Секретарша, сочувственно Катеньку выслушав (Катенька для важности представилась не просто Катенькой, а «возмущёнными жильцами окрестных домов»), с директором Балтийского дома её всё же не соединила – шеф оказался занят. Он был занят и через час, и через полтора, и весь следующий день, и два других дня, оставшихся до конца недели… «Я сожгу ваш балаган!» – в запале крикнула Катенька в трубку – так, чтобы её с гарантией услышала находящаяся на другом конце провода секретарша. Теперь её врагом стал и директор, а не только засевшая в верхнем этаже подведомственной ему цитадели кадушка.

В субботу Катенька взяла из отцовского ящика с инструментами отвёртку, натянула на спрятанные за тёмными стёклами очков глаза козырёк джинсовой бейсболки и, таясь, как подпольщица, отправилась на улицу. Пьянящий зов опасности, фанфары праведной битвы властно манили её, накатывая волнами возбуждающего жара. Дождавшись, когда девица, раздающая на гранитной лестнице пёстрые флаеры воскового зверинца, отлучится, Катенька быстро подошла к колонке и, стараясь не привлекать внимания, в нескольких местах короткими ударами пробила отвёрткой диффузоры динамиков. Когда она ретировалась, колонка вслед ей лишь хрипло потрескивала и что-то слабо бубнила, как простуженная милицейская рация.

Два дня за окнами стояла тишина – Катенька упивалась победой и была очень собой довольна. Ведь музыка – это не сиплая кадриль, а чистые звуки в тишине. И культура – это не шоу парафиновых уродцев, а желание сделать лучше, чем делали до тебя, сделать так, как никогда не делали… Однако с утра во вторник реклама загремела с удвоенной силой. Выйдя на разведку, Катенька с досадой обнаружила, что новая колонка мощнее прежней и предусмотрительно забрана в специально изготовленный чехол из частой металлической сетки.

На весь остаток дня голова Катеньки превратилась в фабрику по производству асимметричных ответов. Хотя хвастать, положа руку на сердце, было нечем.

В среду после института Катенька отправилась на Большой проспект Петроградской стороны в мужской магазин «Солдат удачи». Духовое ружьё с хорошим боем оказалось ей не по карману, к тому же оно было слишком громоздким. Однако в качестве приемлемой замены продавец порекомендовал ей сокрушительную рогатку с хитрым упором в локоть: такие, сказал он, стоя́т на вооружении американской армии, так что, когда у отважного морского пехотинца, спецназовца или, извините за выражение, рейнджера кончаются патроны, он достаёт из кармана эту рогатку, кладёт вот сюда металлический шарик – и враг бежит, пятная полевую форму жидким стулом. Рогатка Катеньке понравилась, к тому же она была довольно компактной и легко умещалась среди конспектов в рюкзачке или вместе с батоном в полиэтиленовом пакете.

Перед диверсией покупка была опробована в захламлённом дворе идущего на капремонт дома. Оружие возмездия требовало в обращении определённых мышечных усилий, но било действительно мощно, хотя – в Катенькиных руках – и не слишком прицельно.

Приобретя в строительном магазине – вдобавок к прилагавшимся в комплекте к рогатке металлическим шарикам – запас подходящих гаек, однажды пасмурной ночью Катенька вышла на дело. По саду вдоль Кронверкского проспекта изредка прогуливались милиционеры, но возле Балтийского дома стояли в ряд несколько больших рекламных щитов, способных служить неплохим прикрытием. Катенька видела милицейские сериалы и действовала осмотрительно – перед каждым выстрелом она протирала шарик или гайку носовым платком, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Рискованное занятие оказалось довольно увлекательным – выпущенные из тугой рогатки снаряды не разносили стекло вдребезги, а, произведя сухой щелчок, оставляли в нём сквозные, красивые, оплетённые радиальной паутиной трещин дыры. В окна ненавистного музея снизу Катеньке было не попасть, зато окно алхимической лаборатории (в ту ночь оно было темно) и прочие доступные стёкла не желающего идти на переговоры Балтийского дома она изрешетила изрядно.

Утром под истошные призывы неуёмного зазывалы Катенька спустилась на улицу и направилась к ближайшему таксофону. Изменив голос на нетвёрдый мальчишеский бас, она сказала снявшей трубку секретарше: «Заткните рекламу своей парафиновой дряни. Стёкла – последнее предупреждение». – «Так это вы!..» – ахнула секретарша, не оставляя сомнений этим ужасным «вы» в полном конспиративном провале злоумышленника. Уличённая Катенька быстро повесила трубку.

Как ни странно, в последующие дни ровным счётом ничего не изменилось – динамики гремели с прежней силой, дырявые стёкла никто не менял. Как будто и не было никакого ночного налёта, как будто окна для вентиляции разбили по распоряжению неуловимого директора… От обиды Катенька кусала губы.

Другой бы сдался, выбросил белый флаг и поднял лапки – но только не она. Спустя пару дней, вновь заряжённая жаждой битвы, Катенька зашла после занятий в строительный магазин и купила две пластиковые бутылки растворителя. Испытания были проведены в том же захламлённом дворе, где пристреливалась рогатка. Поджигать лужицу растворителя зажигалкой оказалось очень неудобно, зато от горящего клочка газеты жидкость вспыхивала мигом и с угрожающим весельем.

Назавтра в одиннадцать часов утра – к самому открытию – Катенька, в тёмных очках, бейсболке и старой дачной ветровке, подошла к паноптикуму. В руках у неё был полиэтиленовый пакет с бутылками растворителя и газетой. Она рассчитывала оказаться первым посетителем музея. Так и случилось. По предыдущим вылазкам Катенька знала, что в зале с восковыми Поттером, Шварценеггером и хоббитом Фродо постоянно дежурит смотритель, поэтому туда она не пошла, а остановилась в зале с рептилиями, для акции возмездия тоже вполне пригодном. Облив растворителем поднявшегося на дыбы двухметрового ящера с оттопыренным когтем на рахитичных передних лапках, Катенька бросила в натёкшую под него лужу вторую бутылку, достала газету и щёлкнула зажигалкой. Когда она уже спускалась по лестнице, за её спиной глухо фыркнул, разорвавшись, оставленный в луже пластиковый баллон. Пряча лицо за козырьком бейсболки, Катенька равнодушно кинула сидевшей на выходе из музея старушке: «Кажется, там что-то горит». Оттопыренный, точно коготь уже объятого пламенем ящера, большой Катенькин палец качнулся вверх.

В тот день в институт она не пошла. Подобно Герострату, с замирающим от величия содеянного сердцем, Катенька не могла оторваться от выходящего на Кронверкский проспект окна. Верхний этаж Балтийского дома пылал, стёкла лопнули, дым в небеса валил какой-то изжелта-чёрный, химический, на улицу сыпались багровые искры, пожарные расчёты подъезжали один за другим… Всего Катенька насчитала одиннадцать красивых красных машин.

С тех пор прошло около года. Сгоревшее помещение отремонтировали – там снова располагался музей восковых фигур. Но теперь – присмиревший, укрощённый, безъязыкий. Как было этим не насладиться?

Снаружи разливалась отрадная тишина. То есть в пространстве метались обычные шумы, производимые населявшими город людьми и механизмами, – те самые фоновые звуки, которые, как шорох листьев и щебет птиц в лесу, здесь, собственно, и назывались тишиной.

Катенька взяла вилку, нож и приступила к котлете по-киевски, брызнувшей из надреза на тарелку горячим зелёным маслом. Бутерброд с сёмгой лежал тут же наготове вместо обычного в таких случаях хлеба.

Не успела она добраться до кусочка дор-блю, лоснящегося свежим срезом с лакунами серо-зелёного, похожего на прожилки в мраморе, плесневого налёта, как замяукала брошенная в кресле мобилка. Номер был незнакомый, но Катенька включилась не раздумывая.

– Это – Тарарам, – сказала мобилка. – Тебе не кажется, что наша разлука затянулась? Если нет, то я пла́чу. Горько плачу о тебе и о тех, кто по сухости сердца не имеет благодати слёз.

Катенька не первый день жила на свете и уже встречала людей, от одного голоса которых у неё пропадал аппетит (особенно когда к ней обращались на «ты» без предварительной о том договорённости), поэтому с радостью отметила, что Рома не из их числа.