— Раз ты веришь в смерть, стало быть, веришь и в жизнь? — спросил Альтотас.

— Несомненно!

— Вот пес, представляющийся мне вполне живым, а ты что скажешь?

— Конечно, живой, раз он воет, отбивается и боится.

— До чего же отвратительны эти черные собаки! Постарайся в следующий раз раздобыть белых.

— Хорошо.

— Итак, мы говорили, что этот пес живой. Ну-ка, полай, малыш, — прибавил старик, мрачно расхохотавшись, — полай, чтобы сеньор Ашарат убедился в том, что ты живой.

Он тронул пальцем какой-то мускул, и собака громко залаяла, вернее, жалобно взвизгнула.

— Прекрасно! Подвинь стеклянный колпак… Вот так! Давай сюда собаку… Ну вот, готово!.. Я, кстати, забыл спросить, в какую смерть ты веришь больше всего.

— Не понимаю, о чем вы говорите, учитель: смерть есть смерть.

— Справедливо! Ты прав, я придерживаюсь такого же мнения! Ну, раз смерть есть смерть, выкачивай воздух.

Бальзамо повернул колесо насоса, и через клапан с пронзительным свистом стал выходить воздух из-под колпака с собакой. Песик сначала забеспокоился, потом стал искать, принюхиваться, поднял голову, задышал шумно и учащенно, наконец свалился от удушья, вздохнул последний раз и издох.

— Вот пес, издохший от апоплексии, — объявил Альтотас. — Прекрасная смерть, не причиняющая долгих страданий.

— Да.

— Пес точно умер?

— Конечно!

— Мне кажется, ты в этом не очень убежден, Ашарат?

— Да нет, вполне!

— Ты знаком с моими возможностями, ведь так? Ты полагаешь, что я нашел способ инсуфляции. Но здесь другая проблема! Она заключается в том, чтобы заставить жизнь циркулировать вместе с воздухом…

— Я ничего не полагаю. Я думаю, что собака мертва, только и всего.

— Неважно. Для пущей убедительности мы убьем ее еще раз. Подними колпак, Ашарат.

Старик приподнял стеклянное приспособление; пес не двинулся: веки его были опущены, сердце остановилось.

— Возьми скальпель и, не трогая гортани, рассеки позвоночник.

— Я это сделаю только ради вас.

— А также ради бедняги-пса, в случае если он еще жив, — отвечал Альтотас с упрямой улыбкой, свойственной старикам.

Бальзамо взмахнул острым лезвием, и удар пришелся на позвоночник в двух дюймах от мозжечка, оставив огромную кровавую рану.

Пес — вернее, его труп — по-прежнему был неподвижен.

— Да, клянусь честью, он и в самом деле был мертв, — заметил Альтотас, — не бьется ни единая жилка, ни один мускул не дрогнет, ни одна клеточка не восстает против этого второго убийства. Он мертв, не правда ли, окончательно мертв?

— Я готов признать это столько раз, сколько вам будет угодно, — с ноткой нетерпения в голосе сказал Бальзамо.

— Сейчас животное недвижимо, успело уже остыть. Ничто не может устоять перед смертью, так ты сказал? Ничто не может вернуть жизнь или хотя бы видимость жизни бедному псу?

— Кроме Бога.

— Да, однако Бог не может быть столь непоследовательным! Когда Бог убивает, он имеет для этого основания или извлекает выгоду, коль скоро он олицетворяет высшую справедливость. Так говорил один убийца; не помню его имени. И это сильно сказано! Природа заинтересована в смерти. Итак, перед нами мертвый пес, и природа заинтересована в его смерти.

Альтотас проницательно взглянул на Бальзамо. Вместо ответа тот поклонился, чувствуя усталость оттого, что так долго слушал вздор старика.

— Что бы ты сказал, — продолжал Альтотас, — если бы пес открыл глаз и посмотрел на тебя?

— Я бы очень удивился, учитель, — с улыбкой отвечал Бальзамо.

— Удивился? Прекрасно!

При этих словах старик мрачно и неискренно рассмеялся и подтянул поближе к собаке аппарат из металлических пластинок, отделенных одна от другой суконными прокладками, которые были погружены в раствор кислоты. Два конца провода, или, иными словами — полюса, выходили по краям сосуда.

— Какой глаз тебе больше нравится, Ашарат? — спросил старик.

— Правый.

Старик приложил разнополюсные концы, между которыми был клочок шелковой ткани, к шейному мускулу собаки.

В то же мгновение собака открыла глаз и пристально посмотрела на Бальзамо. Он в ужасе отпрянул.

— Теперь давай перейдем к морде, ничего не имеешь против?

Охваченный сильнейшим волнением, Бальзамо не ответил.

Альтотас тронул другой мускул: глаз закрылся, зато раскрылась пасть и показались острые белые клыки, красные десны подрагивали, как в жизни.

Бальзамо испугался.

— Невероятно! — воскликнул он.

— Вот как мало значит смерть! — воскликнул торжествующий Альтотас, заметив растерянность своего ученика. — А все потому, что я, ничтожный старик, находящийся на пороге смерти, сумел заставить ее уйти со своего пути.

Вдруг он нервно и пронзительно рассмеялся.

— Будь осторожен, Ашарат! — продолжал он. — Вот лежит мертвый пес, который недавно чуть тебя не укусил, сейчас он на тебя бросится, осторожно!

И действительно, собака с перерезанной шеей, разинутой пастью и подрагивающим глазом вдруг поднялась на все четыре лапы и закачалась, страшно мотая головой.

Бальзамо почувствовал, как волосы у него на голове зашевелились; пот катился с него градом. Он стал отступать, пока не уперся спиной в дверь, подумывая, не сбежать ли ему.

— Ну-ну, я не хочу, чтобы ты умер от страха во время наших научных занятий, — усмехнулся Альтотас, отталкивая труп вместе с прибором, — довольно опытов!

И только труп собаки был отъединен от гальванического столба, он снова упал, страшный и неподвижный, как и раньше.

— Что это — смерть, Ашарат? Думал ли ты, что она может преподнести такой сюрприз? Отвечай!

— Странно, очень странно… — ответил Бальзамо, подходя ближе.

— Теперь ты видишь, что можно достигнуть того, о чем я говорил, дитя мое: первый шаг уже сделан. Зачем продлевать жизнь, когда можно отменить смерть?

— Это еще неизвестно, — возразил Бальзамо, — возвращенная вами жизнь искусственна.

— Если у нас будет время, мы отыщем и секрет жизни реальной. Разве ты не встречал у римских поэтов рассказов о том, что Кассидея умела возвращать жизнь мертвецам?

— Да, но то — у поэтов.

— Но римляне сами называли поэтов vates^[21], друг мой, не забывай об этом.

— Тогда скажите мне…

— Опять возражение?

— Да. Если бы ваш эликсир жизни был готов и вы дали бы его псу, он жил бы вечно?

— Разумеется!

— А если бы он попал в руки к такому экспериментатору, как вы и тот его прирезал бы?

— Прекрасно! — вскричал старик, радостно хлопнув в ладоши. — Я ожидал этого вопроса!

— Ну, раз ожидали, ответьте.

— Нет ничего проще.

— Может ли эликсир помешать печной трубе упасть с крыши кому-нибудь на голову, пуле — прострелить человека навылет, лошади — ударами копыт распороть живот своего всадника?

Альтотас вызывающе смотрел на Бальзамо, словно вызывал на бой, в котором надеялся одолеть его.

— Нет, нет и нет, — продолжал старик, — ты совершенно прав, дорогой Ашарат. Ни трубы с крыши, ни пули, ни удара копытом невозможно избежать, пока есть дома, ружья и лошади.

— Но вы можете оживлять мертвецов…

— На короткое время — да. Навсегда — нет. Для этого нужно было бы прежде всего узнать, в каком месте находится душа, а это может занять слишком много времени. Однако я не дам душе выскользнуть через полученную телом рану.

— Как это?

— Я ее закрою.

— Даже если повреждена артерия?

— Нуда!

— Хотел бы я на это посмотреть!

— Смотри! — предложил старик.

Прежде чем Бальзамо успел ему помешать, старик проткнул себе вену на левой руке ланцетом.

В теле старика оставалось так мало крови и так медленно она текла в жилах, что не сразу выступила по краям раны. Но как только кровь появилась, она потекла довольно обильно.

— Боже милостивый! — ахнул Бальзамо.

— Что такое? — спросил Альтотас.

— Вы серьезно ранены.

— Ты, как Фома неверный, хочешь все пощупать, вот я и даю тебе возможность увидеть собственными глазами и потрогать собственными руками.