В течение всей русско-турецкой войны он вел искусную игру и держал Александра II в убеждении, что его нейтралитет носит дружественный по отношению к России характер. Но на берлинском конгрессе, о созыве которого он усиленно хлопотал и на котором играл исключительную по своему влиянию роль, он раскрыл свои карты и поддержал не Россию, а Австрию. Во время конгресса русский уполномоченный граф Шувалов прямо предлагал Бисмарку союз России, но Бисмарк предпочел не ссориться с Австрией; он не поддержал Россию и во время ее ссоры с Англией из-за границы Болгарии, и Россия, не видя ниоткуда поддержки, должна была сдать свои сан-стефанские позиции. Благодаря Бисмарку, Австрия получила право оккупировать Боснию и Герцеговину и потому уже совершенно забыла про 1866 г. и прониклась чувством благодарности к Германии. Отсюда был уже один шаг до заключения оборонительного союза между Германией и Австро-Венгрией, который и был заключен в октябре 1879 г. Он был направлен главным образом против России, потому что в нем прежде всего было установлено, что если на одну из договаривающихся сторон нападет Россия, то другая должна помочь ей всеми своими военными силами. В случае же нападения других государств требовалось соблюдение только дружественного нейтралитета. Этот союз был всецело делом рук Бисмарка, потому что сам Вильгельм был в дружеских отношениях с Александром II, приходившимся ему родным племянником, и ни за что не хотел подписывать враждебного России договора. Чтобы побудить его к этому, Бисмарку пришлось пригрозить даже отставкой всех министров, и только после этой угрозы старый император уступил. Бисмарк, однако, и после заключения оборонительного союза с Австрией не терял надежды сохранить дружественные отношения с Россией. В 1887 г. он устроил нечто вроде возобновления союза трех императоров. По договору, заключенному между Вильгельмом I, Францем Иосифом и Александром III в этом году в Скерневицах, три императора обязывались соблюдать по отношению друг к другу дружественный нейтралитет, если кто-либо из них подвергнется чьему-либо нападению. У России в то время были натянутые отношения с Англией из-за дел в Передней Азии и на Кавказе, и потому она охотно пошла на заключение такого договора, который гарантировал ей невмешательство постоянно враждебной ей Австро-Венгрии в возможную войну с Англией. Незадолго до этого, в 1882 г., Бисмарку удалось достигнуть еще одного дипломатического успеха: к двойственному союзу Австро-Венгрии и Германии была присоединена еще и Италия, которой Бисмарк обещал гарантии ее территориальной целостности в обмен за союз. Тройственный союз стал теперь крупнейшей силой во всем мире, и Бисмарку, казалось, теперь уже нечего было бояться за безопасность Германии. Даже ненависть Франции ему удалось значительно ослабить, развязав ей руки на захват Туниса (1881 г.). Так искусными дипломатическими ходами Бисмарк добывал гарантии прочности и европейского могущества новосозданной империи. На дипломатическом поле у него не было соперников, и он мог теперь торжествовать полную победу.

Но одного только европейского могущества Бисмарку было мало. Он намеревался превратить Германию в мировую державу и на склоне своих лет, в последние годы царствования Вильгельма, стал неустанно работать в сфере укрепления власти Германии на морях и океанах. До восьмидесятых годов у Германии не было колоний, и Бисмарк раньше относился довольно равнодушно к вопросу о приобретении колоний. «У меня нет колониальных стремлений», — говорил он еще в 70-х годах. Но он всегда был чуток ко всему, связанному с коммерческим процветанием Германии. Даже в годы, когда он разорвал с национал-либералами и вернулся к аграрным симпатиям своей молодости, он не мог не заметить, какую огромную экономическую роль играют колонии в промышленном развитии страны конца XIX в. Когда в начале 80-х годов одна гамбургская фирма, разрабатывавшая природные богатства самоанских островов и уже близкая к банкротству, обратилась к Бисмарку с просьбой о субсидии, он занялся изучением колониального вопроса и уже очень скоро пришел к выводу, что Германия должна стать на колониальный путь. Он думал, однако, что государство не должно само завоевывать колонии, а только помогать тем смелым людям, по существу авантюристам, которые заведут торговые фактории во внеевропейских странах или займутся там полезными промыслами. Колониальное могущество Германии должно было, по его мнению, начаться с частного предпринимательства, а роль государства должна была ограничиться лишь предоставлением льготы и поддержки тем, кто на свой страх и риск поедет за моря с целью заняться там промышленной или торговой деятельностью. Скоро, однако, Бисмарк сделал шаг и дальше: он признал возможным объявить суверенитет Германии над теми землями, где немецкие негоцианты стали на твердую почву. Отсюда было недалеко и до того, чтобы объявлять немецкими колониями и те земли, где немецкие купцы и промышленники еще не укрепились, но где они только могли в близком будущем развить широкую коммерческую деятельность. Началось дело с того, что в 1884 г. по просьбе бременского купца Людерица Германия провозгласила свой суверенитет над южно-африканской бухтой Ангра-Пекеной. Затем в той же Юго-Западной Африке также по предложению частных лиц (гамбургских купцов Вермана, Тормелена и Янтцена) германский флаг был водружен в Тоге и Камеруне (1884 г.). Через год в Восточной Африке были заняты (опять по инициативе частного лица — Петерса) обширные земли к югу от экватора (Уками, Узагора, Нгуру, Узегуа). В то же время Бисмарк обратил свое внимание и на Океанию. В 1884 г. там была занята часть Новой Гвинеи и Новобританского Архипелага. В следующем году были заняты Маршальские и Каролинские острова. Таким образом, в очень короткий срок Германия превратилась в колониальную державу. Ее колонии во много раз превышали теперь территорию Германии (так, в одной Африке у Германии оказалось в четыре раза больше земель, чем в европейской ее метрополии). Пока все эти земли считались под германским верховенством, но находились в управлении частных торговых компаний, которые имели охранные грамоты от немецкого правительства. В них не посылались ни имперские войска, ни правительственные губернаторы. Превращение этих земель в имперские колонии в полном смысле этого слова (Kronkolonien) произойдет уже после смерти Вильгельма I.

В конце царствования Вильгельма I Германия стояла на вершине могущества, и старый император умер (1888 г.) в глубокой старости, на 91 году жизни, чувствуя, что под здание созданной его министром Империи подведен прочный фундамент.

Старый император Вильгельм I был необычайно популярен в Германии. В его царствование совершился самый значительный и самый славный переворот из всех, какие когда-либо знала германская история: из союза маленьких и слабых государств Германия превратилась в могущественную империю, укрепленную прочными союзами во вне и широко расправлявшую крылья на почве промышленного предпринимательства. Но, несмотря на всю популярность девяностолетнего императора, едва ли будет преувеличением сказать, что страна встретила вздохом облегчения конец этого чрезмерно долгого царствования. Последние годы правления Бисмарка были слишком ярко окрашены в черный цвет реакции; дружба с остэльбскими аграриями, гонения на социал-демократов, преследования печати — все это ясно показывало, что стареющий канцлер все определеннее возвращался к феодальным симпатиям своей молодости и все более утрачивал приобретенную в зрелые лета способность подстраиваться под условия времени и интересы наиболее влиятельных общественных групп. Его тяжелая рука все сильнее тянула Германию назад, к феодальному прошлому, не останавливаясь даже перед покушениями на им же самим созданные учреждения вплоть до всеобщего избирательного права и представительного образа правления. Еще в 1881 г. Бисмарк говорил князю Гогенлоэ: «Немцы не умеют обращаться с той чересчур тонкой игрушкой, которую я им дал. Они ее портят. Если это будет продолжаться, союзным правительствам придется вновь вернуться к старому союзному сейму, сохранив таможенный союз и военную конвенцию, но упразднив рейхстаг». Несмотря на весь пиетет, который внушало к себе тогда имя Бисмарка, ни расцветающая буржуазия, ни укрепляющаяся демократия не могли примириться со все усиливавшимся реакционным направлением германской внутренней политики. Смерть старого императора открывала надежды на перемену курса. Эти надежды имели тем большее основание, что наследник престола Фридрих был известен не как поклонник юнкерских идеалов. Он принадлежал к тому поколению немцев, на раннюю юность которых наложила неизгладимую печать революция 1848 г. и деятельность франкфуртского парламента (он родился в 1831 г.); позднее, уже в зрелые годы, он сошелся с партией свободомыслящих, и последних стали даже звать «партией кронпринца». Его жена Виктория, дочь английской королевы Виктории, была воспитана в духе английских парламентских традиций и имела довольно сильное влияние на своего мужа, который тоже слыл поклонником парламентаризма. Среди немецкого образованного общества кронпринц был необычайно популярен; известно, что он окружал себя литераторами и учеными; молва наделила его даже и славой полководца, и действительно, у него были недюжинные военные дарования, которые обнаружились в битвах при Кениггреце, Верте и Седане. От общества не было тайной и то, что у кронпринца были дурные отношения с Бисмарком и что канцлер сумел даже внушить и старому императору недоверие к сыну. Кронпринца держали в стороне от политики и, хотя он носил важные звания генерал-инспектора южных армий и президента государственного совета, он не только не мог влиять на общее направление политики, но даже не был в курсе правительственных действий.