содрогнулась; каждую ночь оно вновь и вновь встает у меня перед глазами.

— А вы не могли бы описать то, что видели? Или с вас взяли слово молчать?

— Нет, с меня не брали никакого слова.

— Тогда расскажите, сударыня!

— Слушайте! Это невозможно описать: огромная машина, приподнятая над землей, словно эшафот, и на этом эшафоте, словно для лестницы, воздвигнуты две опоры, а между ними — огромный нож, или лезвие, или гигантский топор. Я все это видела, и, странное дело, в то же время я видела под ножом свою голову. Нож скользнул и отделил мою голову от тела; голова упала и покатилась по земле. Вот что я видела!

— Чистейшая галлюцинация, ваше высочество, — заключил дофин. — Я знаю все орудия пыток и почти все механизмы умерщвления; такого, как вам привиделся, просто не существует. Успокойтесь, прошу вас!

— Увы, я не могу отогнать эту ужасную мысль, хотя стараюсь изо всех сил! — возразила Мария Антуанетта.

— Все будет хорошо, — сказал дофин, приблизившись к жене, — с этой минуты возле вас преданный друг и надежный защитник.

— Увы! — повторила Мария Антуанетта, закрывая глаза и опускаясь в кресло.

Дофин подошел еще ближе, и она почувствовала на своей щеке его дыхание.

В этот момент дверь, в которую вошел дофин, тихонько приотворилась, и Людовик XV с неистощимым любопытством заглянул в просторную комнату, едва освещаемую двухрожковым подсвечником золоченого серебра.

Старый король раскрыл было рот, желая подбодрить внука, как вдруг оглушительный грохот, сопровождаемый молнией, обычно предшествующей громовым раскатам, разорвал тишину дворца. В ту же секунду столб белого пламени с зеленоватыми искрами сверкнул перед окном, после чего все стекла разом лопнули, а находившаяся на балконе статуя рассыпалась в пыль. С тем же оглушительным треском этот столб поднялся к небу и мгновенно исчез как метеор.

В комнату ворвался ветер и погасил обе свечи. Испуганный, дрожащий, ослепленный дофин попятился, пока не уперся в стену, так и оставшись стоять.

Принцесса почти без сознания опустилась на скамеечку для молитвы и оцепенела.