На Громова зашикали, а я не рискнула даже попытаться оглянуться еще раз на Горинова. Понял ли он хоть что-то? Мне показалось, что да, слишком уж пристально под конец стал всматриваться и в нас с дочкой, и в охрану, и на Татьяну тоже поглядывал очень цепко, хмурясь и будто что-то вычисляя.

Но даже если и понял… что он может сделать против этих лбов здоровенных? Какие у меня варианты спасения? Устроить безобразный скандал прямо на поминках в ресторане? Так они ведь мне рот заткнут прежде, чем хоть кто-то что-нибудь поймет. И буду я для всех просто впавшей в запоздавшую истерику супругой покойного. Нормальное явление для окружающих, а для этой стервы еще и повод запереть меня в клинику, где мигом превратят в мямлящее нечто невнятное растение, разлучив с Нюськой. А дочь ее боялась и сторонилась с самых первых дней, еще когда мы с Яковом, глупые, были рады ее появлению. Она ей не нравилась, и Нюська ее рисовала вечно страхолюдной ведьмой. Чуяла своим детским наивным сердечком гниль в этой гадюке, а мы взрослые умные не прислушивались. Мне ужасом до костей пробирало при мысли, что Нюська без всякой защиты окажется в лапах этой паучихи. А ведь чую: если не найду выход – так и будет. Наверняка в этом и состоит ее план.

В ресторане за столом всех рассадили, конечно, крайне продуманно. Илью и остальных старых друзей Якова со мной в разных концах очень длинного стола. Захочешь сказать что-то – нужно чуть не кричать, а что за крики на поминках. Они там выпили, заговорили между собой о старых временах, вспоминая мужа добрым словом. Я же очутилась в окружении людей из последнего периода жизни супруга: партнеры по бизнесу, сотрудники из приближенных, что поглядывали на бывших военных с плохо скрываемым превосходством, а сама Татьяна ровно посередине. Все видит, всех слышит и контролирует.

Я всего пару раз смогла уличить момент, когда она на меня не смотрела, и перехватить взгляд Ильи, посылая в ответ свой краткий умоляющий.

– Ма, я в туалет хочу, – подергала меня за руку Нюся, и я вздрогнула, потому что и сама собиралась вот-вот использовать этот предлог для ухода из-за стола и одновременной разведки путей к бегству.

Татьяна насторожилась, естественно, сразу, только мы поднялись, и немедленно кивнула паре охранников проводить.

Я мазнула глазами по мужчинам на другом конце стола, успев уловить, что Горинов тоже, кажется, напрягся, но он тут же повернулся к сидящему рядом Громову, продолжив беседу. Все бесполезно, похоже. Нужно рассчитывать только на себя. Вела дочь по коридору и молилась отчаянно, чтобы в туалете оказалось хоть небольшое окошко, в которое мы сможем выбраться. Но едва вошли в помещение, и сердце мое опустилось. Повсюду глухие стены. Выход отсюда только один, и за дверью ждут два послушных жестокой дряни амбала.

– Все, закончил! – поднял перед собой раскрытые ладони Громов, когда на него зашикали со всех сторон. – Горе, я с тобой поеду, лады?

– Лады, – согласился я, пронаблюдав, как ту брюнетку, что пониже, вместе с ребенком едва ли не затолкали в дорогую иномарку. Такое впечатление, что эти тельники ее от снайперов своими тушами закрывают, а не просто до машины провожают. Что происходит-то?

– Гром, а жена командира – та, что повыше или пониже? – спросил его, запрыгнувшего в мою «Ниву» и пристроившись за микроавтобусом, в который загрузились бывшие сослуживцы.

Я и сам уже понял, но на всякий решил уточнить. Уж больно та вторая в глаза лезла всем и указаниями смело раскидывалась. А еще зыркала так, что у меня внезапно весь загривок дыбом вставал.

– Пониже, с буферами большими которая, зараза такая, – скривившись, практически выплюнул он. – Говорил ведь я Петровичу, с самого начала еще говорил! Но кто бы меня слушал!

Хм… Тогда я его выпада ей в спину неуместного вообще не понял и покосился недоуменно. Никитос тот еще порох был всегда, но неадекватом реальным никогда себя не показывал.

– Никитос, ты чего? С каких это пор ты на баб кидаешься?

– Я на нее не кидался, Горе, а стоило бы. Хотя бы в рожу смазливую все высказать. Но куда там, ишь ты, охрану наняла какую – и близко не подойдешь. Побежала вон с кладбища как резво, видать, хоть остатки совести нашлись, и в глаза нам стыдно смотреть стало. Ну ничего, я в ресторане все еще выскажу, сколько успею, но выскажу! Клал я на ее охрану, полезут угомонять – самих угомоню.

– Гром, ты мне нормально хоть что-то объяснишь?

– А чего объяснять-то? Это она виновата в том, что Петрович наш так быстро помер.

Я глянул на него недоуменно. Херасе заявы.

– В смысле?

– В прямом. Эта сучка проклятая, с кем свяжется из мужиков – тому прямая дорога в могилу.

– Ты уже тяпнул, что ли?

– Да иди ты! Еще дыхнуть попроси. Ни в одном глазу еще. Говорю тебе – ее вина.

– Гром, ну ты даешь! – я бы расхохотался, будь обстоятельства другими. – С каких таких пор ты в мистическую хрень верить начал?

– С таких, когда она реальными фактами подтверждена стала.

Так, походу, все очень запущено у нас.

– Отсюда поподробнее пожалуйста, – подавив вздох, потребовал я, предвкушая полную фигню. – Какие такие факты обличают эту бедную вдову? Копыта в туфлях и хвост под платьем, что ведьму выдают?

– Ну насчет хвоста тебе лучше знать, – с отчетливой язвительностью отгавкнулся он. О чем это речь? – А факты заключаются в том, что наш командир уже четвертый мужик, которого эта дамочка схоронила в свои-то неполные тридцать лет.

Заявил и захлопнулся, пялясь на меня с загадочным видом. Клоун, бля.

– Ты паузы многозначительные не делай, Гром, мы не в театре. Гони факты, раз обещнулся.

– А факты, мужик, состоят в том, что первый парень у этой Инки появился еще в десятом классе.

– Ну, она баба красивая, а вокруг же не слепые.

Сказал, и вдоль хребта будто кто теплым дыханием прошелся, отчего в паху оживление случилось. Потому что реально красивая. И не было у меня женщины с весны уже. Но реакция все же неуместна ни капли. Она вдова моего командира, прекратить всякие шевеления.

– Слушать будешь или нахваливать? – огрызнулся друг. – Я не ты, ни за какие коврижки на эту черную вдову не поведусь.

Нет, он совсем берега попутал? Чего за намеки шизанутые?

– Чё болтаешь-то?

– Да видел я, как ты на нее всю церемонию пырился, а она на тебя. Вспомнилось старое? Ты только не будь дураком и опять не сунься. Раз пронесло, второй так не свезет!

Ну это уже вообще ни в какие ворота. Я даже башкой мотнул, авось мне все послышалось.

– Бля, Гром, ты достал, чего городишь? Когда это я к жене командира совался, если до этого дня и знать ее не знал!

– Да как же…. – он развернулся всем телом ко мне и уставился в лицо. Я ответил ему прямым непонимающим взглядом, и его брови поползли наверх. – Опа! Ох*еть, вот это номер! Это ты ее реально, что ли, не вспомнил?

– А что, должен был? – я уже злиться на него начал.

– Хм… – Никитос почесал бритую черепушку. – Ну сам ведь говоришь – баба она видная, лично я, если бы в такую член сунул, то запомнил бы. Но у тебя, видать, по-другому.

– Гром, х*йни не городи! – взорвавшись, я долбанул кулаком по рулю. – Да я сроду к чужим женам не лез!

– А она тогда и не была женой Петровича. Иннушка, санитарочка молоденькая из санатория реабилитационного, не помнишь разве? Я тоже на нее повелся тогда, на вид же огонь-баба, и не я один, да только ты у нас быстрее поспел и на спину ее уложил.

– Да когда такое… – возмутился я и замер, застигнутый врасплох смутным воспоминанием.

Иннушка. Хрупкая девчушка с тихим нежным голосом. Голубой халат балахонистый, длинная темная коса, глазищи здоровенные зеленые, которые она на меня все время таращила, стоило где столкнуться. Из-за шрамов наверняка. Это она? Жена командира? Надо же как изменилась. Тогда такая вся была сияющая, что ли, пусть я ее едва ли и замечал. А теперь вид изможденный, будто ей душу кто всю вымотал.