Другие приказания незнакомца были также выполнены без промедления. Когда настала тишина, он сказал:

— Дайте места!

Толпа расступилась, и герцог, до крови кусая губы от стыда — ведь ему пришлось прибегнуть к услугам простолюдина, — поднялся на крыльцо, ругая себя за то, что спустился с него. Человек, отдававший приказания, встал рядом с ним, обвел глазами толпу, дабы удостовериться, что она готова слушать, и сказал принцу:

— Теперь говорите, ваша светлость, вас слушают.

С этими словами он, словно верный пес, лег у ног герцога.

В это время из дворца Сен-Поль вышли несколько сеньоров и стали позади герцога, готовые в нужную минуту оказать ему поддержку. Герцог сделал знак рукой, человек в красном кафтане властно протянул: “Ш-ш-ш!”, прозвучавшее как грозный рык, и герцог заговорил.

— Друзья мои, — сказал он, — вы просите у меня хлеба. Я не могу дать вам хлеба. Его едва хватает для королевского стола, королю и королеве. Вместо того, чтобы без толку бегать по улицам Парижа, вы лучше пошли бы да взяли приступом Маркуси и Монтери, где укрылись дофинцы[21 - Так стали называть сторонников дофина после смерти графа Арманьякского.], — в этих городах много припасов, вы прогоните оттуда врагов короля, которые сами сняли весь урожай, вплоть до самых ворот Сен-Жак, а вам мешают сделать то же.

— Лучшего и желать не надо, — отвечала толпа, — только дайте нам вождей.

— Мессир де Коэн, мессир де Рюп, — сказал, полуобернувшись, герцог, обращаясь к рыцарям, стоявшим позади, — вы хотите иметь армию? Я даю вам ее.

— Да, ваша светлость, — ответили те, выступая вперед.

— Друзья мои, — продолжал герцог, обращаясь к толпе, — вы хотите, чтобы вашими вождями были эти славные рыцари? Вот они, берите.

— Они ли, кто другой — лишь бы шли впереди.

— Тогда, господа, на коней, — приказал герцог. — Да поживее, — прибавил он вполголоса.

Герцог уже собирался войти в дом, но тут человек, лежавший у его ног, поднялся и протянул ему руку; герцог пожал ее, так же как пожимал и другие протянутые к нему руки: ведь он был обязан этому человеку.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Каплют, — отвечал мужчина, свободной рукой снимая красную шапку.

— Какого ты звания? — продолжал герцог.

— Я палач города Парижа.

Герцог смертельно побледнел и, отдернув руку, словно от раскаленного железа, отступил назад. Перед лицом всего Парижа Жан Бургундский сам выбрал это крыльцо постаментом сговора — сговора самого могущественного принца христианского мира с палачом.

— Палач, — глухим, дрожащим голосом произнес герцог, — отправляйся в Шатле, там для тебя найдется работа.

Мэтр Каплют по привычке беспрекословно повиновался приказу.

— Благодарю, ваша светлость, — сказал он. Затем, спустившись с крыльца, громко прибавил: — Герцог — благородный принц, он не впал в гордыню, он любит свой бедный народ.

— Де Л’Иль-Адан, — сказал герцог, протягивая руку в направлении удалявшегося Каплюша, — следуйте за этим человеком: или я лишусь руки, или он — головы.

В тот же день де Коэн, де Рюп и Голтье Райяр с пушками и орудиями для осады вышли из Парижа. Без всяких усилий они увели с собой десять тысяч человек — самых смелых из взбунтовавшегося простонародья. Ворота Парижа закрылись за ними, и вечером все улицы были перегорожены цепями. Представители корпораций вместе со стрелками несли ночной дозор, и впервые за последние два месяца ночь прошла спокойно: никто не призывал ни убивать, ни жечь.

А Каплют тем временем направился к Шатле, мечтая о расправе, которую он учинит завтра, и о чести, которую ему, как всегда, окажет двор, если будет присутствовать при казни; от такого поручения, оттого, что руку ему пожала столь высокая особа, гордость распирала его. Каплют надулся от важности, он был доволен собой, он шел, рассекая воздух правой рукой, словно репетируя сцену, в коей завтра ему предстоит сыграть столь значительную роль.

Так он дошел до дверей Шатле и стукнул в них один раз; быстрота, с какой привратник открыл двери, свидетельствовала о том, что стучавший пользуется особой привилегией, а именно — не ждать, и что привратник знает об этом.

Семья тюремщика ужинала; он предложил Каплюшу отужинать вместе с ними, и тог согласился с видом благодушной снисходительности: еще бы, ведь ему пожимал руку первый вассал французской короны! Поэтому он поставил у дверей свой огромный меч и сел на почетное место.

— Мэтр Ришар, — спустя минуту заговорил Каплюш, — кого из самых важных сеньоров вы содержите в вашем заведении?

— Ей-Богу, мессир, — отвечал Ришар, — я тут совсем недавно, моего предшественника и его жену убили бургундцы, когда брали Шатле. Я хорошо знаю вкус похлебки, которой я кормлю пленников, но тех, кто ее ест, я не знаю.

— А много ли их?

— Сто двадцать.

— Ну что ж, мэтр Ришар, завтра их будет сто девятнадцать.

— Как так? Уж не взбунтовалось ли опять население? — живо спросил тюремщик, испугавшись, что его постигнет участь предшественника. — Если б я знал, кого надо выдать, я приготовил бы его заранее.

— Нет-нет, — остановил тюремщика Каплюш, — вы не поняли меня: население сейчас топает к Маркуси и Монтери, так что к Шатле оно повернулось спиной. Речь не о бунте, а об исполнении приговора.

— А вы наверняка это знаете?

— Это вы меня спрашиваете?! — смеясь, воскликнул Каплюш.

— Да что это я, ведь вы получили приказ от прево?

— Нет, берите выше. Приказ исходит от самого герцога Бургундского.

— От герцога?

— Да, — сказал Каплюш, повернув стул на одной ножке и небрежно раскачиваясь на нем, — да, от герцога Бургундского. Он пожал мне руку — часу еще не прошло — и сказал: “Каплюш, друг мой, сделай одолжение, беги в тюрьму’ Шатле и жди там моих указаний”. А я ему: “Ваша светлость, можете рассчитывать на меня, клянусь животом”. Так что яснее ясного: завтра унесут вперед ногами какого-нибудь знатною арманьяка, а перед этим герцог хочет поглядеть на хорошую работу — это дело он и возложил на меня. А если бы приказ исходил от прево, то ею получил бы мой подручный Горжю.

Не успел он кончить, как раздались два удара молотком в наружную дверь; тюремщик спросил у Каплюша разрешения взять лампу, Каплюш согласно кивнул, и тюремщик вышел, оставив семью и гостя в полной темноте.

Через десять минут он вернулся, тщательно закрыл за собой дверь комнаты, но не прошел к своему месту, а остановился у дверей и с каким-то странным удивлением взглянул на гостя.

— Мэтр Каплюш, — сказал он, — пойдемте со мной.

— Отлично, — отвечал тот, допивая вино и прищелкивая языком, как человек, который только тоща по-настоящему оценил друга, когда пришло время с ним расстаться. — Отлично, мне все ясно.

Каплюш поднялся и, взяв меч, оставленный им у дверей, проследовал за тюремщиком.

Они сделали всего несколько шагов по сырому коридору и очутились у лестницы, настолько узкой, что на ум невольно приходила мысль: архитектор, задумавший ее, понимал, что лестница в государственной тюрьме — всего лишь дополнение к ней. Каплюш спускался с ловкостью человека, который хорошо знает дорогу, он напевал мотив любимой песенки и, останавливаясь на каждой площадке, в то время как привратник неумолимо следовал впереди, приговаривал: “Ах ты черт! Ведь какой высокий вельможа”. Так они спустились примерно на шестьдесят ступенек.

Тут привратник открыл низкую дверь, такую низкую, что Каплюш — а он был совсем не высок — вынужден был нагнуться, чтобы проникнуть в камеру, находившуюся за этой дверью. Проходя, он отметил, как прочна и надежна дверь: дубовая, в четыре пальца толщиной и вдобавок обита железом. Он одобрительно, с видом знатока, кивал головой.

Темница была пуста. Каплюшу достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться в этом, но он решил, что тот, за кем он послан, на допросе, либо его пытают; он поставил меч в угол и стал спокойно ждать заключенного.

— Пришли, — проговорил тюремщик.

— Хорошо, — кратко ответил Каплюш.