С ее губ срывается крик шока, когда я разворачиваю ее и прижимаю к дереву. Как только я снял презерватив, я прижимаюсь к ней всем телом, мой член выстраивается в линию с ее круглой задницей, заставляя ее снова набухать. Это говорит мне все, что мне нужно знать. Этого было недостаточно. Вряд ли.

«Ты уйдешь, когда я тебе скажу. Ты понял это?»

«Д-да», — заикается она, но, клянусь Богом, я слышу в этом улыбку.

«Хорошая девочка. Теперь держись за дерево и высовывай свою задницу. Мне нужно попробовать эту киску, которая принадлежит мне».

Я чувствую сильную дрожь, которая пробегает по ней от моих слов, прежде чем я отступаю и позволяю ей занять позицию.

Опускаясь на колени позади нее, я обхватываю руками ее бедра и ныряю в ее скользкую киску. Вкус латекса от презерватива скоро исчезает, оставляя мне только ее сладость, чтобы насладиться.

Я ем ее, как умирающий с голоду, пока у нее не задрожат ноги, и она плачет, умоляя меня позволить ей упасть, но, как бы я ни хотел, чтобы она разбилась о мое лицо, это не так, как это заканчивается. Единственный раз, когда она кончит сегодня вечером, это когда мой член глубоко засунут в нее по самые яйца.

Отстраняясь от нее, я вытираю рот тыльной стороной ладони и встаю.

Наматывая ее волосы на кулак, я притягиваю ее обратно к своей груди.

«Скажи мне, что ты чиста и принимаешь противозачаточные».

«Д-да.»

«Хорошо».

Толкая ее обратно, я беру свою твердую длину в руку и почти сразу же вонзаюсь прямо в нее.

Наши стоны и стоны удовольствия эхом отдаются вокруг нас, когда я самозабвенно вхожу в нее. Она прижимается к дереву, но по мере приближения к освобождению ее руки начинают ослабевать. Моя хватка на ее бедрах усиливается, чтобы удержать ее в вертикальном положении, когда пот начинает стекать по моей спине от напряжения.

«Давай, Чертовка».

Я обнимаю ее и еще раз щиплю за клитор, и она взрывается. В ту секунду, когда ее мышцы сжимаются вокруг меня, я падаю вместе с ней, извергая горячие струи спермы в нее и удовлетворяя эту непрекращающуюся потребность, которую я должен был оставить в этой женщине. Оставить свой след.

«Черт», — тяжело дышу я, неохотно выходя из нее и на этот раз прячась, зная, что наше время подошло к концу.

Как бы я ни хотел удержать ее, я знаю, что не могу.

Мне нужно принять это таким, какое оно есть: немного удачи в худший день года.

Я чертовски благодарен тому, кто послал ее ко мне сегодня, но я не собираюсь издеваться. Такое хорошее дерьмо, как это, обычно не случается с такими парнями, как я, поэтому мне нужно взять то, что я могу.

Я делаю несколько шагов назад, провожу рукой по волосам и убираю их со лба, когда она выпрямляется и поправляет юбку, чтобы прикрыться. Это чертовски жалко, потому что у нее прекрасная задница.

Она стоит ко мне спиной, приглаживая волосы и, я полагаю, очищая лицо.

Мое сердце болит, когда я смотрю на нее, зная, что мне придется смотреть, как она уходит, когда огромная часть меня хочет потребовать, чтобы она осталась.

Наконец, она смотрит на меня через плечо. По выражению ее лица я могу сказать, что она тоже знает, что все кончено.

Это правильно, что нужно сделать, позволить ей уйти. Никто не заслуживает быть частью моей дерьмовой жизни. Я даже не хочу быть частью этого, но у меня мало выбора.

Моя судьба была решена в день моего рождения из-за крови, которая течет в моих венах.

У нее может быть лучшая жизнь, которую, я уверен, она заслуживает, несмотря на то, что она думает, что пришла прямо из ада.

«Ну, спасибо, я думаю. Мне это действительно было нужно».

Я бы рассмеялся, если бы не серьезное выражение ее лица.

Ее взгляд падает на мой пистолет, который все еще лежит в траве у ее ног.

Выставив ногу, она пинает его мне, и я накланяюсь, чтобы поднять его.

Я все еще смотрю на это когда слышу шарканье ее ног, когда она начинает уходить.

Она почти исчезает из виду, когда мои губы приоткрываются, и я зову ее, не осознавая, что я на самом деле делаю.

«П-подожди».

Она делает паузу, но не оглядывается.

«Как тебя зовут?» — спрашиваю я, желая узнать о ней хоть что-нибудь после всего, что она рассказала мне сегодня вечером.

Она замирает на несколько секунд, достаточно долго, чтобы я не думал, что она собирается отвечать.

Но потом она поворачивается.

Ее глаза удерживают мои, между нами потрескивает знакомая химия, как будто я не только что имел ее дважды за тридцать минут.

Ее губы открываются, а затем снова закрываются, как будто она борется с собой, должна ли она сказать мне или нет.

Я собираюсь сказать ей забыть об этом, просто оставить это как тайну, которую мы можем с любовью вспоминать, когда она наконец заговаривает.

«Я Стелла». Мое сердце начинает биться быстрее.

Нет. Нет никакого гребаного шанса.

«Стелла Дукас».

Весь воздух из моих легких вырывается наружу, грудь болит от потребности дышать, но я не могу.

Мои кулаки сжимаются по бокам, когда гнев, который я испытывал всего пару раз в жизни, захлестывает меня.

Я изо всех сил стараюсь сохранить нейтральное выражение лица, чтобы она снова повернулась и ушла, потому что, если она сейчас что-нибудь прочтет на моем лице, есть очень хороший шанс, что она не покинет это кладбище живой.

«А ты?»

Я качаю головой, не в состоянии даже вспомнить свое имя прямо сейчас, когда смотрю в ее предательские глаза.

«Твой худший гребанный кошмар, Чертовка».

5 глава

Стелла

Я стою перед зеркалом в полный рост и морщу нос, глядя на отражение, уставившееся на меня.

Еще один новый день, еще одна новая школа.

Я уже хорошо подготовилась к оценивающим взглядам стервозных девчонок, когда они пытаются понять, собираюсь ли я прийти и украсть мальчиков, которых они хотят, чтобы скатиться с моей спины. Так же, как и их суждение. Мне насрать, что они думают обо мне, уложены ли мои волосы так, как они принимают, или мой макияж в точку. Я уверен, что в ту же секунду, как они услышат, что я говорю, они поймут, что мне здесь не место, и направят свои скучные комментарии в мою сторону.

Неважно.

Я закатываю глаза про себя.

Мне никогда не нужно было одобрение от кого-либо еще, и мне, конечно, не нужно это от девушек, которые думают, что они управляют колледжем Найтс-Ридж.

Я провожу пальцами по мягкой ткани галстука на шее.

Я к этому не привыкла. Ни в одной из школ, которые я посещал в Америке, не было формы. Это странно, знать, что я буду одета точно так же, как и все остальные. Я не могу отрицать, что вижу очевидные преимущества. Благодаря папиному бизнесу у нас всегда были деньги, но я снова и снова видел, как над детьми издевались, потому что у них не было подходящих кроссовок или их сумочка была не дизайнерской.

Хотя, увидев плату за посещение этого места, я не уверена, что у кого-то будут проблемы с деньгами.

Папа пообещал мне, что это будет наш последний шаг и что он обеспечит мне лучшее образование, чтобы компенсировать это. Кажется, он был серьезен.

Я наклоняюсь ближе к зеркалу и осматриваю свою шею — или, скорее, насколько хорошо работает мой консилер.

Следы той ночи, возможно, сейчас исчезают, но они все еще более чем заметны.

Каким-то чудом мне удалось пробраться обратно в дом той ночью, и никто не заметил моего отсутствия. Я услышала, как папина машина въехала на подъездную дорожку менее чем через тридцать минут, и к тому времени, когда он постучал в мою дверь, чтобы проверить меня, я только что приняла душ и притворилась крепко спящей. Реальность заключалась в том, что мне не удавалось найти покоя до тех пор, пока солнце не начало всходить, моя голова была полна образов злого мальчика на кладбище.

Если я была честна с самой собой, я не хотела уходить.

В его глазах была очевидная боль. Черт возьми, он проводил свой вечер, сидя у надгробия; было ясно, что он имеет дело с чем-то болезненным. Я хотела спросить об этом, чтобы быть плечом, на котором можно поплакать, или, по крайней мере, непредвзятым ухом, чтобы выслушать все, что ему нужно, чтобы снять его с груди.