И если ляжет дальний путь, нелегкий путь, представьте, дверь не забудьте распахнуть, открытой дверь оставьте.
И, уходя, в ночной тиши без долгих слов решайте: огонь сосны с огнем души в печи перемешайте.
Пусть будет теплою стена и мягкою - скамейка... Дверям закрытым - грош цена, замку цена - копейка.
1961
ПЕСЕНКА О ПЕХОТЕ
Простите пехоте, что так неразумна бывает она: всегда мы уходим, когда над землею бушует весна. И шагом неверным по лестничке шаткой
спасения нет... Лишь белые вербы, как белые сестры, глядят тебе вслед.
Не верьте погоде, когда затяжные дожди она льет. Не верьте пехоте, когда она бравые песни поет. Не верьте, не верьте, когда по садам закричат соловьи: у жизни и смерти еще не окончены счеты свои.
Нас время учило: живи по-походному, дверь отворя... Товарищ мужчина, а все же заманчива доля твоя: весь век ты в походе, и только одно отрывает от сна: чего ж мы уходим, когда над землею бушует весна?
1961
x x x
Допеты все песни. И точка. И хватит, и хватит о том. Ну, может, какая-то строчка осталась еще за бортом.
Над нею кружатся колеса, но, даже когда не свернуть, наивна и простоволоса, она еще жаждет сверкнуть.
Надейся, надейся, голубка, свои паруса пораскинь, ты хрупкая, словно скорлупка, по этим морям городским.
Куда тебя волны ни бросят, на помощь теперь не зови. С тебя ничего уж не спросят: как хочется - так и плыви, подобна мгновенному снимку, где полночь и двор в серебре, и мальчик с гитарой в обнимку на этом арбатском дворе.
1961
КАК Я СИДЕЛ В КРЕСЛЕ ЦАРЯ
Век восемнадцатый.
Актеры играют прямо на траве. Я - Павел Первый,
тот, который сидит России во главе.
И полонезу я внимаю, и головою в такт верчу, по-царски руку поднимаю, но вот что крикнуть я хочу:
"Срывайте тесные наряды! Презренье хрупким каблукам... Я отменяю все парады... Чешите все по кабакам... Напейтесь все,
переженитесь кто с кем желает,
кто нашел... А ну, вельможи, оглянитесь! А ну-ка денежки на стол!.."
И золотую шпагу нервно готовлюсь выхватить, грозя... Но нет, нельзя.
Я ж Павел Первый. Мне бунт устраивать нельзя.
И снова полонеза звуки. И снова крикнуть я хочу: "Ребята,
навострите руки, вам это дело по плечу: смахнем царя... Такая ересь! Жандармов всех пошлем к чертям мне самому они приелись... Я поведу вас сам...
Я сам..."
И золотую шпагу нервно готовлюсь выхватить, грозя... Но нет, нельзя.
Я ж - Павел Первый. Мне бунт устраивать нельзя.
И снова полонеза звуки. Мгновение - и закричу: "За вашу боль, за ваши муки собой пожертвовать хочу! Не бойтесь,
судей не жалейте, иначе
всем по фонарю. Я зрю сквозь целое столетье... Я знаю, ч т о я говорю!".
И золотую шпагу нервно готовлюсь выхватить, грозя... Да мне ж нельзя.
Я - Павел Первый. Мне бунтовать никак нельзя.
1962
ЛЕНИНГРАДСКАЯ МУЗЫКА
Пока еще звезды последние не отгорели, вы встаньте, вы встаньте с постели,
сойдите к дворам, туда, где - дрова, где пестреют мазки
акварели... И звонкая скрипка Растрелли
послышится вам.
Неправда, неправда, все - враки, что будто бы старят старанья и годы! Едва вы очутитесь тут, как в колокола
купола золотые ударят, колонны
горластые трубы свои задерут.
Веселую полночь люби - да на утро надейся... Когда ни грехов и ни горестей не отмолить, качаясь, игла опрокинется с Адмиралтейства и в сердце ударит, чтоб старую кровь отворить.
О вовсе не ради парада, не ради награды, а просто для нас, выходящих с зарей из ворот, гремят барабаны гранита,
кларнеты ограды свистят менуэты...
И улица Росси поет!
1962
x x x
Оле
Я никогда не витал, не витал в облаках, в которых я не витал, и никогда не видал, не видал городов, которых я не видал. И никогда не лепил, не лепил кувшин, который я не лепил, и никогда не любил, не любил женщин, которых я не любил... Так что же я смею?
И что я могу? Неужто лишь то, чего не могу? И неужели я не добегу до дома, к которому я не бегу? И неужели не полюблю женщин, которых не полюблю? И неужели не разрублю узел, который не разрублю, узел, который не развяжу, в слове, которого я не скажу, в песне, которую я не сложу, в деле, которому не послужу... в пуле, которую не заслужу?..
1962
ДВА ВЕЛИКИХ СЛОВА
Не пугайся слова "кровь" кровь, она всегда прекрасна, кровь ярка, красна и страстна, "кровь" рифмуется с "любовь".
Этой рифмы древний лад! Разве ты не клялся ею, самой малостью своею, чем богат и не богат?
Жар ее неотвратим... Разве ею ты не клялся в миг, когда один остался с вражьей пулей на один?
И когда упал в бою, эти два великих слова, словно красный лебедь,
снова прокричали песнь твою.
И когда пропал в краю вечных зим,
песчинка словно, эти два великих слова прокричали песнь твою.
Мир качнулся.
Но опять в стуже, пламени и бездне эти две великих песни так слились, что не разнять.
И не верь ты докторам, что для улучшенья крови килограмм сырой моркови нужно кушать по утрам.
1962
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
- Мой конь притомился.
Стоптались мои башмаки. Куда же мне ехать?
Скажите мне, будьте добры. - Вдоль Красной реки, моя радость,
вдоль Красной реки, до Синей горы, моя радость,
до Синей горы.
- А как мне проехать туда?
Притомился мой конь. Скажите пожалуйста,
как мне проехать туда? - На ясный огонь, моя радость,
на ясный огонь, езжай на огонь, моя радость,
найдешь без труда.
- А где ж этот ясный огонь?
Почему не горит? Сто лет подпираю я небо ночное плечом... - Фонарщик был должен зажечь,
да, наверное, спит, фонарщик-то спит, моя радость...
А я ни при чем.
И снова он едет один
без дороги
во тьму. Куда же он едет,
ведь ночь подступила к глазам!.. - Ты что потерял, моя радость?
кричу я ему. И он отвечает:
- Ах, если б я знал это сам...
1962
КАРАВАЙ
Вы видели, щиток приоткрывая, в задумчивой и душной глубине прищуренные глазки каравая, когда он сам с собой наедине? Когда очнуться не хватает мочи, когда румяный край - под цвет зари, о чем он думает?
О чем бормочет, ленивые глотая пузыри? А в нем живут сгоревшие поленья, старанья мастериц и мастеров. Он, как последнее стихотворенье, и добр, и откровенен, и суров. И задыхается на белом блюде от радости рожденья своего... И кланяются караваю люди и ломтики уносят от него.
