Пока воины отвлекали Хана, он обошел его со спины. Солдаты перестали отчаянно лезть вперед и медленно подступали к противнику.

– Не отходить! Удерживай его! Навались!

Копейщики с трех сторон окружили Хана. Большинство копий ударили мимо цели, но Джалуа это не смутило. Хан опрокинул еще несколько человек, однако оставшиеся не унывали. Джалуа продолжал выжидать. Его людям нужно было лишь удерживать Хана на месте. Наконец возник просвет, и Джалуа не стал медлить. Он перехватил копье поудобнее и ударил что было сил, вогнав острие в спину гиганта.

Хан содрогнулся и взревел, когда копье пронзило его тело. С изумлением на лице он опустил голову и взглянул на окровавленный наконечник, торчавший из груди. Время, казалось, застыло. Затем на пьяном лице появилось нечто вроде осознания. Хан качнулся вправо, влево и упал на колени.

Агония гиганта оказалась на удивление тихой – никаких предсмертных криков, всего лишь короткий булькающий вздох. Последнее, что сделал Вечный Хан, предводитель диких орд Катуа, прежде чем свет жизни померк в его глазах, так это опорожнился, оставив внушительную кучу дерьма, на которую и рухнул. Густая, почти черная кровь хлынула из раны, оставленной копьем. Хан перестал дышать.

Настала тишина. Никто не двигался. Даже Травяное море, казалось, успокоилось, словно отдавая последнюю дань уважения Вечному Хану, полубогу, которого невозможно было убить, легендарному воину, от которого клинки отклонялись из уважения, а стрелы – от страха. Человеку, которого только что убил Джалуа.

Джалуа не верил своим глазам. Он уставился на собственные руки, еще сжимавшие древко копья, и тщетно попытался подобрать слова. Наконец он сделал то, что ему удавалось лучше всего. Джалуа заорал, и его громкий голос разнесся над Травяным морем, вспугнув стаю скворцов.

– Я это сделал! Я! Я стану знаменит! Я разбогатею так, что даже собственную задницу покрою золотом! Я женюсь на принцессе!

Он торжествующе заплясал. Его радость оказалась заразна: выжившие солдаты присоединились к Джалуа. Сама природа, казалось, праздновала победу. Все вокруг внезапно ожило. Трещали насекомые, по земле сновали мыши, сотни птиц слетели с гнезд и затмили небо. Даже стадо антилоп пронеслось мимо ликующего отряда.

Когда люди наконец услышали грохот, было уже слишком поздно. Первым опомнился Маньжи. Пока остальные торжествовали, Маньжи протолкался к Джалуа и похлопал командира по плечу. Голос юноши тонул в радостных криках. Джалуа развернулся и полушутя дал парню затрещину, сбив его с ног.

Маньжи быстро поднялся. Он был бледен от страха.

– Капитан, послушайте!

Джалуа не сразу понял, что мальчишка напуган. Понадобилась еще минута, чтобы успокоить остальных. Тогда все услышали знакомый пронзительный вопль, а потом ритмичное низкое пыхтение.

– Биси![2] – заорал Джалуа.

Когда они спохватились, было уже поздно.

Высокая трава, окружавшая их, смялась, и на прогалину вырвалось приземистое металлическое чудовище, напоминавшее черепаху. Четверо лучников, склонившись с бронированного сиденья на верхушке знаменитой катуанской военной машины, осыпали солдат дождем стрел. Толстые короткие пики, прикрепленные к колесам машины, кромсали все на своем пути, пока черепаха катилась по мокрой неровной земле. Биси врезалась в кучку солдат, переехав двоих и проткнув четырех, прежде чем остальные успели броситься врассыпную, и издала оглушительный боевой клич. В воздух взвилось облако пара.

Кончик шипа задел Джалуа, распоров доспех, как тряпку. Он перекатился, вскочил и принялся искать оружие. Хоть что-то. Сегодня он постоянно его терял! Он уже собирался выстроить своих людей и приготовиться к обороне, когда появились еще десять биси.

У Джалуа захватило дух. Это было масштабное наступление. Он хотел подать сигнал к отходу, однако обнаружил, что остался один на прогалине. Солдаты уже удрали. Проклятые трусливые шавки. Джалуа знал, что бежать бессмысленно: его раздавят биси или пристрелят лучники. Или настигнет какое-нибудь чудовище, обитающее в дебрях Травяного моря, если он кинется опрометью куда глаза глядят. Выбирать можно было только смерть.

Вот гадство. Ему наконец улыбнулась удача, а он даже не сможет отпраздновать победу. Разумеется, эти проклятущие катуанцы разыскивали своего голого Хана, который оказался не таким уж и вечным. Джалуа убил его своими руками. И он предпочел бы не умирать, а разбогатеть и прославиться.

Джалуа выругался и приготовился к последнему бою.

Быть может, остатки гордости заставили его вспомнить о долге. Он сунул руку в мешок и вытащил сигнальную ракету. Некогда было втыкать ее в землю, поэтому Джалуа поджег фитиль, держа трубку в руке. Он направил ракету в небо и в последний раз издал яростный боевой клич. Ракета вспыхнула и выстрелила вспышкой света, которая расцвела высоко над головой ярко-желтым шаром.

– Ну, теперь вы свое получите, твари! Когда придут солдаты, передайте им, что Цзинь Джа… – проревел Джалуа, потрясая кулаком.

И биси раздавила его своими огромными шипастыми колесами, как сапог давит жука.

Неприятное ощущение посетило Цзяня, как только он открыл глаза. Водяные часы, стоявшие в маленькой нише на противоположной стене, опустели, и Король уже давно начал свое утреннее восхождение по небу. Быстро обведя глазами комнату, Цзянь понял, что тренировочного снаряжения ему никто не приготовил. И слуги не ждали пробуждения господина, чтобы его одеть. Не было хранителя свитков, чтобы пройти с ним утренние уроки.

А главное – где завтрак?

Цзянь вытянул руку и дернул за длинный зеленый шелковый шнур, свисавший сверху. Послышался негромкий гул гонга, перекатывавшийся под потолком по трубам. Цзянь ждал, пока звон не превратился в тихое гудение. Из дверцы для слуг никто не появился. Нахмурившись, Цзянь сел и дернул еще три шнура – оранжевый, желтый и красный. Три ноты слились в гармоничный аккорд, но результат оказался тем же. В детстве одним из его любимых занятий было дергать все двенадцать шнуров и слушать красивые звуки (хотя слугам это развлечение вряд ли приходилось по нраву). За считаные секунды комната наполнялась людьми, готовыми выполнить приказ героя. Цзянь отсылал их и проделывал то же самое снова.

Но сегодня на зов гонгов не явился никто. Даже когда Цзянь дернул красный шнур, который не следовало трогать, если его жизни ничего не угрожало. Тогда юноша достал нож, лежавший за потайной створкой в изголовье, и выбрался из постели. Если Рига и Хораши не пришли, значит, что-то случилось. Неужели на дворец напали? Катуанцы послали убийц, чтобы перерезать ночью всех слуг?

Он ждал и прислушивался. Вибрирующий гул гонгов затих, и в Башне неувядающего мужества настала небывалая тишина.

Пригнувшись, Цзянь шмыгнул к окну, из которого открывался вид на весь Небесный дворец. Очевидно, утром к юноше никто не приходил, иначе занавеси были бы открыты, ванна наполнена, а в комнате витал бы аромат завтрака. Цзянь распахнул занавеси и выглянул. Сердце у него заколотилось. Дворец опустел. Ни стражей, ни снующих туда-сюда слуг, ни лошадей, ни даже собак. Как будто все живое внезапно сгинуло.

Что-то определенно случилось. Цзянь, прыгая и перебегая от укрытия к укрытию, добрался до противоположной стены. Он остановился у массивного письменного стола и скользнул за тренировочное чучело. По-прежнему ничего не было слышно, кроме его собственного рваного дыхания. Цзяню стало стыдно. «Шумно дышать – значит проявлять слабость», – говаривал мастер Хили во время многочисленных тренировок.

Цзянь выбрался из-за чучела и заспешил в оружейную. Ему было всего шесть лет, когда катуанцы подослали первого убийцу. Старуха, которую наняли для уборки, намеревалась пропитать ядом его нижнее белье. С тех пор враги предпринимали множество попыток, начиная с жуткого невидимки, который сливался со стенами, и заканчивая яростными безумцами, которые врезались в ряды стражей и успевали уложить половину гарнизона. Хораши лично прикончил троих убийц. А Рига получил свою должность, потому что его предшественник грудью закрыл Цзяня от катуанской стрелы.