За упокой.

1959

РОДИНА

Говоришь ты мне слово покоя. Говоришь ты мне слово любви. Говоришь ты мне слово такое, восхищенное слово "Живи!".

Я тобою в мучениях нажит, в долгих странствиях каждого дня. Значит, нужен тебе я и важен, если ты позвала вдруг меня.

Говоришь ты мне долгие сроки. Говоришь ты мне слово "Твори!". Мои руки - они твои слуги, не мои они слуги - твои.

И твое меня греет дыханье. Значит, с празднествами и бедой, с мелочами моими, с грехами я единственный, праведный, твой.

Значит, люб я тебе хоть немного, если, горечь разлуки клубя, говоришь ты мне слово "Тревога!", отрываешь меня от себя.

И наутро встаю я и снова отправляюсь в решительный бой... Остается последнее слово. Оставляю его за собой.

1959

x x x

Опустите, пожалуйста, синие шторы. Медсестра, всяких снадобий мне не готовь. Вот стоят у постели моей кредиторы молчаливые: Вера, Надежда, Любовь.

Раскошелиться б сыну недолгого века, да пусты кошельки упадают с руки... Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, остаются еще у тебя должники!

И еще я скажу и бессильно и нежно, две руки виновато губами ловя: - Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда, есть еще на земле у тебя сыновья!

Протяну я Любови ладони пустые, покаянный услышу я голос ее: - Не грусти, не печалуйся, память не стынет, я себя раздарила во имя твое.

Но какие бы руки тебя ни ласкали, как бы пламень тебя ни сжигал неземной, в троекратном размере болтливость людская за тебя расплатилась... Ты чист предо мной!

Чистый-чистый лежу я в наплывах рассветных, перед самым рождением нового дня... Три сестры, три жены, три судьи милосердных открывают последний кредит для меня.

1959

x x x

О.Б.

Мы стоим - крестами руки безутешны и горды, на окраине разлуки, у околицы беды, где, размеренный и липкий, неподкупен ход часов, и улыбки, как калитки, запираем на засов. Наступает час расплаты, подступает к горлу срок... Ненадежно мы распяты на крестах своих дорог.

1959

ТЕЛЕГРАФ МОЕЙ ДУШИ

С.Ломинадзе

Стихло в улицах вранье. Замерло движенье. Улетело воронье на полях сраженья.

Лишь ползут из тишины, сердце разрывая, как извозчики войны, красные трамваи.

Надеваю шинель главную одежду, понимаю сильней всякую надежду.

Замирает в тиши, чуткий, голосистый, телеграф моей души: нет телеграфиста.

Он несет свой синий кант по сраженьям грозным. Он уже прописан там. Там с пропиской просто.

Южный фронт. Бельэтаж. У конца дороги. От угла - второй блиндаж... Вытирайте ноги!

1959

x x x

О.Б.

...И когда под вечер над тобою журавли охрипшие летят, ситцевые женщины толпою сходятся - затмить тебя хотят.

Молчаливы. Ко всему готовы. Окружают, красотой соря... Ситцевые, ситцевые, что вы! Вы с ума сошли: она ж - своя!

Там, за поворотом Малой Бронной, где окно распахнуто на юг, за ее испуганные брови десять пар непуганных дают.

Тех, которые ее любили, навсегда связала с ней судьба. И за голубями голубыми больше не уходят ястреба.

Вот и мне не вырваться из плена. Так кружиться мне, и так мне жить... Я - алхимик. Ты - моя проблема вечная... тебя не разрешить.

1959

x x x

О.Б.

Мне нужно на кого-нибудь молиться. Подумайте, простому муравью вдруг захотелось в ноженьки валиться, поверить в очарованность свою!

И муравья тогда покой покинул, все показалось будничным ему, и муравей создал себе богиню по образу и духу своему.

И в день седьмой, в какое-то мгновенье, она возникла из ночных огней без всякого небесного знаменья... Пальтишко было легкое на ней.

Все позабыв - и радости и муки, он двери распахнул в свое жилье и целовал обветренные руки и старенькие туфельки ее.

И тени их качались на пороге. Безмолвный разговор они вели, красивые и мудрые, как боги, и грустные, как жители земли.

1959

x x x

О.Б.

Звезды сыплются в густую траву...

Я в деревне Лазаревке живу, где налево от ворот любых километры лесов голубых, где направо от любых ворот волчьих вотчин невпроворот.

Я в деревне Лазаревке живу, вдоль по Лазаревке странствую... Ты пошли мне, Лазаревка, жену, как ты, Лазаревка, ласковую, как ты, Лазаревка, крутую в мороз, как ты, Лазаревка, жаркую; чтоб звалась она Марфою, чтобы ей без меня не жилось, чтобы отражались в тихой заводи армии Марфиных соловьев, чтобы таял от тихой зависти синий снег под пимами ее.

А когда трактора приползают с марша, тарахтя на все голоса, чтоб маячила у околицы Марфа, тоненькая, как лоза.

1959

x x x

Раскрываю страницы ладоней, молчаливых ладоней твоих, что-то светлое и молодое, удивленное смотрит из них.

Я листаю страницы.

Маячит пережитое.

Я как в плену. Вон какой-то испуганный мальчик сам с собою играет в войну.

Вон какая-то женщина плачет очень падают слезы в цене, и какой-то задумчивый мальчик днем и ночью идет по войне.

Я листаю страницы,

листаю, исступленно листаю листы: пережитого громкие стаи, как синицы,

летят на кусты.

И уже не найти человека, кто не понял бы вдруг на заре, что погода двадцатого века началась на арбатском дворе.

О, ладони твои все умеют, все, что было, читаю по ним, и когда мои губы немеют, припадаю к ладоням твоим, припадаю к ладоням горячим, в синих жилках веселых тону...

Кто там плачет?.. Никто там не плачет... Просто дети играют в войну!

1959

БУМАЖНЫЙ СОЛДАТИК

Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был: ведь был солдат бумажный.

Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а сам на ниточке висел: ведь был солдат бумажный.

Он был бы рад - в огонь и в дым, за вас погибнуть дважды, но потешались вы над ним: ведь был солдат бумажный.

Не доверяли вы ему своих секретов важных, а почему? А потому, что был солдат бумажный.

В огонь? Ну что ж, иди! Идешь? И он шагнул однажды, и там сгорел он ни за грош: ведь был солдат бумажный.

1959

x x x

Б.А.

Рифмы, милые мои, баловни мои,

гордячки! Вы - как будто соловьи из бессонниц и горячки, вы - как музыка за мной, умопомраченья вроде, вы - как будто шар земной, вскрикнувший

на повороте.

С вами я, как тот богач, и куражусь и чудачу, но из всяких неудач выбираю вам удачу... Я как всадник на коне со склоненной головою... Господи,