Душа-то у народа получается меченая. Народ-подлец, народ-вор… Поголовно. Я раз эту мысль высказал в кругу, так сказать, интеллигенции. Что ты! Какую пришлось выслушать отповедь! Я, говорит, честный человек, горжусь этим и на компромиссы никогда не иду! Хотя честный человек за день до этого получил гонорар в конверте. За публикацию — заметь — в приличнейшем издании! И я тоже получал конвертики — пусть в дешевых газетенках. А какая разница! Этот его конвертик и послужил поводом для разговора. Ведь что такое гонорар в конверте?.. Нет, давай разберемся!.. Это воровство без прикрас. А значит, человек этот — вор! Тривиальный, ничем не замаскированный вор, казнокрад!.. А мы все утешаем себя сказкой, непонятно кем придуманной, что, мол, хороших людей больше, чем плохих. Чепуха! Больше не хороших людей, и даже не равнодушных и трусливых. А затаившихся тихушников. Загляни им в душу, там такое копошится!.. Вот у нас в конторе обсуждают ограбление районной сберкассы, которое случилось на прошлой неделе. Знаешь, о чем больше всего говорят? О том, что если бы те парни сделали так и так, а не поперли дуром да еще со стрельбой, то и не попались бы!.. Люди, добрые обыватели, живут с мечтой о преступлении. Совершенно искренне любят вслух помечтать: вот бы один раз взять куш, как в кино о благородных грабителях, миллиончик-другой баксиков, ну даже если укокошить кого-то придется, но так ведь один только разик, а потом зажить по-человечески… А зажить по-человечески в их представлениях — это, значит, ни хера не делать, а только жрать пожирнее и бздеть погуще!.. И мне виниться перед ними? Да тьфу на них! Тьфу!..
Его трясло, он закурил еще сигарету.
— Далеко ходить не надо: твоя двоюродная сестра закормила психотропными таблетками своего отца, твоего же родного дядьку, свела старика в могилу. А мы совершенно спокойно, зная все, продолжаем здороваться с ней при встрече и даже пили-ели за одним столом, помнишь, на свадьбе Аннушки, смеялись, шутили!
— При чем здесь Вера?.. Ты же знаешь, какой дядя Коля был невыносимый человек, и его можно было успокоить только таблетками. Никто не хотел его смерти. Не все так просто.
— Вот именно, не все так просто… А казалось бы, куда проще! Если дочь умертвила отца — тихой сапой, таблеточками… Не дала же ему по башке молотком! А культурно так — таблеточками. А получается, что умертвила ради выгоды, чтобы продать его квартиру, и наконец продала, купила себе дорогой автомобиль, мебель да еще несколько раз съездила к арабам. Но скажи мне, что в этом может быть сложного? Объясни, почему Смердяков плохой — до такой степени! И так его совесть наказала, что в петлю полез, а с Верой не все так просто, а просто баба цветет?.. Вот и получается, что Смердяков — это чушь! Вот я не верю ни в какого Смердякова, и не верю ни в какого Раскольникова! Чушь несусветная! Больное воображение!
Он замолчал, но чуть погодя опять заговорил, но уже спокойнее, тише:
— Пару лет назад, еще в той газете, я писал судебный очерк о том, как в одном селе два внучка замучили пытками родную бабушку.
— Да-да, что-то припоминаю…
— Вот видишь, и ты помнишь с трудом, потому что случай для Российской, мать ее, федерации самый заурядный. Кого сегодня удивишь такими историями? Но вот я к тому делу по-особому прикоснулся, написал статейку. А статейка оказалась с маленьким секретом… Внуки явились в избу к своей бабушке, сначала просто измутузили ее, все требовали денег. Но она уперлась, стала кричать громко. Тогда они связали ее, рот заткнули тряпкой. Дальше — больше, стали прижигать зажигалкой пальцы на руках и ногах. Помучают любимую бабулечку, вынут кляп и спрашивают: «Где деньги, курва?» Она им выдала тайничок — там у нее остатки пенсии лежали. Внучки посмотрели — совсем мало! И тогда один из них начал потихонечку резать бабулечку ножичком. Вот так воткнет ножичек в мягкое, пошевелит там и рычит: «Где деньги, сука?..» Бабка стонет — видно, очень уж ей больно было, так что она выдала им главный тайник — «смертное». Но теперь они уже не могли уняться: «Здесь не все, падла! Мало! У тебя пенсия вон какая! Где прячешь остальное?» Она им: «Унучики, родименькие, вы же и отбираете у меня почитай все каждый месяц, нету больше…» А они еще пуще расходятся. И сделали бабулечке больше сорока порезов. Заметь — не ударов, которые бесноватый убийца может нанести не помня себя. А именно медленно так втыкали ножичек, все глубже, глубже, и приговаривали: «Деньги, курва! Где деньги?» И вдруг дорезали ее до смерти. Сами не заметили, как она стонать перестала. Перерыли весь дом, но больше ничего не нашли. Бабка им не врала — отдала последнее. Пошли внучки пропивать добычу, ублажать местных шлюх, скупили весь денатурат в округе, и в район ездили, там тоже куролесили… Да, вот, чуть не забыл, вот характерная деталь: пить начали с того, что помянули бабулечку! И на суде заявили, что первый тост не чокались, а помянули: Царство ей небесное и земля пухом!.. Вот так-то… И даже когда два дня спустя соседи обнаружили старуху и внучков начали искать, они все еще веселились… Так их еще и прятали. Нашлись люди, которые прятали соратников от ментов и даже в подельники попали, условный срок получили!.. Страшно все это, да?.. Хотя, если разобраться, мы уже давно привыкли к такому страшному. Подумаешь, бабку запытали, или маму родную заказали, или папашу на тот свет таблеточками свели. В России дело совершенно обычное, глубокими традициями укреплено: брат на брата, отец на сына, сын на отца… То и дело слышишь, как кто-то жрал человечину, и ничего — не поперхнулся. Не с голодухи жрал — от какой-то фантазии дикой, а то просто от нечего делать — со скуки… Но самое-то интересное в той истории про внучков, знаешь, что?.. Это то, что сделал я. Да-да — я! Потому что уж я-то, в отличие от говорящих обезьянок, понимал, что делаю!.. Сдал я статейку в редакторат, а через двадцать минут редактор вызывает меня и заявляет: ты не написал главного! Что же я упустил?.. Оказывается, я не вписал, сколько все-таки было денег, какая сумма досталась убийцам. Вот, оказывается, что главное для читателей. И ведь правда — это ли не главное для народа!.. Но главного никто не знал. Вот в чем фокус! Сколько денег взяли внучки — они и сами не знали, так, только приблизительно прикинули, но считать — не считали. А покуролесили так, что и вовсе последнюю память у них отшибло. Денег не осталось ни копейки, что-то, наверно, потеряли, что-то украли соратники. И тогда я от фонаря написал — пятьдесят тысяч рублей. Спроси меня, почему я так написал?.. А потому, что был у меня тайный умысел. И вот какой! Я рассуждал так: напиши я, скажем, какую-нибудь смехотворную сумму, которую приблизительно и взяли братцы — три или четыре тысячи рублей, что же тогда? А тогда гнев толпы был бы праведным — гадать нечего. Осудить братьев, заклеймить, и никакого снисхождения! Расстрелять! Порезать на куски! Из-за паршивых трех тысяч так садистски угробить родную бабулечку! А я взял да и подкинул мещанишкам искушения: пятьдесят тысяч… Вот, уже кое-что… Пятьдесят тысяч! Для сельской местности — капитал!.. И ведь расчет мой оказался совершенно правильным. Преступление братцев в глазах толпы вдруг потеряло зловещую окраску. Уже не то что оправдание, но уже — заметь — тянет на некоторое снисхождение… Все-таки сумма! Вот оно что! А если бы — вообрази себе — написал я не пятьдесят тысяч, а, к примеру, десять миллионов рублей! Двадцать миллионов! Ать?!. Вот она закавыка!.. Вообрази себе, что бабка скряга, жила в Москве, в престижном месте, да продала там квартиру, вернулась на родину и запрятала деньги. Что бы тогда сказала толпа по поводу братцев?.. У толпы на этот случай всегда готовый вердикт: оправдание! Понятно, не по закону оправдание, нет, а то истинное оправдание, которое из самых глубин, из души из порочной, идет. И только досадовали бы, что слишком грубо, по-скотски, братишки все сделали. За что и поплатились! Вот только за это, за неинтеллигентность в расправе, и осудили бы их… А надо было тихой сапой, таблеточками, или как-нибудь еще, но главное, чтобы без улик… Вот тогда бы с ними и за одним столом люди не брезговали сидеть, шутки шутить… А ты мне говоришь: не ходи виниться… Да я и в страшном сне не предполагал хоть в чем-то — хоть в проезде зайцем на трамвае — виниться перед ними.
