У постели сидела г-жа де Ноай.

Другие дамы находились в глубине комнаты, готовые удалиться по первому знаку фрейлины.

Согласно этикету, фрейлина невозмутимо ожидала прихода его высочества дофина.

Но на этот раз всем требованиям этикета и церемониала суждено было подчиниться неблагоприятным обстоятельствам. Оказалось, что придворные, которые должны были ввести его высочество дофина в комнату невесты, не знали, что его высочество по распоряжению короля Людовика XV пойдет новым коридором, поэтому они ожидали в другой передней.

Та же, куда только что вошел дофин, была пуста. Дверь, ведущая в спальню, была приотворена, и его высочество мог видеть и слышать все, что там происходило.

Он подождал, взглянул украдкой через щель и пугливо прислушался.

Послышался чистый, мелодичный, но немного дрожавший от волнения голос ее высочества:

— Откуда войдет его высочество?

— Через эту дверь, мадам, — отвечала герцогиня де Ноай.

Она показала дверь, противоположную той, за которой стоял дофин.

— Что за шум доносится из окна? — продолжала принцесса. — Можно подумать, что это гул моря.

— Это гул бесчисленных зрителей; они вышли прогуляться при свете иллюминации и ждут праздничного фейерверка.

— Иллюминация? — грустно улыбнувшись, переспросила принцесса. — Она будет не лишней сегодня: вечернее небо мрачно, вы видели, герцогиня?

Дофин потерял терпение, легонько толкнул дверь, просунул голову и спросил, можно ли ему войти.

Герцогиня вскрикнула, потому что не сразу узнала принца.

Ее высочество, находившаяся под впечатлением испытанных одно за другим сильных волнений, впала в то нервическое состояние, когда все может напугать; она вцепилась герцогине в руку.

— Это я, сударыня, — успокоил ее дофин, — не бойтесь.

— А почему через эту дверь? — спросила герцогиня де Ноай.

— А потому, — цинично ответил король Людовик XV, в свою очередь просовывая голову в приотворенную дверь, — потому, что герцог де Ла Вогийон, как истинный иезуит, прекрасно знает латынь, математику и географию, но ничего не смыслит кое в чем другом.

При виде столь внезапно появившегося короля ее высочество выскользнула из постели и поднялась, завернувшись в огромный пеньюар, скрывавший ее с головы до ног так же надежно, как стола — римскую матрону.

— Вот теперь хорошо видно, как она худа, — прошептал Людовик XV. — Чертов Шуазёль! Надо же было среди всех эрцгерцогинь выбрать именно эту!

— Ваше величество! — заговорила герцогиня де Ноай. — Прошу обратить внимание на то, что я строго соблюдала этикет, а вот его высочество…

— Я принимаю вину за нарушение на себя, — отвечал Людовик XV, — и это справедливо, потому что совершил его я. Однако, принимая во внимание важность обстоятельств, дорогая герцогиня, я надеюсь испросить у вас прощения.

— Я не понимаю, что желает этим сказать ваше величество.

— Мы выйдем отсюда вместе, и я обо всем вам расскажу. А детям пора ложиться в постель.

Принцесса отступила на шаг от кровати и еще крепче, с еще большим страхом, чем в первый раз, схватила герцогиню за руку.

— Умоляю вас! — прошептала она. — Я умру со стыда.

— Сир, — обратилась герцогиня к королю, — ее высочество умоляет вас разрешить ей лечь как простой смертной.

— Дьявольщина! И это говорите вы, госпожа Этикет?

— Сир, я знаю, что это противоречит законам церемониала французского двора, однако взгляните на эрцгерцогиню…

Мария Антуанетта, бледная, оцепеневшая, едва держалась на ногах, опираясь на спинку кресла. Она напоминала статую, олицетворяющую Ужас, лишь легкое постукивание зубов да струившийся по ее лицу холодный пот свидетельствовали о том, что она еще жива.

— Я не хотел бы идти наперекор желаниям дофины, — отвечал Людовик XV, который был таким же врагом церемониала, как Людовик XIV его ярым приверженцем. — Давайте выйдем, герцогиня. Кстати, в дверях есть замочные скважины, это будет еще забавнее.

Дофин услышал последние слова своего деда и покраснел.

Принцесса тоже их слышала, но ничего не поняла.

Король Людовик XV поцеловал невестку и вышел, уводя за собой герцогиню де Ноай. Он весело смеялся, но тем, кто не веселился вместе с ним, было очень тяжело слышать его смех.

Другие придворные вышли через вторую дверь.

Молодые люди остались одни.

Наступило молчание.

Юный принц подошел к Марии Антуанетте: сердце его сильно билось, он почувствовал, как кровь застучала у него в груди, в висках, в руках. Это заговорили молодость и любовь.

Но он вспомнил, что, стоя за дверью, дед цинично заглядывает даже в семейное ложе; принц оцепенел, потому что был от природы робок и неловок.

— Вам плохо, сударыня? — глядя на эрцгерцогиню, спросил он. — Вы очень бледны и, кажется, дрожите.

— Я не стану от вас скрывать, сударь, что испытываю странное возбуждение, — отвечала она. — Должно быть, надвигается буря: гроза обыкновенно оказывает на меня ужасное действие!

— Вы, наверное, думаете, что разразится ураган, — с улыбкой сказал дофин.

— Я в этом уверена, совершенно уверена: я вся дрожу, взгляните!

Бедная принцесса и в самом деле дрожала всем телом будто под действием электричества.

В эту минуту, словно для того, чтобы подтвердить ее предчувствия, яростный порыв ветра, предвещавший бурю, такой мощный, что способен был всколыхнуть море и снести горы, подобный первому реву надвигающейся бури, вызвал во дворце сильную суету, тревогу и шум.

Ветер срывал с ветвей листья, с деревьев — ветви; с пьедесталов падали статуи; бесконечно долгий гул ста тысяч зрителей пробежал по садам; в галереях и коридорах дворца стоял вой — все это слилось в мрачную гармонию, никогда дотоле не поражавшую человеческий слух.

Вой сменился ужасающим грохотом: то разлетались на мелкие осколки стекла и со звоном сыпались на мрамор лестниц и на карнизы.

Тот же порыв ветра сорвал задвижку неплотно притворенной оконной решетки, и она стала хлопать по стене, подобно гигантскому крылу ночной птицы.

Повсюду, где окна были отворены, погасли свечи, и комнаты дворца потонули во мраке.

Дофин пошел было к окну, чтобы закрыть решетку, но принцесса его удержала.

— Умоляю вас, ваше высочество, — заговорила она, — не раскрывайте окно: если свечи погаснут, я умру от страха!

Дофин остановился.

Он успел отдернуть занавеску, и через окно стали видны темные вершины деревьев в парке, раскачивавшихся и с треском ломавшихся, словно рука невидимого великана встряхивала их стволы в кромешной темноте.

Все праздничные огни погасли.

На небе можно было различить клубившиеся огромные черные облака, накатывавшие одно на другое.

Побледневший дофин продолжал стоять у окна, держась за задвижку. Принцесса рухнула на стул и глубоко вздохнула.

— Вы, должно быть, очень испугались, сударыня? — спросил дофин.

— Да! Впрочем, я чувствую себя спокойнее, когда вы рядом. Ах, какая буря! Какая буря! Все огни погасли.

— Да, — согласился Людовик, — это зюйд-зюйд-вест — ветер, приносящий самые сильные ураганы. Если он не стихнет, не знаю уж, как будет производиться фейерверк…

— Для кого же стали бы его устраивать? В такую погоду ни единая душа не останется в парке.

— Вы не знаете французов, ваше высочество! Они ждут фейерверка! Сегодняшний обещает быть восхитительным. Я знаком с проектом. Ну вот, видите, я не ошибся, вот и первые ракеты!

И действительно, в небо устремились предупредительные ракеты, напоминавшие длинных огненных змей. Однако в ту же минуту буря словно приняла этот залп за вызов: яркая молния расколола небосвод и прорезалась между красными огнями ракет, словно пытаясь затмить их своим голубоватым свечением.

— Это неуважение к Богу, когда человек пытается с ним бороться! — воскликнула принцесса.

Вслед за предупредительными ракетами почти тотчас же должен был начаться фейерверк; инженер чувствовал, что следовало поторопиться; он поднес огонь к первым ракетам — раздался оглушительный радостный крик.