– Бог репа и бог Сахалина. Дайте мне, пожалуйста, хорошие чтения, дайте мне интрижку, дайте мне спокойно и в кайф провести эти дни. Я продолжу делать свою работу, вернее, трудиться, без этого корня – раб. Реп (и литература вообще) останется величайшим ремеслом для меня, а остров Сахалин будет воспет в повести, которую я напишу. Так или иначе, но в долгу не останусь… – и боги подмигнули мне.

Боги дали все, о чем я просил.

Последние дни отпуска – так я воспринимал время на острове.

Мы с девчонкой сели в маршрутку и приехали в маленький портовый город Корсаков.

– Здесь вроде есть индийское кафе, – сказала она.

– Тогда там может быть ведж-тали. Или хотя бы самосы с овощами.

Мы прошли город насквозь через местный Арбат; оказалось, что индийского кафе больше нет. Искали выход к морю, шли по пыльной дороге, уводящей под гору в никуда. Солнце разогрелось на полную, и мы сняли куртки. Вдоль дороги, как нездоровые зубы, торчали полуразрушенные бараки. У одного из них на детской площадке играли дети. Увидев нас, они замерли, глядя как на инопланетян. Ощущение было, будто я забрел за край карты, куда заходить нельзя. Сценка из фантастического триллера, то ли Кэмерон, то ли «Театр Рэя Брэдбери».

Потом людей совсем не стало, только редкие машины. Мы шли вдоль длинного забора. Воняло тухлой морской капустой.

– Может, нам повернуть назад? – спросил я.

– Думаю, что мы вот-вот выйдем к морю. Не ной.

У меня заболело колено. Идти получалось, лишь явно прихрамывая. Детская травма обострилась после расставания с К., и будет мучить, пока я о ней не забуду, пока не примирюсь. Дни были насыщенными: я отчитал стихи, погулял в ночном парке, потом организаторша неудачно пыталась сосватать мне одну красотку по фамилии Малыш. Вернувшись в съемную квартиру в ту ночь, я воспользовался отметкой в инстаграме – позвал девчонку в гости. Приметил ее на чтениях, когда она спрашивала в кафе, где я читал, есть ли что-то по-вегану в меню. Веганки лучше пахнут, между веганкой и мясоедкой всегда выбирай первую – такое правило. Но я ему не то чтобы следую. Тогда она согласилась приехать, сама пила пивко, а мне привезла острых вкусняшек. Рассказывала и рассказывала о своих путешествиях с театром, а потом я ее поцеловал. В общем, когда я был один, то гулял сам по себе в городе, зажатом между гор и продуваемом морским ветром, или читал рассказы Чивера. Остальное время мы гуляли вместе. В том числе по горам, а также катались на фуникулере.

А теперь оказались на пыльной дороге, конца ей не было, и дорога вела вдоль забора, за которым скрывались какие-то важные стратегические объекты.

Наконец забор закончился, а запах морской гнили усилился. Мы вышли на берег, солнце скрылось за тучами, небо было серое и бескрайнее.

– Вот что это за вонь.

– Морская капустка.

Ее было очень много. Как магнитная лента из миллиарда аудиокассет кудрявилась по берегу, на сколько хватало глаз. Несколько маленьких, по двое-трое, групп людей гуляли тут, не смущаясь этого запаха. Однако я встал раком, голова закружилась, начались спазмы. Желудок был пуст, поэтому рвотные позывы заканчивались ничем, но остановить их я не мог.

В результате лишь выплюнул немного желчи прямо в зеленые вонючие кудри.

– Ты просто не привык. Так бывает.

Я отошел к стоянке, лег на каком-то бордюре, а девчонка пыталась вызвать такси. Но машины сюда не ехали. Меня совсем размазало.

– Пойдем другой дорогой, так мы срежем.

– А ю шур? – спросил я, пытаясь собрать воедино двоящееся изображение.

– Да, срежем-срежем. Это я протупила просто. Есть выход отсюда, смотри: она ткнула мне в рожу недогруженную карту, из которой я не понял ничего.

Мы взобрались на гору, откуда было видно железную дорогу (по которой, однако, не проехало ни одной электрички) и фрагмент моря. Ели оливки, капусту кимчи, а также батончики арахис-финик. Непонятно, каким чудом все это добро оказалось в захолустном магазине. Конечно, с наценкой под сотню процентов, это же остров.

Девчонка была начитанная. Литературная, так сказать, девчонка, и поэтому мы говорили о книгах. Зачем-то она читала даже современную русскую литературу.

– Уже пишешь книгу? – спросила она.

– Почти пишу. Приеду и начну, вроде бы план есть в голове и даже в заметках, – для убедительности указал ей на айфон.

– Это роман? Или рассказы?

– Вроде бы роман. Или поэма в прозе, как посмотреть.

Она задумалась ненадолго, пошевелила носом и прищурилась – такая у нее была фишка, некое деревенское обаяние.

– У тебя есть референс? На что он может быть похож?

– Ну, ты читала мои романы? У меня их два.

– Нет, только рассказы.

– Вот если прочитаешь первый, «Календарь», станет ясно, наверное. Как бы объяснить. Ты читала Бротигана?

– Кажется, про ловлю форели…

– Вот. Меня интересует сейчас не сама эта книга. Просто я лет пятнадцать назад прочитал несколько его романов, и на одном, по-моему, как раз на «Форели», была такая аннотация. Что Бротиган писал не романы, а нечто близкое к ним по форме, но в собственном жанре – бротиганы. Когда я писал «Календарь», подумал, что я как Бротиган – сам в себе, только пишу не бротиганы и уж тем более не заслуживаю назвать жанр собственной фамилией. Но что я пишу календари. Моя цель прибить к стене какой-то момент, какой-то день, какую-то тему и часть жизни. Может быть, текущее ощущение. Чтобы из жизни можно было извлечь каплю смысла. А иначе, если я это не сделаю, смысла совсем не будет.

Она пожала плечами.

– Об этом писал Бродский в эссе. Что суть поэзии в том, чтобы придать смысл событиям. А ты делаешь это в романе, получается.

– Наверное, писал, не знаю, – настала моя очередь пожимать плечами. – Не очень знаю его, не цепляет. Для меня поэзия – жизнь, чувство, ключ. А проза типа как инструкция. Необходимая документация, чтобы выжить. Но они друг без друга никак, никуда. Вообще считаю, что настоящий роман может написать только поэт, а если человек не поэт, он пишет беллетристику. Романист – это же само по себе хуйня какая-то. Если бог репа не слышит автора, то выходит мазня тупая.

Мы посмотрели на воду, ее внимания хватило секунд на тридцать. Взяла телефон.

– А еще я хочу написать универсальную инструкцию для всех фотоаппаратов. Электрички вообще не ходят тут?

– Ходят, но редко. Две-три в день. Какая центральная тема романа?

– Девственность.

– Ха-ха, ты, кажется, от нее далек.

– Сейчас далек. Но когда вернусь к себе, она снова будет близко. По большому счету я ее и не лишился. Вот я и пытаюсь понять, что должно с мужиком произойти, почему некоторые чувствуют себя мужиками. А че ты не ешь?

– Хочешь мой батончик?

– Давай.

– Вернулся аппетит?

– Морскую капусту я теперь долго не буду есть.

Девчонка скривила веснушчатое лицо:

– Просто не привык.

Я вгляделся в нее, чтобы запомнить.

– Капустка, – сказал и засмеялся.

– Капустка, – кивнула она как-то вбок и со смешком.

Она рассказала немного о себе. Вообще-то, во второй раз, не помнит, наверное, что уже все говорила в первую ночь. Но я все равно выслушал, глядя вниз на утекающее время.

По образованию актриса, сейчас преподает детям актерское мастерство. Уже жила в других городах: Перми и Петербурге, но сейчас хочет уехать в Норильск или в Воркуту. Девчонке интересно, что такое полярные ночь и день и как на это будет реагировать организм.

– А я вроде бы никогда не спал с актрисой, – только и ответил я. – Думал, что это дурная идея.

– Ну и как? Сойдет?

– Да вроде бы все нормально прошло. Понял, что это суеверие! – я поцеловал ее. Первый и последний раз сделал это не ночью и не в постели. Она беззвучно засмеялась, убрала губы и подставила щеку. Как будто действительно днем делать этого не следовало и дальше френдзоны маршрут можно проложить только в темноте.

Ну да, запомню ли я тебя? Последний месяц я живу на Русском острове и туда должен был завтра вернуться. Пару раз мне доводилось не узнавать хозяйку квартиры, которую я снимаю. Она помладше меня, бодрая женщина, можно даже сказать горячая, харизматичная. Хоть и никак это не проявляет, но чувствуется энергия. Но я могу встретиться с ней у падика и затупить: она это или нет? На всякий случай говорю «привет» всем женщинам ее возраста, а их, кажется, три или четыре живет в нашем подъезде. Сейчас подумал, что с моей спутницей та же ситуация. Ну, я мог бы описать какие-то особенности, цвет волос, фигуру или то, как она хихикает, как бы проявляя сочувствие словам. Вот она сидит рядом, но ее как будто и нет, то есть в ней уже нет смысла. Я провел с ней несколько дней и мог бы не узнать при встрече. Думаю, у меня начинается что-то вроде любовной деменции, межполовая слепота. Когда ты объездил страну несколько раз, подписывал книги, фотографировался, целовался с людьми, проводил время с сотней девчонок, все они в какой-то момент уже утратили важность, индивидуальность. У меня закончились ярлыки. Плохо ли это?