Пошли дальше. На углу улочек было светло. Сиял неоновой простотой магазин: «24 часа».
— Я сейчас. — Зашел, а через пару минут вышел, держа за горлышко, наподобие гранаты, бутылку дешевого крепленого вина, в другой руке большую плитку шоколада.
— Зачем, Игорь? — тревожно спросила Нина о вине. — Тебе же потом будет совсем плохо.
Он не ответил, протянул ей шоколад.
— Мне не нужно, я не возьму.
— Это для Ляльки! — он был настойчив, так что она вынуждена была взять шоколад и положить в сумочку.
Он на ходу стал зубами срывать пластмассовую пробку.
— Игорь, не надо больше пить, все это очень плохо… Ты не доберешься домой.
Он справился с пробкой, пробубнил, держа ее в зубах:
— А с чего ты взяла, что я собираюсь домой? — А потом прямо из горлышка отпил несколько крупных глотков. Отдышался, отпил еще. — Тебе эту мразь не предлагаю… Хотя, если хочешь?
— Ведь случится что-нибудь нехорошее, а потом сам будешь страдать… Как помнишь, тогда?
— Аа… — протянул он. — Вон ты что вспомнила… И ты что же, меня жалеешь?
Она не ответила. Подошли к ее дому. Остановились у дверей. В стороне на столбе раскачивался фонарь — обычная засиженная мухами лампочка под жестяным колпаком.
— Тебе нужно идти, Игорь.
Он еще отпил вина, темная струйка потекла по щеке, по шее, но он будто не заметил. Нина вдруг сказала:
— Хорошо. Пойдем ко мне. Ты же этого хотел? Пойдем.
— К тебе не пойду, — пробурчал он. — У тебя ребенок, он не должен видеть такую рожу.
— Ляльки сейчас нет. Она до выходных в своей школе.
— Тогда что же, ты приглашаешь меня на ночевку? — Тон его стал куражливым.
Она сжала губы, отвернулась.
— Ладно, прости… Я щас уйду… — Он принялся искать сигареты — обстукивать себя по карманам. Дал ей бутылку:
— Подержи…
Она взяла бутылку, держала ее, чувствуя, что все это зашло уже слишком далеко. Не хватало еще, чтобы соседи увидели ее с бутылкой в руках, в компании с пьяным мужчиной.
Он нашел сигареты, закурил. Сделал несколько затяжек — молча, угнувшись, наконец забрал бутылку, но пить повременил, а только, подняв, посмотрел на просвет и даже чуть взболтнул. Опять сделал несколько вдумчивых затяжек и наконец сказал ясно и так же вдумчиво, словно в самых своих глубинах приняв решение и уже смирившись с ним:
— Я его убью… Чтоб ты там ни было…
Она некоторое время молчала, только надулась и вдруг проговорила:
— В таком случае можешь заодно убить меня…
— Тебя-то почему я должен убивать? — опять став куражливым, сказал он.
— Потому что я с ним заодно…
— Заодно? — Он приподнял брови и опустил, глуповато улыбаясь. — Я тебя не понимаю.
— Он заплатил мне деньги. Я их взяла. Не задумываясь. Только увидела — сразу взяла.
— Какие деньги?
— Большие! Для меня очень большие… Мне за три года таких денег не заработать… Сегодня утром он рассчитался со мной. Получается так, что эти деньги — плата за то, что я обманывала людей… Все это время я обманывала людей. И не в чем-то там пустяшном… Особенно вспоминаю старушку, которая все свои сбережения, все до копеечки, перечислила… Понимаешь, о чем я говорю?.. Но, как видишь, я ни в чем не раскаиваюсь! Даже перед той старушкой. — Она с вызовом смотрела на него, но вдруг громко всхлипнула, и едва не заревела, заговорила гундосо: — И не собираюсь раскаиваться. Ничуточки. Я считаю, что поступила правильно…
— Ты все врешь! — помотал он головой.
— Нет, не вру… — Она раскрыла сумочку, вытащила пачку стодолларовых купюр, перетянутую поперек тонкой резинкой. — Вот смотри, если не веришь.
Сошников некоторое время стоял неподвижно, вперившись в деньги. Потом сделал шаг в сторону, оперся рукой о неплотно прикрытую дверную створку, так что щелочка, сквозь которую из коридора пробивался свет, исчезла, стало темнее — теперь только фонарь под колпаком в стороне подсвечивал им. Сошников машинально поболтал бутылкой и, запрокинув голову, стал пить. Но, вероятно, вино ему теперь давалось тяжело, пил он крохотными глотками, через силу. В бутылке осталась еще половина. Оторвавшись, посмотрел на Нину с каким-то наивным удивлением:
— Но почему ты взяла?
— А почему ты отказываешь мне в таком праве? — тихо сказала она. — Почему другим можно брать, а мне нет? Ты же сам зарабатывал на проекте! Почему ты не отказывался от денег?
— Да, не отказывался… — Он поник головой, потом повторил нудным голосом: — Да, не отказывался… — И опять поднял на нее недоумевающие глаза: — Но ведь ты совсем другая, я про тебя всегда думал, что ты — святая…
— Я — святая? — Она как-то совсем необычно для себя, с некоторой даже злостью рассмеялась. Помолчала и немного с обидой проговорила: — Почему ты так решил?.. Почему вы все говорите всякие глупости про меня?.. Когда я давала повод, чтобы обо мне так говорили?.. Почему?.. Игоречек, почему вы держите меня за дурочку?.. Я никогда не была святой и никогда не буду… Я маленькое и грешное существо, ты даже представить себе не можешь, какие пустяки меня иногда радуют и представить себе не можешь, какая я бываю… нехорошая и порочная. Да, порочная! Мне, может быть, получить эти деньги было важнее всего на свете… Хочешь знать правду? Я сама, как только случайно узнала, что он продал дом, сама прибежала к нему сегодня утром и, считай, вымолила у него эти деньги… Потому что я подумала: как же так, я опять останусь у разбитого корыта, а помочь — никто никогда ничем мне не поможет. Одни только разговоры…. Вокруг всегда так много хороших друзей. Но никому нет дела ни до меня, ни до Ляльки. — Голос ее сорвался, она заплакала: — Всем вам нужно от меня всегда только одно…
— Тщщ… — пошатываясь, сказал он. — Мне от тебя ничего не нужно.
Он, не допивая оставшееся пойло, отбросил бутылку за крыльцо в пожухлую осеннюю крапиву.
И в это самое время испуганный женский голос за спиной заставил Сошникова обернуться навстречу пожилой женщине в большом длинном пальто и в меховой шапке под кубанку.
— Ниночка?.. Что это ты!..
— Ничего, Лариса Алексеевна, — со слезами в голосе проговорила Нина. — Идите домой, у меня все хорошо.
— Но ты плачешь…
— Это ничего, это так.
— А где же Лялечка? — все более твердеющим языком сказала соседка — ее все-таки порядком напугал спутник Нины, у которого лицо было слишком злобным.
— Ляльку я в пятницу вечером заберу… У меня все хорошо, Лариса Алексеевна.
— А что вам, мадам, собственно надо? — вычурно заговорил Сошников. — Вас же просят идти домой. Вы разве не видите, что люди разговаривают? И так беспардонно влезаете!
Женщина словно присела и так — на подогнутых ногах, бочком просочилась мимо Сошникова, ошеломленно глядя на него снизу вверх, юркнула в дверь. Слышно было: там, по коридору, она буквально побежала.
— Будь ты проклята… — Сошников развернулся и, сильно шатаясь, пошел прочь.
— Игорь, подожди… Зачем же так! — надрывно сказала Нина.
Он не остановился, скрылся в темноте. Нина всхлипнула. Постояла некоторое время и наконец тихо вошла в дом, прошла по коридору на цыпочках. По пути услышала у соседей голоса. Братья Перечниковы не думали ложиться, но и не буйствовали, о чем-то спокойно рассуждали.
Возле своей двери стала искать ключи: перекладывала вещички в сумочке: телефон, косметичку, диктофон, кучу ненужных бумажек, своих и чужих визиток, отмечая про себя, что надо, наконец-то, в сумочке навести порядок, пачку с долларами задержала в руке. Раз переложила, заодно как-то медленно со странным чувством ощупав деньги. Второй раз переложила и, наконец, поняла, что прикосновение к деньгам, как-то особенно поскрипывающим, странным образом успокаивает ее — именно это бархатное поскрипывание — специально, что ли, так устроенное в купюрах — успокаивало. Отыскала ключ на самом дне сумочки и хотела уже открыть дверь, но в последний момент передумала, положила ключ назад и, тихо ступая, вернулась к крайней двери, осторожно постучалась. Оттуда глухо сказали:
