Коннетабль не удержался от улыбки.
— Ладно, плут, но в конце…
Арно дю Тиль его перебил:
— Господин барон, вас удерживает только формальность, но разве для высоких умов формальность что-нибудь значит? Подписывайте без церемонии! — И он положил на стол перед Монморанси бумагу, на которой не хватало только подписи и печати.
— Но все-таки как же имя того, кто держит Диану де Кастро в плену? В каком же городе?
— Имя за имя, господин барон. Поставьте свою подпись внизу — и узнаете остальное.
— Идет, — согласился Монморанси и изобразил на бумаге размашистую каракулю, которая заменяла ему подпись.
— А печать, господин барон?
— Вот она. Теперь доволен?
— Как если бы получил от вас десять тысяч экю.
— Ладно. Где же Диана?
— Она в Кале, во власти лорда Уэнтуорса, — сказал Арно, протягивая руку за пергаментом.
— Погоди, — сказал он, — а где виконт д’Эксмес?
— В Кале, во власти лорда Уэнтуорса.
— Значит, они встречаются?
— Ничуть, господин барон. Он живет у городского оружейника, а она — в губернаторском особняке. Виконт д’Эксмес не имеет ни малейшего понятия — могу в том поклясться, — что его любезная так близко от него!
— Я спешу в Лувр, — сказал коннетабль, вручая ему документ.
— А я — в Артиг, — ликующе вскричал Арно. — Желаю успеха, господин барон, постарайтесь быть коннетаблем уже не на шутку.
— И тебе успеха, плут! Постарайся, чтоб тебя не повесили всерьез!
И они разошлись, каждый в свою сторону.
IV
РУЖЬЯ ПЬЕРА ПЕКУА, ВЕРЕВКИ ЖАНА ПЕКУА И СЛЕЗЫ БАБЕТТЫ ПЕКУА
Прошел уже месяц, а в Кале ничего не переменилось. Пьер Пекуа все так же изготовлял ружья; Жан Пекуа вернулся к ткацкому делу и от нечего делать плел веревки какой-то невероятной длины; Бабетта Пекуа проливала слезы. Что же касается Габриэля, то он переживал как раз те стадии, о которых говорил Арно дю Тиль коннетаблю. Первые пятнадцать дней он действительно ждал терпеливо, но потом начал терять терпение. Его визиты к лорду Уэнтуорсу стали редки и крайне коротки. Некогда дружеские отношения резко охладились с того дня, коща Габриэль невзначай вторгся в так называемые личные дела губернатора. Между тем сам губернатор становился день ото дня все угрюмее. И беспокоило его вовсе не то, что после отъезда Арно дю Тиля к нему приезжали один за другим целых три посланца от короля Франции. Все трое (первый — учтиво, второй — с колкими намеками, третий — с угрозами) требовали одного и того же: освобождения герцогини де Кастро, заранее соглашаясь на тот выкуп, который назначит губернатор Кале. И всем троим он давал один и тот же ответ: он намерен держать герцогиню как заложницу на случай какого-нибудь особо важного обмена; если же будет установлен мир, он вернет ее королю без всякого выкупа. Он твердо придерживался своих прав и за крепкими стенами Кале пренебрегал гневом Генриха II. И все-таки не эта забота тяготила его. Нет, больше всего удручало его возраставшее оскорбительное безразличие прекрасной пленницы. Ни его покорность, ни предупредительность не могли смягчить ее презрения и высокомерия. А если он осмеливался заикнуться о своей любви, то в ответ встречал лишь скорбный, презрительный взгляд, который уязвлял его в самое сердце. Он не дерзнул сказать ей ни о том письме, с которым она обратилась к Габриэлю, ни о тех попытках, которые предпринимал король для ее освобождения. Не дерзнул потому, что слишком боялся услышать горький упрек из этих прекрасных и жестоких уст.
Но Диана, не встречая больше своей камеристки, которой она доверила письмо, поняла наконец, что и эта отчаянная возможность ускользнула от нее. Однако она не теряла мужества: она ждала и молилась. Она надеялась на Бога и в крайнем случае — на смерть.
В последний день октября — крайний срок, который Габриэль назначил себе самому, — он решил обратиться к лорду Уэнтуорсу с просьбой отправить в Париж другого посланца.
Около двух часов он вышел из дома Пекуа и направился прямо к особняку губернатора.
Лорд Уэнтуорс был как раз в это время занят и попросил Габриэля немного подождать. Зал, в котором находился Габриэль, выходил во внутренний двор. Габриэль подошел к окну, взглянул во двор и машинально провел пальцем по оконному стеклу. И вдруг его палец наткнулся на какие-то шероховатости на стекле. Видимо, кто-то нацарапал бриллиантом из кольца несколько букв. Габриэль внимательно пригляделся к ним и явственно разобрал написанные слова: Диана де Кастро.
Вот она, подпись, которой не хватало на том таинственном письме, что он получил в прошлом месяце!.. Будто пелена заволокла глаза Габриэлю. Чтобы не упасть, он прислонился к стене. Значит, тайное предчувствие не обмануло его. Диана, его невеста или его сестра, находится во власти бесчестного Уэнтуорса! Значит, именно этому чистому и нежному созданию он твердит о своей страсти!
В этот момент вошел лорд Уэнтуорс.
Как и в тот раз, Габриэль, не говоря ни слова, подвел его к окну и указал на уличающую подпись.
Губернатор сперва побледнел, но мгновенно овладел собой и спросил со всем присущим ему самообладанием:
— И что же?
— Не это ли имя вашей безумной родственницы, той самой, которую вам приходится здесь охранять? — задал вопрос Габриэль.
— Вполне возможно. А что дальше? — спросил высокомерно лорд Уэнтуорс.
— Если это так, милорд, то эта ваша дальняя родственница мне несколько знакома. Я неоднократно встречал ее в Лувре. Я предан ей, как всякий французский дворянин французской принцессе крови.
— И что еще? — повторил лорд Уэнтуорс.
— А то, что я требую у вас отчета о вашем поведении и вашем отношении к пленнице столь высокого ранга.
— А если, сударь, я вам откажу так же, как уже отказал королю Франции?
— Королю Франции? — удивился Габриэль.
— Совершенно правильно, сударь, — все так же хладнокровно ответил Уэнтуорс. — Подобает ли англичанину давать отчет чужеземному властителю, особенно тоща, коща его страна в состоянии войны с этим властителем? Тоща, господин д’Эксмес, не отказать ли мне заодно и вам?
— Я вас заставлю мне дать ответ! — воскликнул Габриэль.
— И вы, без сомнения, надеетесь поразить меня той шпагой, которую вы сохранили благодаря моей любезности и которую я могу хоть сейчас потребовать у вас обратно?
— О милорд, — с бешенством выкрикнул Габриэль, — вы мне заплатите за это!
— Пусть так, сударь. Я не откажусь от своего долга, но не раньше, чем вы уплатите свой.
— Черт возьми, я бессилен! — в отчаянии воскликнул Габриэль, сжимая кулаки. — Бессилен в тот миг, коща мне нужна сила Геркулеса!
— Н-да, вам, должно быть, и в самом деле досадно, что ваши руки скованы совестью и обычаем, но сознайтесь, для вас, военнопленного и данника, неплохо было бы получить свободу и избавиться от выкупа, перерезав горло своему противнику и кредитору.
— Милорд, — сказал Габриэль, стараясь успокоиться, — вам небезызвестно, что месяц назад я отправил своего слугу в Париж за суммой, которая так вас интересует. Я не знаю, ранен ли Мартин Герр, убит ли в пути, несмотря на вашу охранную грамоту, украли ли у него деньги, которые он вез… Я ничего толком не знаю. Ясно только одно: его еще нет. И поскольку вы не доверяете слову дворянина и не предлагаете мне самому ехать за выкупом, я пришел вас просить, чтобы вы позволили мне отправить в Париж другого гонца. Но теперь, милорд, вы уже не смеете мне отказать, ибо в ином случае я могу утверждать, что вы страшитесь моей свободы!
— Интересно знать, кому вы сможете сказать здесь, в английском городе, где моя власть безгранична, а на вас все смотрят не иначе, как на пленника и врага?
— Я это скажу во всеуслышание, милорд, всем, кто мыслит и чувствует, всем, кто благороден!.. Я скажу об этом вашим офицерам — они-то разбираются в делах чести, вашим рабочим — и они поймут и согласятся со мной!..
— Но вы не подумали, сударь, — холодно возразил лорд Уэнтуорс, — о том, что, перед тем как вы начнете сеять раздор, я могу одним жестом швырнуть вас в темницу — и, увы, вам придется обличать меня лишь перед стенами!
