Митт знал, что и папа, и Канден мертвы. Никто ему этого не говорил, но Митт все равно знал. Не знал он лишь того, хочет ли, чтобы ему рассказали, как это случилось. Мильда некоторое время не ходила на работу. Целыми днями она неподвижно сидела у окна и молчала. Лицо у нее так осунулось от тревоги, что складка на том месте, где раньше была ямочка, стала похожа не на морщину, а на неровный шрам. Митту страшно не понравилось, что у мамы сделалось такое лицо. Он присел на корточки у ее ног и попросил сказать, что случилось.

— Ты слишком мал, чтобы понять, — ответила Мильда.

— Но я хочу знать! — возразил Митт. — Что случилось с папой?

Он задал этот вопрос не меньше сорока раз, пока не получил ответа.

— Погиб, — сказала Мильда.—По крайней мере, я надеюсь, что это так, потому что все говорят, что лучше умереть, чем оказаться в руках Харчада. И я никогда не прощу им того, что они с ним сделали. Никогда, никогда, никогда!

— А что сделали Сириоль, Дидео и Хам? — поторопился узнать Митт.

— Отстань от меня, раз знаешь так много! — раздраженно отозвалась Мильда.

Но Митт продолжал расспросы, и в конце концов Мильда рассказала ему все, что знала.

Похоже, когда отец Митта увидел, что в Холанде почти невозможно найти работу, он так озлобился на графа, что вступил в тайное общество мятежников. В Холанде было множество подобных кружков. Сын графа, Харчад, посылал своих солдат и шпионов выслеживать и ловить подпольщиков. Ни днем, ни ночью не прекращалась охота. Но стоило ему найти одно тайное общество и перевешать его членов, как на его месте возникало новое.

Мятежники, к которым примкнул отец Митта, звали себя вольными холандцами. В него входили в основном рыбаки, которым казалось, что простой люд Холанда имеет право на лучшую и более справедливую жизнь. Они замыслили поднять весь город против графа и, насколько Мильда знала, никогда не шли дальше разговоров. Но когда Мильду и Митта выгнали с фермы, отец Митта так рассердился, что попытался подвигнуть вольных холандцев хоть на какие-нибудь действия. Почему бы им не поджечь один из складов графа, сказал он: пусть граф убедится в том, что намерения у них серьезные!

Канден и другие молодые заговорщики встретили его план «на ура». Этак мы ударим графа по самому чувствительному месту — по кошельку, говорили они. Но те, кто постарше, а в особенности Сириоль, Дидео и Хам, были решительно против. Если поджечь склад, то люди Харчада начнут охоту на вольных холандцев, и как это поможет поднять город на мятеж и свергнуть графа, спрашивали они. Заговорщики разделились. Часть вольных холандцев, самые молодые, отправились с отцом Митта поджигать склад. Старшие остались дома. Но когда мятежники пришли к складу, там их ждали люди Харчада. Сверх этого Мильда знала только, что кому-то все же удалось поджечь склад и что никто домой не вернулся — не считая Кандена, который сказал, что Сириоль, Дидео и Хам на них донесли. А Канден тоже погиб. Митт подумал над маминым рассказом и спросил:

— Но почему Сириоль и остальные донесли? Морщинка тревоги на щеке Мильды стала еще глубже.

— Потому что они боялись, Митт. Как я сейчас.

— Боялись чего? — спросил он.

— Солдат Харчада, — ответила Мильда, дрожа. — Они могут прямо сейчас прийти и постучать в нашу дверь.

Митт задумался над тем, что ему было известно о солдатах. Они не такие уж страшные. Они приводят тебя домой, когда находят бродящим по Флейту.

— А сколько всего солдат? Больше, чем всех остальных людей в Холанде?

Несмотря на все свое горе, Мильда улыбнулась. Митт с облегчением увидел, что складка у нее на щеке на миг снова превратилась в ямочку.

— О нет. Граф не может себе позволить такого множества. А за нами он вряд ли пошлет больше шестерых.

— Тогда, если бы все люди в этом доме или все люди в Холанде были заодно, то они сумели бы помешать солдатам, правда? — спросил Митт.

Мильда невольно рассмеялась. Она не могла объяснить, почему все в Холанде живут в страхе перед солдатами и в еще большем страхе перед соглядатаями Харчада, поэтому она сказала:

— Ах, Митт, ты у меня настоящая вольная птаха! Не знаешь, что такое страх. Как несправедливо, что Хадд и вольные холандцы устроили нам такое, совсем несправедливо!

Митт понял, что ему удалось утешить мать. Он дважды прогнал с ее лица эту гадкую складку тревоги. А что еще лучше, он добился, чтобы Мильда утешала его, называя вольной птахой. Митт не был уверен, что понимает смысл этих слов (ему и в голову не приходило, что мать об этом тоже понятия не имеет), но ему показалось, что быть вольной птахой просто замечательно.

И, стараясь быть достойным такого прозвища, он решительно сказал:

— Ну так больше не тревожься. Я о тебе позабочусь.

Мильда со смехом обняла его.

— Молодчина, мой Митт!

Каким-то чудом за Мильдой и Миттом солдаты не пришли. Похоже, Дидео, Сириоль и Хам удовлетворились тем, что избавились от молодых лидеров вольных холандцев, и не потрудились включить в свой донос жен и родственников. Тем не менее Митту с мамой какое-то время приходилось трудно. Когда спустя примерно неделю Мильда отважилась вернуться обратно на работу, то оказалось, что ее место уже занято. Митт страшно рассердился.

— В этом городе так заведено, — объяснила ему Мильда. — Здесь есть сотни женщин, которые готовы стирать пальцы до крови. А богачам занавески нужны вовремя.

— Почему? — спросил Митт. — Разве бедняки не могут собраться и сказать богачам, куда им проваливать?

Именно подобные вопросы заставляли Мильду называть сына вольной птахой. Митт это знал и специально спрашивал о таких вещах. Было приятно чувствовать себя вольной птахой, которая не знает, что такое страх, пока Мильда ходила по разным мастерским. Сам Митт, голодный и несчастный, целыми днями крутился у черных дверей монетных лавок и рядом с доками, надеясь, что его пошлют куда-нибудь с поручением. Митту редко доставались поручения. Он был слишком мал, а в таких местах всегда болталась шайка более взрослых и быстрых городских мальчишек, которые отталкивали Митта и сами брались бежать с поручением. И, конечно, они к тому же смеялись над Миттом. Но Митт говорил себе, что он — вольная птаха, точно, и продолжал терпеливо Ждать. Это очень ему помогало.

Ночами Митту снились ужасные сны. Ему постоянно снилось, что Канден снова шаркает у их двери. А потом дверь распахивалась, и он видел Кандена, повисшего на косяке и медленно разваливающегося на части, как Бедняга Аммет в гавани. «Все погибли», — говорил Канден, а куски от него все отваливались, и Митт просыпался с криком. И тогда Митт лежал и строго говорил себе, что не знает страха. Глубокой ночью в это не всегда верилось. Но иногда на крик Митта просыпалась Мильда и рассказывала ему разные истории, пока он снова не засыпал.

Рассказы Мильды было интересно слушать. В них были волшебство, приключения и сражения, а события происходили в Северном Дейлмарке в те стародавние времена, когда еще были короли. Хотя упоминались в рассказах не только короли, но и графы, и простые люди тоже. Митт много размышлял о маминых историях. Он знал, что Холанд находится в Южном Дейлмарке, но этот Север, о котором рассказывала Мильда, казался настолько диковинным, что мальчик даже сомневался в том, существует ли он на самом деле.

— А на Севере и сейчас есть короли? — спросил он как-то раз, чтобы посмотреть, что скажет Мильда.

Но Мильда знала о Севере до обидного мало.

— Нет, больше королей нет, — ответила она. — Я слышала, что на Севере у них графы, как и у нас, только те графы — борцы за свободу, каким был твой отец.

Митт не мог понять, как граф мог быть таким. А Мильда этого объяснить не могла.

— Знаю одно: я бы хотела, чтобы у нас снова были короли, — сказала она Митту. — От графов никакого толка. Посмотри на Хадда: мы, простые люди, для него лишь ходячая арендная плата. Стоит любому из нас попасть к нему в немилость, и он бросает такого человека в тюрьму, а то и хуже.