По счастью, Перрина была неподалеку. Она изумилась и, сгорая от любопытства, бросилась отпирать дверь. Однако, увидя юношу, она сочла нужным оказать ему холодный прием.

— Ах, это вы, господин Асканио! — сказала она. — Что вам угодно?

— Мне угодно, милейшая госпожа Перрина, показать сию же минуту вот эти украшения мадмуазель Коломбе. Она в саду?

— Да, гуляет в любимой аллее… Но куда же вы, молодой человек?

Асканио, хорошо помнивший дорогу, устремился в сад, забыв и думать о дуэнье.

"Вот как! — сказала она и остановилась, чтобы все обдумать. — Пожалуй, не стоит подходить к ним. Пусть уж Коломба покупает что ей вздумается для себя и для подарков. Не годится мне там быть — ведь она наверняка выберет для меня подарочек. Уж лучше я приду, когда она все купит. Тут уж, разумеется, будет просто неловко отказываться от подарка. Что верно, то верно! Останемся же здесь и не будем мешать нашей милой крошке — ведь у нее такое доброе сердце".

Как видите, достойная дуэнья была дамой весьма щепетильной.

Все эти десять дней Коломба провела в мечтах об Асканио. Невинной, чистой девушке любовь была неведома, но именно любовь сейчас переполняла ее сердце. Она твердила, что дурно предаваться таким мечтам, но находила себе извинение в том, что они с Асканио никогда больше не увидятся и что ей не дано найти утешения, оправдаться перед ним.

Под таким предлогом Коломба и проводила все вечера на той самой скамье, где она как-то сидела рядом с Асканио, говорила с ним, внимала ему, а теперь всей своей душой отдавалась этому воспоминанию; затем, когда становилось совсем темно и Перрина звала ее домой, прелестная мечтательница шла медленно и, очнувшись от грез, думала о приказании отца, о графе д’Орбеке и о том, как бежит время. Она проводила ночи без сна в мучительной тоске, но и от этого не тускнели ее дивные вечерние мечты.

В тот вечер воображение Коломбы, по обыкновению, вновь ярко рисовало счастливое прошлое — час, проведенный вблизи Асканио, — как вдруг она подняла глаза и вскрикнула от неожиданности…

Он стоял перед ней и молча смотрел на нее.

Он нашел, что она изменилась, но стала еще прекраснее. Бледность и печаль так шли к ее идеально правильному лицу! Ее красота, казалось, стала еще одухотвореннее. И потому Асканио, увидев, что она прелестна как никогда, почувствовал, как к нему вернулись сомнения, рассеявшиеся было под влиянием любви герцогини д’Этамп. Вряд ли это непорочное существо могло полюбить его.

Итак, милые, невинные создания, которые так давно молча любили друг друга и уже доставили друг другу столько мучений, очутились наконец лицом к лицу. Конечно, они должны были бы, встретившись, тотчас же забыть о расстоянии, разделявшем их, — ведь в мечтах каждый из них шаг за шагом преодолевал его. Теперь-то они могли объясниться, с первого слова понять друг друга и в порыве радости излить свои чувства, которые до сих пор, терзаясь, сдерживали.

Но оба были чересчур робки, и, хотя волнение выдавало чувства влюбленных, все же их чистые души вновь обрели друг друга не сразу.

Коломба вспыхнула и молча вскочила. Асканио побледнел от волнения и, прижав дрожавшую руку к груди, пытался унять сердцебиение.

Они заговорили вместе.

Он сказал:

— Прошу прощения, мадмуазель, но вы разрешили мне показать вам кое-какие украшения.

Она промолвила:

— Рада видеть, что вы совсем здоровы, господин Асканио.

Влюбленные в один и тот же миг умолкли, и, хотя они перебили друг друга, хотя их нежные голоса слились, очевидно, они все отлично расслышали, ибо Асканио, ободренный улыбкой девушки, которую, разумеется, рассмешил этот забавный случай, отвечал чуть увереннее:

— Неужели вы все еще помните, что я был ранен?

— Мы с госпожой Перриной очень тревожились о вас и все удивлялись, отчего вы не приходите.

— Я решил больше не приходить.

— Почему же?

В эту решительную минуту Асканио пришлось опереться о ствол дерева, затем он собрал все силы, все свое мужество и промолвил прерывающимся голосом:

— Что ж, я могу признаться: я любил вас.

— А теперь?

Крик этот, вырвавшийся из груди Коломбы, рассеял бы все сомнения человека более опытного, чем Асканио; у него же он пробудил лишь слабую надежду.

— Теперь — увы! — продолжал он. — Я измерил расстояние, разделяющее нас, и знаю, что вы счастливая невеста знатного графа…

— "Счастливая"! — перебила его Коломба с горькой улыбкой.

— Как, вы не любите графа? Великий Боже! О, скажите же, разве он недостоин вас?

— Он богатый, могущественный вельможа, он гораздо выше меня по положению… Впрочем, разве вы его не видели?

— Нет. И я боялся расспрашивать о нем, но, право, не знаю почему, я был уверен, что он молод и хорош собою, что он вам нравится.

— Он старше моего отца, и, кроме того, он внушает мне ужас! — с непреодолимым отвращением промолвила Коломба, закрывая лицо руками.

Асканио вне себя от радости упал на колени, молитвенно сложил руки и, побледнев еще больше, полузакрыл глаза, но его нежный взгляд светился из-под ресниц, и на побелевших губах расцвела божественно прекрасная улыбка.

— Что с вами, Асканио? — испуганно спросила Коломба.

— Что со мной! — воскликнул молодой человек, обретая в приливе радости ту смелость, которую сначала придало ему горе. — Что со мной! Ведь я люблю тебя, Коломба!

— Асканио, Асканио! — прошептала Коломба, и в голосе ее звучали укоризна, радость и такая нежность, будто она произносила слова любви.

Да, они поняли друг друга; их сердца соединились, и они сами не заметили, как их губы встретились.

— Друг мой! — промолвила Коломба, ласково отстраняя Асканио.

Они смотрели друг на друга в каком-то самозабвении; это была встреча двух ангелов. Такие минуты не повторяются.

— Итак, — сказал Асканио, — вы не любите графа д’Ор-бека. Значит, вы могли бы полюбить меня!

— Друг мой! — повторила Коломба серьезно и ласково. — До сих пор только отец целовал меня в лоб, и, увы, так редко! Я наивна, как ребенок, не ведающий жизни, но я почувствовала радостный трепет, когда вы поцеловали меня, и я поняла, что долг мой отныне принадлежать только вам или Господу Богу. Право, если бы не это чувство, я подумала бы, что согрешила! Уста ваши освятили наш союз. Да, отныне я ваша невеста и жена, и пусть даже сам отец мой скажет мне "нет"! Я верю лишь голосу Господа Бога, голосу, звучащему в моей душе и говорящему мне "да". Вот моя рука, она принадлежит вам.

— Ангелы рая, внемлите ей и завидуйте мне!.. — воскликнул Асканио.

Восторг влюбленных нельзя описать, нельзя пересказать. Поймет его лишь тот, кто испытал его. Невозможно описать слова, взгляды, пожатия рук этих двух чистых и прекрасных юных созданий. Их незапятнанные души сливались воедино, как два прозрачных источника, не меняя ни свойств своих, ни цвета. Ни одним нескромным помыслом не омрачил Асканио ясного чела своей любимой; Коломба доверчиво оперлась о плечо жениха. Даже Дева Мария улыбнулась бы, посмотрев на них с небес.

Когда полюбишь, спешишь всем поделиться с любимым существом, рассказать о своей жизни, о настоящем, о прошлом, о будущем. И вот, когда к Асканио и Коломбе вернулся дар речи, они поведали друг другу обо всех своих горестях, обо всех надеждах последних дней. Это было восхитительно. Их чувства были так схожи, будто они говорили друг про друга. Они много выстрадали, но сейчас вспоминали о своих страданиях с улыбкой.

Но вот они коснулись будущего и сразу же стали серьезными и печальными. Что Провидение уготовило им назавтра? Они сотворены друг для друга, но люди, почитающие условности, сочтут их брак неравным, просто чудовищным. Как же быть? Как заставить графа д’Орбека отказаться от невесты, а парижского прево — выдать дочь за какого-то ремесленника?

— Увы, друг мой, — сказала Коломба, — ведь я дала обет, что буду принадлежать только вам или Господу Богу, и ясно вижу, что мне суждено принадлежать Богу.