— За что же? — вскричал Рауль, пораженный тем, что услышал.

— За что? А за то, что я высказал ему когда-то в Блуа… Я погорячился тогда, и он не забыл…

— Что же вы сказали ему?

— Что он скуп, глуп и труслив.

— Боже мой! Неужели такие слова могли вырваться у вас?

— Слова, может быть, были не те, но смысл именно такой.

— Но король мог арестовать вас тогда же!

— А кому бы он приказал? Ведь я командовал тогда мушкетерами; я должен был сам отвести себя в тюрьму. На это я никак бы не согласился и стал бы сопротивляться самому себе. А потом я уехал в Англию, и д’Артаньяна как не бывало. Теперь кардинал умер или умирает. Узнали, что я здесь, в Париже, и вот меня хватают.

— Так кардинал был вашим покровителем?

— Кардинал знал меня. Кое-что ему было известно обо мне, а мне о нем… Мы ценили друг друга… Когда же он отдавал дьяволу душу, то, должно быть, посоветовал Анне Австрийской спрятать меня в надежное место. Иди скорее к отцу и расскажи ему обо всем. Прощай!

— Дорогой д’Артаньян, — сказал Рауль, печально посмотрев в окно. — Вы не можете даже бежать.

— Почему?

— Там внизу вас ожидает офицер из швейцарцев.

— Ну так что?

— Он арестует вас.

Д’Артаньян расхохотался.

— О, я знаю, вы будете сопротивляться, сразитесь с ним, одолеете его, но ведь это бунт, а вы офицер и должны соблюдать дисциплину.

— Какой ты еще ребенок! Черт возьми! Сколько благородства и рассудительности! — воскликнул д’Артаньян.

— Вы согласны со мной?

— Да, но я не пойду на улицу, где стоит этот дуралей, а исчезну через заднюю калитку. У меня в конюшне лошадь, и притом хорошая. Я загоню ее — мои средства позволяют мне это — и, меняя лошадей, доберусь до Булони за одиннадцать часов. Я знаю дорогу… Скажи только отцу, Рауль…

— Что?

— Передай ему… что то, о чем он знает, спрятано у Планше… все, кроме одной пятой…

— Но берегитесь, шевалье. Если вы убежите, то скажут… что вы струсили.

— Кто посмеет сказать это?

— Да хотя бы сам король.

— Что же? Он скажет правду… я действительно боюсь.

— И потом… что вы признали себя виновным…

— В чем?

— В преступлениях, в которых вас обвинят.

— Опять правда!.. Так ты советуешь мне просто отправиться в Бастилию?

— Граф де Ла Фер посоветовал бы то же самое.

— Черт возьми, я и сам это знаю, — сказал д’Артаньян в раздумье. — Ты прав, мне не следует бежать. Однако если меня засадят в Бастилию?..

— Мы освободим вас, — отвечал Рауль спокойно и твердо.

— Черт возьми! — вскричал д’Артаньян, беря Рауля за обе руки. — Ты отлично сказал, друг мой! Настоящий Атос! Хорошо, я иду! Не забудь моего последнего поручения!

— Кроме одной пятой, — повторил Рауль.

— Да, ты славный юноша. Прибавь еще, что если вы не освободите меня из Бастилии и я умру там… такие случаи бывали, а я буду скверным узником, хоть человек я и не плохой… то три пятых я оставляю тебе, а одну пятую твоему отцу.

— Шевалье!

— Черт возьми! От заупокойной я вас освобождаю.

Д’Артаньян снял со стены перевязь, прицепил шпагу, взял шляпу, к которой было приколото новое перо, и протянул руки Раулю. Тот бросился в его объятия.

Проходя по лавке, мушкетер взглянул на приказчиков, которые смотрели на эту сцену со смешанным чувством гордости и страха; затем, запустив руку в ящик с коринкою, он направился к офицеру, который с видом философа ждал у дверей лавки.

— Ба, знакомое лицо!.. Это вы, Фридрих? — весело вскричал мушкетер. — Эге, мы начинаем арестовывать друзей!

— Арестовывать! — прошептали приказчики.

— Здравствуйте, господин д’Артаньян, — сказал швейцарец.

— Должен ли я вам отдать свою шпагу? Предупреждаю, что она длинная и тяжелая. Оставьте мне ее до Лувра: у меня глупый вид, когда я иду по улице без шпаги, а у вас будет еще глупее, если вы пойдете с двумя шпагами.

— Король ничего не говорил об этом, — ответил швейцарец. — Можете оставить шпагу при себе.

— Очень милостиво со стороны короля. Идем!..

Фридрих не любил разговаривать, а д’Артаньяну было не до разговоров. От лавки Планше до Лувра было недалеко, и они в десять минут дошли до дворца.

Наступил вечер.

Швейцарец ввел д’Артаньяна в приемную перед кабинетом короля, затем раскланялся и вышел, не сказав ни слова.

Не успел еще д’Артаньян понять, почему у него не отобрали шпаги, как дверь кабинета растворилась, и камердинер позвал:

— Господин д’Артаньян!

Мушкетер приосанился и вошел в кабинет с самым беззаботным видом.

Король сидел у стола и писал. Он не обернулся на шаги мушкетера, даже не поднял головы. Д’Артаньян дошел до середины комнаты и, видя, что король не хочет замечать его — а это не сулило ничего хорошего, — повернулся спиной к Людовику и принялся рассматривать фрески на стенах и трещины на потолке.

Этот маневр сопровождался безмолвным монологом: "А, ты хочешь унизить меня, ты, которого я знал малышом, которого я спас, как сына, которому служил, как Богу, иначе говоря — совершенно бескорыстно! Погоди, погоди, ты увидишь, на что способен человек, который певал гугенотские песни при кардинале, при настоящем кардинале!"

В эту минуту Людовик XIV обернулся.

— Вы здесь, господин д’Артаньян? — спросил он.

— Здесь, ваше величество, — тотчас ответил д’Артаньян.

— Подождите, я сейчас кончу счет.

Д’Артаньян молча поклонился.

"Это довольно учтиво, — подумал он. — Против этого нечего возразить".

Людовик поставил свою подпись и с раздражением отбросил перо в сторону.

"Ладно, сердись побольше, — усмехнулся д’Артаньян, — мне будет легче; когда мы разговаривали с тобой в Блуа, я выложил тебе далеко не все".

Людовик встал, провел рукою по лбу, потом остановился перед д’Артаньяном и посмотрел на него властно, но приветливо.

"Чего он хочет он меня? — недоумевал мушкетер. — Пусть бы говорил поскорее".

— Сударь, — сказал король, — вы, вероятно, знаете, что кардинал умер?

— Знаю, ваше величество.

— Значит, знаете, что теперь я управляю сам?

— Для этого не нужно было умирать кардиналу: король всегда может управлять, если хочет.

— Да, но помните, что вы говорили мне в Блуа?

"А, вот оно! — подумал д’Артаньян. — Я не ошибся.

Тем лучше. Значит, чутье мне еще не изменяет".

— Вы не отвечаете? — спросил король.

— Кажется, помню, ваше величество.

— Если вы забыли, то я все помню! Вот что говорили вы мне, слушайте внимательно.

— О, я слушаю с полным вниманием. Вероятно, этот рассказ будет не лишен интереса.

Людовик еще раз взглянул на мушкетера. Д’Артаньян погладил перо на шляпе, потом закрутил усы и стал ждать без всяких признаков страха.

Король продолжал:

— Выходя в отставку, вы высказали мне всю правду?

— Да, ваше величество.

— То есть сказали мне все, что считали правдой относительно моего образа мыслей и действий? Это уже большая заслуга. Сначала вы сказали, что служите моему семейству тридцать четыре года и что устали…

— Верно, ваше величество.

— А потом сознались, что усталость — это только предлог, а настоящая причина — недовольство.

— Действительно, я был недоволен, но нигде и никогда не проявлял этого. Если я, как честный человек, открыто признался в недовольстве вашему величеству, то даже не думал о нем в присутствии кого-нибудь постороннего.

— Не извиняйтесь, господин д’Артаньян, и слушайте дальше. Упрекнув меня, вы получили в ответ обещание. Я сказал вам: "Подождите!.." Не так ли?

— Да, это правда, как и то, что я имел честь ответить вашему величеству.

— Вы ответили мне: "Ждать! Нет, не могу. Исполните обещанное сейчас же!.." Не извиняйтесь, повторяю вам… Все это было очень естественно, но вы не пожалели вашего короля, господин д’Артаньян.

— Как мог простой солдат жалеть короля! Помилуйте, ваше величество!