— Да, потому что для меня счастье — быть великим.

Лоренца протяжно вздохнула.

— Ах, если бы ты знала, милая Лоренца, что значит читать в людских сердцах, побеждать их, зная все их слабости!

— Да, я знаю, что только за этим я вам нужна!

— Не только! Твоими глазами я читаю в книге будущего. То, чего я не мог бы узнать и в двадцать лет ценой неимоверного труда и лишений, я узнаю от тебя, невинная голубка. Ты освещаешь мне подстерегающие меня на каждом шагу ловушки, расставленные моими врагами; ты сообщаешь остроту моему разуму, от которого зависят и жизнь, и состояние, и свобода. Благодаря тебе мои глаза становятся как у рыси, которая видит в темноте. Когда ты отворачиваешься от окружающего мира, закрывая свои прекрасные глаза, ты проникаешь внутренним, нечеловеческим взором в тайные глубины бытия! Ты охраняешь мой покой. Ты делаешь меня свободным, богатым, всесильным!

— А взамен ты делаешь меня несчастной! — вскричала Лоренца, сгорая от любви.

И она с невиданной жадностью обняла Бальзамо, а он, опаленный этим пламенем, почти не сопротивлялся.

Однако, сделав усилие, он разорвал обвивавшую его живую цепь ее рук.

— Лоренца! Лоренца! Сжалься надо мной, — прошептал он, пытаясь освободиться.

— Я жена тебе, а не дочь! Люби меня как супруг, а не так, как любил меня отец.

— Лоренца! — пробормотал Бальзамо, затрепетав от желания. — Умоляю, не требуй от меня другой любви, кроме той, какую я могу тебе дать.

— Но это не любовь! — возразила молодая женщина, в отчаянии воздев руки. — Нет, это не любовь!

— Да нет же, я люблю тебя… но непорочно и чисто, как любят святую.

Молодая женщина отшатнулась так резко, что ее длинные черные волосы рассыпались по плечам. Неожиданно почти угрожающим движением она простерла к графу свою белоснежную нервную руку.

— Что это значит? — отрывисто спросила она. — Зачем ты заставил меня покинуть родину, забыть имя, отречься от семьи, даже от Бога? Ведь ты молишься другому богу. Зачем ты завладел мною настолько, что превратил меня в рабыню, сделал мою жизнь и мою кровь своими? Слышишь? — в отчаянии продолжала она. — Зачем ты все это сделал? Чтобы называть меня девой Лоренцой?

Бальзамо в ответ вздохнул, подавленный безграничным страданием молодой женщины.

— Увы, в этом твоя вина или, вернее, вина Господа. Зачем он создал тебя ангелом с непогрешимым взглядом, который должен мне помочь подчинить вселенную? Почему ты умеешь читать в сердцах людей сквозь материальную оболочку, словно книгу через стекло? Да потому, что ты ангел чистоты, Лоренца! Ты прозрачный алмаз, ничто не омрачает твоего разума; и вот, видя такое незапятнанное, чистое, лучезарное существо, подобное Пресвятой Деве, Господь желает, чтобы оно сошло на землю по моему зову во имя созданных им стихий; ты его Святой Дух, витающий обыкновенно над простыми смертными, не находя среди них места, где можно было бы преклонить голову. Пока ты девственна — ты ясновидящая, Лоренца! Став женщиной, ты потеряешь свой дар.

— Тебе не нужна моя любовь, — вскричала Лоренца, яростно ударяя в ладоши, отчего руки покраснели, — тебе дороже твои недостижимые мечты, твои химеры! Ты обрекаешь меня на монашеское целомудрие, искушая своим присутствием, чем неизбежно обрекаешь меня на страдания! Ах, Джузеппе, Джузеппе, ты совершаешь преступление, вот что я тебе скажу!

— Не кощунствуй, Лоренца! — воскликнул Бальзамо. — Я страдаю не меньше тебя. Ну, загляни в мое сердце. Я приказываю! Попробуй сказать, что я тебя не люблю.

— Зачем ты борешься с собой?

— Я хочу вместе с тобой взойти на престол мира!

— Сможет ли твое честолюбие дать тебе то, что готова подарить моя любовь? — прошептала молодая женщина.

Бальзамо в растерянности уронил голову на грудь Лоренце.

— Да, да! — вскричала она. — Вот теперь я вижу, что ты любишь меня больше, чем свое честолюбие, больше, чем власть, больше, чем мечту. Наконец-то ты любишь меня так же, как я тебя!

Бальзамо пытался развеять пелену, застилавшую ему разум. Но его усилие оказалось тщетным.

— Если ты так меня любишь, пощади меня! — простонал он.

Лоренца его не слушала. Она обвила его шею руками, словно стальными оковами.

— Я люблю тебя так, как ты хочешь, — проговорила она, — как сестра или как жена, как дева или как женщина, но поцелуй меня, ну хоть один раз!

Бальзамо был покорен, побежден ее страстной любовью. Не имея сил сражаться, он прижался к Лоренце, как железо, притянутое магнитом; взор его горел, грудь бурно вздымалась, голова запрокинулась.

Губы его искали губ молодой женщины.

Вдруг разум вернулся к нему.

Он взмахнул руками, словно прогоняя дурман.

— Лоренца! — воскликнул он. — Проснитесь, я приказываю!

В тот же миг оковы, которые он никак не мог разорвать, спали, обнимавшие его руки опустились, жаркая улыбка, блуждавшая на пересохших от возбуждения устах Лоренцы, угасла, словно жизнь, истекавшая с последним вздохом, глаза ее раскрылись, она с силой взмахнула руками и устало рухнула на софу, вновь смежив веки.

Бальзамо сел в трех шагах от нее и глубоко вздохнул.

— Прощай, мечта! — прошептал он. — Прощай, счастье!

LVII

ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ. — ЯВЬ

Едва придя в себя, Лоренца быстро огляделась по сторонам.

Она внимательно изучила каждую мелочь, доставляющую обыкновенно радость женщине, однако лицо Лоренцы оставалось строгим. Как только взгляд ее остановился на Бальзамо, она болезненно содрогнулась.

Сидя в нескольких шагах от Лоренцы, Бальзамо не сводил с нее глаз.

— Это опять вы? — отпрянув, спросила она.

Ее лицо выразило ужас, губы побелели, а на лбу и висках появилась испарина.

Бальзамо не отвечал.

— Где я? — спросила она.

— Вы сами знаете, откуда вы прибыли, — отвечал Бальзамо, — это естественным образом должно навести вас на мысль о том, где вы находитесь.

— Да, вы правы, я припоминаю. Я помню, как вы меня преследовали, как вырвали из рук моей августейшей заступницы перед Богом.

— Вы сами знаете, что даже всемогущая принцесса не смогла вас защитить.

— Да, вы ее околдовали! — сложив руки, вскричала Лоренца. — Боже, Боже! Спаси меня от этого дьявола!

— Что же во мне дьявольского? — пожал плечами Бальзамо. — Прошу вас избавиться раз навсегда от завезенных из Рима нелепых предрассудков, которые тянутся за вами с тех самых пор, как вы вышли из монастыря.

— Ах, монастырь… Кто мне вернет мой монастырь? — разразившись рыданиями, вскричала Лоренца.

— Пребывание в монастыре достойно большого сожаления! — проговорил Бальзамо.

Лоренца бросилась к окну, раздвинула занавески, подняла оконную задвижку и схватилась за один из прутьев железной решетки, увитой цветами, благодаря чему решетка была не столь заметна, что, однако, не лишало ее надежности.

— Там была тюрьма, и здесь тоже тюрьма, — сказала Лоренца, — однако я бы предпочла ту, что ведет на небо, чем эту, ведущую в ад.

Она в ярости ударила кулачками по решетке.

— Если бы вы были благоразумны, Лоренца, на вашем окне были бы только цветы.

— Разве я не была благоразумна, когда вы заперли меня в тюрьме на колесах вместе с чудовищем, которого вы называли Альтотасом? Однако вы не упускали меня из виду, я была вашей пленницей; перед уходом вы подчиняли себе мой разум! Где тот страшный старик, что заставлял меня трепетать от ужаса? Где-нибудь совсем рядом? Стоит нам обоим замолчать, и мы услышим из-под земли его голос!

— Вы распаляете свое воображение, как ребенок, — заметил Бальзамо. — Альтотас — мой учитель, друг, второй отец, он совершенно безвредный старик; он ни разу вас не видел, никогда к вам не подходил, а если бы видел или подошел, не обратил бы на вас внимания, потому что слишком увлечен своим делом.

— Своим делом… — пробормотала Лоренца. — Чем же он занят?

— Он ищет секрет вечной молодости, а это уже шесть тысячелетий занимает умы всего человечества.