Они въехали в Париж через предместье Сен-Марсель, извечные входные ворота столицы, которым именно с тех времен путники начали отдавать предпочтение, потому что этот ужасный квартал, один из самых грязных в Париже, благодаря многочисленным церквам, тысячам живописных зданий и узким мостикам, переброшенным через клоаки, казалось, ярче других воплощал в своем облике особое парижское своеобразие.

— Куда мы едем?. — осведомился барон. — В Лувр, не правда ли?

— Сударь. — сказал Бюсси, — сначала я должен проводить вас к себе домой и дать возможность несколько минут отдохнуть с дороги и привести себя в порядок, чтобы вы в достойном виде предстали перед особой, к которой я вас поведу.

Барон не возражал, и они направились на улицу Гренель-Сент-Оноре, во дворец Бюсси.

Люди графа не ждали или, лучше сказать, уже не ждали его; последний раз перед своим отъездом он вернулся во дворец ночью, прошел через калитку, ключ от которой был у него одного, сам оседлал коня и уехал, не попавшись на глаза никому, кроме Реми ле Одуэна. Естественно, что внезапное исчезновение Бюсси, получившее огласку нападение на него на прошлой неделе, которое он не сумел скрыть из-за своей раны, и, наконец, его тяга к рискованным похождениям, не утихающая, несмотря ни на какие уроки, — все это многих навело на мысль, что Бюсси попал в ловушку, расставленную врагами на его пути, и фортуне, столь долгое время благосклонно относившейся к его дерзким выходкам, в конце концов наскучили постоянные безрассудства ее любимца, и теперь он валяется где-нибудь мертвый с кинжалом или аркебузной пулей в груди.

Поэтому лучшие друзья и самые верные слуги Бюсси уже творили девятидневные молитвы о его возвращении, хотя последнее казалось им делом столь же маловероятным, как и возвращение Пирифоя из ада, а иные из них, люди более рассудительные, не надеясь встретить Бюсси живым, тщательно искали его труп во всех сточных канавах, подозрительных погребах, пригородных каменоломнях, на дне реки Бьевры и во рвах Бастилии.

И только один человек на вопрос: “Нет ли каких-нибудь известий о Бюсси?” — неизменно отвечал:

— Господин граф пребывает в добром здравии.

Но когда у него допытывались, где сейчас господин граф и чем он занят, то оказывалось, что он об этом ничего не знает.

Человек, на которого, из-за его успокаивающего, но слишком "расплывчатого ответа обрушивались попреки и проклятия, был не кто иной, как мэтр Реми ле Одуэн. Он с утра до вечера о чем-то хлопотал; иной раз впадал в странную задумчивость; время от времени, то днем, то ночью, куда-то исчезал из дворца и возвращался с волчьим аппетитом и веселыми шутками, которые ненадолго рассеивали мрачное уныние, царившее в доме Бюсси.

Вернувшись после одной из этих таинственных отлучек, Одуэн услышал радостные крики на парадном дворе и увидел, что Бюсси сидит на коне и не может соскочить на землю, потому что слуги шумной толпой суетятся вокруг лошади и оспаривают друг у друга честь поддержать стремя своего господина.

— Ну, довольно, — говорил Бюсси. — Вы рады видеть меня живым, благодарю вас. Вы сомневаетесь — точно ли это я? Ну что ж, поглядите хорошенько, даже пощупайте, но только поторопитесь. Вот и хорошо, а теперь помогите этому почтенному дворянину сойти с коня и не забывайте, что я отношусь к нему с большим уважением, чем к принцу.

У Бюсси были причины возвеличить таким образом своего гостя, на которого никто не обращал внимания. Скромные манеры владельца Меридорского замка, его старомодное платье и кляча чалой масти, с первого взгляда по достоинству оцененная челядью, привыкшей ухаживать за породистыми лошадьми, внушили слугам Бюсси мысль, что перед ними какой-то старый стремянный, удалившийся от дел в провинцию, откуда сумасбродный Бюсси вытащил его, как с того света.

Но, услышав наказ господина, все тотчас же засуетились вокруг барона. Ле Одуэн взирал на эту сцену, по своей привычке втихомолку ухмыляясь, и только выразительный и строгий взгляд Бюсси стер насмешливое выражение с жизнерадостного лица молодого лекаря.

— Быстро, комнату высокому гостю! — крикнул Бюсси.

— Какую? — разом откликнулось пять или шесть голосов.

— Самую лучшую, мою собственную.

Он сам предложил руку почтенному старцу, чтобы помочь ему взойти по ступенькам лестницы; при этом Бюсси старался оказывать барону еще больше почета, чем было оказано ему самому в Меридорском замке.

Барон де Меридор покорно позволил этой обаятельной учтивости увлечь себя; так мы безвольно следуем за какой-нибудь мечтой, уводящей нас в страну фантазии, королевство воображения и ночи.

Барону подали графский позолоченный кубок, и Бюсси, выполняя обряд гостеприимства, пожелал собственноручно налить ему вина.

— Благодарствую, сударь, — сказал старик, — но скоро ли мы отправимся туда, куда собирались?

— Скоро, сеньор Огюстен, скоро, не беспокойтесь. Там нас ждет счастье, не только вас, но и меня тоже.

— Что вы хотите этим сказать и почему вы взяли за правило изъясняться со мной какими-то непонятными намеками?

— Я хочу сказать, сеньор Огюстен, то, что уже раньше говорил вам о милости Провидения к благородным сердцам. Приближается минута, когда я от вашего имени обращусь к Провидению.

Барон удивленно посмотрел на Бюсси, но тот, сделав рукой почтительный жест, как бы говоривший: “Я тотчас вернусь”, с улыбкой на губах вышел из комнаты.

Как он и ожидал, ле Одуэн сторожил его у дверей, Бюсси взял молодого человека за руку и увел в свой кабинет.

— Ну, что вы скажете, дорогой Гиппократ? — сказал он. — Какие новости?

— Где, ваше сиятельство?

— Черт побери, на улице Сент-Антуан.

— Господин граф, я предполагаю, что там вами весьма интересуются. Но это уже не новость.

Бюсси вздохнул.

— А что, муж не возвращался? — спросил он.

— Возвращался, но безуспешно. Во всем этом действе есть еще отец, он-то, по-видимому, и должен принести развязку, как бог в античной трагедии, который в одно прекрасное утро вдруг спустится с неба. И все ждут появления этого отсутствующего отца, этого неведомого бога.

— Хорошо, — сказал Бюсси. — Но откуда ты все это узнал?

— Дело в том, ваше сиятельство, — ответил ле Одуэн со своей доброй и открытой улыбкой, — что, пока вы отсутствовали, мои врачебные обязанности превратились в чистейшую синекуру, и я решил употребить образовавшееся у меня свободное время в ваших интересах.

— Ну и что ты сделал? Расскажи, любезный Реми, я слушаю.

— Вот что я сделал: как только вы уехали, я перенес свои деньги, книги и шпагу в маленькую комнатушку, снятую мной в доме на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин.

— Хорошо.

— Оттуда я мог видеть известный вам дом, весь — от подвальных окошечек до дымовых труб.

— Отлично.

— Вступив во владение комнатой, я сразу же обосновался у окна.

— Превосходная позиция.

— Ноу этой превосходной позиции тем не менее оказался один существенный изъян.

— Какой?

— Если я видел, то и меня могли увидеть или хотя бы заметить тень какого-то незнакомца, упорно глядящего в одну и ту же сторону. Такое постоянство через два или три дня навлекло бы на меня подозрение в том, что я вор, любовник, шпион или сумасшедший…

— Вполне резонно, любезный ле Одуэн. Ну и как же ты вышел из положения?

— О, тогда, господин граф, я понял, что надо прибегнуть к какому-нибудь исключительному средству, и, ей-Богу…

— Ну-ну, говори.

— Ей-Богу, я влюбился.

— Что, что? — переспросил Бюсси, не понимая, каким образом ему может быть полезна любовь Реми.

— Влюбился, как я уже имел честь вам сообщить, влюбился по уши, влюбился безумно, — с важным видом произнес молодой лекарь.

— В кого?

— В Гертруду.

— В Гертруду, в служанку госпожи де Монсоро?

— Ну да, Бог мой! В Гертруду, служанку госпожи де Монсоро. Что вы хотите, ваше сиятельство, мы не дворяне, и влюбляться в хозяек нам не по чину. Я всего лишь бедный, маленький лекарь, у которого вся практика состоит из одного пациента, да и тот, как я надеюсь, впредь будет нуждаться в моей помощи только в весьма редких случаях; мне всегда приходится делать свои опыты in anima vili^[15], как говорят у нас в Сорбонне.