И вдруг среди ночи шум возобновился, только теперь это был не голос, а как бы глухие частые удары кирки по камню. Звуки доносились из того же угла; они не затихали ни на секунду, становясь все явственнее.

И хотя Асканио был поглощен своими мыслями, странный шум привлек его внимание; юноша сидел, не сводя глаз с угла, из которого он доносился. Время было позднее, не меньше полуночи, но Асканио, несмотря на бессонную ночь накануне, не помышлял о сне.

Шум нарастал; судя по времени, трудно было предположить, чтобы в тюрьме велись какие-нибудь работы; очевидно, кто-то из заключенных делал подкоп с целью побега. Асканио грустно улыбнулся при мысли о том, что, закончив работу, несчастный узник вместо свободы попадет к нему и сменит одну тюремную камеру на другую…

Наконец шум стал настолько явственным, что Асканио схватил светильник и подбежал к стене. Почти в тот же миг земляной пол в углу вздыбился, земля отвалилась пластом, и в отверстии появилась чья-то голова.

Асканио вскрикнул — сперва от неожиданности, затем от восторга, — и ему ответил не менее радостный возглас другого человека: это был Жак Обри. Асканио помог Жаку вылезти из дыры, и друзья крепко обнялись.

Разумеется, первые вопросы и ответы были бессвязны, но, обменявшись несколькими отрывочными фразами, приведя в порядок свои мысли, друзья стали разбираться в случившемся. Асканио, собственно, нечего было рассказывать, зато о многом надо было узнать.

Жак Обри рассказал обо всем: и о том, как он пришел вместе с Бенвенуто в Нельский замок, и как оба они услышали об аресте Асканио и похищении Коломбы, и как Бенвенуто словно безумный бросился в мастерскую с криком: "Живо, живо за работу!" — а он, Жак Обри, помчался в Шатле. А что произошло потом в Нельском замке, Жак Обри не знал.

За этой своеобразной "Илиадой" последовала "Одиссея". Жак рассказал о своих неудавшихся попытках попасть в Шатле, о разговоре с Жервезой, о допросе судьи, о штрафе в двадцать парижских су, о приговоре, поведал другу о встрече с Марманем в тот момент, когда он уже отчаялся попасть в тюрьму, и обо всем, что за этим последовало, вплоть до минуты, когда, пробив последний тонкий слой земли, он очутился в чьей-то камере и при слабом мерцании светильника увидел Асканио.

Тут друзья опять обнялись и поцеловались.

— А теперь, Асканио, поверь, нам нельзя терять ни минуты.

— Сначала скажи мне, где Коломба, что с ней? — спросил Асканио.

— Коломба? О ней я ничего не знаю; наверное, она у госпожи д’Этамп.

— У госпожи д’Этамп?! — вскричал Асканио. — У своей соперницы?

— Так, значит, это правда, что герцогиня любит тебя?

Асканио покраснел и пробормотал что-то невразумительное.

— Ну чего же тут краснеть! — удивился Жак. — Не каждому, черт побери, выпадает в жизни такое счастье. Подумать только: герцогиня! Да еще фаворитка самого короля! Я ни за что не стал бы отказываться. Но вернемся к делу.

— Да-да, — подхватил Асканио, — поговорим о Коломбе.

— О Коломбе? Ну нет, лучше о письме.

— О каком письме?

— О том, которое написала тебе герцогиня д’Этамп.

— Кто тебе сказал, что у меня есть письмо герцогини?

— Бенвенуто Челлини.

— А почему он сказал тебе об этом?

— Потому что ему понадобилось письмо герцогини; потому что оно ему просто необходимо; потому что я взялся раздобыть письмо; да только из-за этого я и пустился на все проделки, о которых сейчас рассказал!

— Но что собирается делать Бенвенуто с этим письмом? — спросил Асканио.

— А мне какое дело! Я ничего не знаю и знать не хочу. Бенвенуто нужно письмо, и я взялся его доставить — вот и все. Я добился того, что меня посадили в тюрьму, я добрался до тебя. Давай письмо, я передам его Челлини. Ну!.. В чем дело?

Вопрос был вызван тем, что Асканио вдруг помрачнел.

— Бедный мой Жак! — сказал он. — Дело в том, что ты зря трудился.

— Как это — зря? — вскричал Обри. — У тебя нет письма?

— Оно здесь, в кармане, — ответил Асканио, прижимая руку к груди.

— Так в чем же дело? Давай сюда, и я передам его Бенвенуто.

— Ни за что!

— Почему это?

— Потому что я не знаю, для чего оно ему понадобилось.

— Но с помощью этого письма он хочет тебя спасти.

— И, быть может, погубить герцогиню? Нет, Жак, я никогда не соглашусь бороться с женщиной.

— Но эта женщина хочет погубить тебя, Асканио, она тебя ненавидит! Впрочем, нет, она обожает тебя.

— И ты хочешь, чтобы в ответ на это чувство…

— Но ведь ты-то ее не любишь. Не все ли тебе равно, ненавидит она тебя или обожает? Да и кто все это заварил, как не она?!

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что и тебя арестовали, и Коломбу увезли по приказанию герцогини.

— Кто тебе это сказал?

— Да никто. Просто, кроме нее, некому.

— А прево? А граф д ’Орбек? А Мармань, которому, по твоим же собственным словам, ты все рассказал?

— Ах, Асканио, Асканио, — вскричал Жак, отчаявшись убедить друга, — ты губишь себя!

— Пусть лучше я погибну, чем сделаю низость.

— Да какая же это низость, если ее хочет совершить сам Бенвенуто Челлини!

— Выслушай меня, Жак, — начал Асканио, — и не сердись на то, что я скажу. Если бы на твоем месте был Бенвенуто Челлини и он сам сказал бы мне: "Герцогиня д’Этамп твой враг — она приказала тебя арестовать; она увезла Коломбу, держит ее взаперти и хочет выдать замуж за графа д’Орбека. Я могу спасти Коломбу только с помощью этого письма", — я заставил бы Челлини поклясться, что он не покажет письмо королю, и только после этого отдал бы его. Но Бенвенуто здесь нет, и я отнюдь не уверен, что в наших злоключениях виновна герцогиня. Кроме того, попав к тебе, письмо оказалось бы не в очень надежных руках. Прости, милый Жак, но ведь ты и сам знаешь, что слишком легкомыслен.

— Клянусь тебе, Асканио, что за один день я состарился на целых десять лет!

— Ты мог бы потерять письмо, Жак, или использовать его неосмотрительно, хотя бы и с самыми хорошими намерениями. Нет, пусть лучше оно останется при мне!

— Но подумай, друг ты мой милый, ведь Бенвенуто сказал, что в этом письме — твое спасение!

— Бенвенуто сумеет спасти меня и без письма, Жак. Недаром король обещал исполнить любую его просьбу после завершения статуи Юпитера. И когда Бенвенуто бегал и кричал: "Живо, живо за работу!" — он вовсе не спятил с ума, как ты подумал.

— А если отливка Юпитера не удастся? — спросил Жак.

— Ну, этого быть не может! — ответил Асканио.

— Говорят, такие вещи случались даже с самыми искусными французскими литейщиками.

— Ваши искусные французские литейщики по сравнению с Бенвенуто — жалкие ремесленники.

— Сколько времени займет отливка?

— Три дня.

— Значит, целая неделя! А если за это время герцогиня принудит Коломбу выйти за графа д’Орбека?

— Госпожа д’Этамп не имеет никакого права распоряжаться судьбой Коломбы. Да и Коломба никогда не согласится.

— Допустим. Но зато Коломба обязана повиноваться прево как его дочь, а прево в качестве подданного обязан повиноваться королю. Король прикажет прево, а прево — Коломбе.

Асканио смертельно побледнел.

— Представь себе, что Бенвенуто удастся освободить тебя только через неделю, а за это время Коломбу выдадут за другого. К чему тебе тогда свобода?

Асканио провел рукой по лбу, вытирая холодный пот, выступивший при этих словах Жака, а другой рукой полез было в карман за письмом. Жак был почти убежден, что Асканио сдался, нс тот вдруг упрямо тряхнул головой, как бы отгоняя прочь сомнения.

— Нет! — решительно воскликнул он. — Только Бенвенуто отдам я это письмо… Поговорим лучше о другом.

Он произнес это тоном, ясно показывающим, что настаивать бесполезно — по крайней мере, сейчас.

— Ну, о другом успеем поговорить и завтра, — сказал Жак, видимо, принявший какое-то важное решение. — Я, видишь ли, опасаюсь, что нам придется пробыть здесь некоторое время. К тому же я устал от дневных волнений и ночной работы и не прочь немного отдохнуть. Оставайся, а я пойду к себе. Когда захочешь меня видеть, позови. Только прикрой лаз циновкой, чтобы кто-нибудь не обнаружил его. Итак, спокойной ночи! Утро вечера мудренее, и завтра, надеюсь, ты будешь благоразумнее, чем сегодня.