Перед моим носом появился маленький костистый кулачок. Я отодвинул его в сторону, как ветку, и спокойно сказал:
- Вы бы помолчали о святых храмах. Ваше, с позволения сказать, капище я недавно посетил. Без всякого удовольствия!
- Арсений! Ну что ты такое говоришь? - вступилась за свою религию и ее жреца Марина. - Вячеслав жизнь кладет на то, чтобы донести в закосневшие массы хоть что-то новое!
- Я бы на его месте занялся чем-нибудь другим.
- Арсений!!!
Мошкарев обвил Маринины плечи суковатой рукой и неожиданно миролюбиво проговорил:
- Оставь, Мариночка. Далеко не все понимают мое искусство. В этом МОЯ беда, но никак не публики, - свободной рукой он сделал картинный жест в сторону этой самой "публики", то есть меня. - Но все-таки было бы небезынтересно узнать ваше мнение о святом храме, в котором мы имеем удовольствие находиться. Что вы думаете о Большом?
- Я вообще ненавижу театр! И Большой в частности!
Мое раздражение в свете последних событий выглядело вполне естественным.
Провозвестник нового брезгливо посмотрел на меня и заметил своей спутнице:
- Похоже, этот господин пришел сюда исключительно с гастрономическими целями. В таком случае нам не о чем разговаривать. Я... - Он приосанился. Я даже не обижаюсь!
- Это правда? - Марина с обожанием заглянула в водянистые глаза Мошкарева.
- Ну конечно, душа моя!
Вальсируя, они стали медленно отплывать к буфетной стойке. Я же похоронным шагом двинулся к выходу.
На улице разыгралась метель. Я поплотнее запахнул пальто и вышел на площадь. К правой ноге что-то прицепилось. Я раздраженно дернул ботинком. Но препятствие не исчезало. Глянув вниз, я обнаружил, что в моей штанине увязла колючка розы. За ней послушно волочился весь остальной букет.
Находка показалась мне символической. Может, не все еще потеряно? Я подобрал обледеневшие цветы и зачем-то сунул их за пазуху. Грудь обдало холодом. Через минуту я почувствовал, как намок Виталькин галстук. Розы начали таять. На глаза навернулись слезы. Глупо и неромантично... Гораздо умнее немедленно вынуть цветы из-за пазухи, пока рубашка не испортилась, и выкинуть к чертям собачьим.
Так я и сделал и с некоторым облегчением зашагал к метро. Дурь все это. На Маше необходимо поставить крест. Я ее, конечно, ни в чем не виню у каждого свои недостатки. Например, ревнивый характер. Мария вряд ли теперь простит меня. Или я ошибаюсь?
Немного поразмыслив, я поехал к Катьке. Как давно я не видел женщину, которая ни в чем меня не подозревает, ничего не требует, а если и ругается, то вполне беззлобно.
Двор мадам Колосовой являл собой сплошной каток. Недавние лужи покрылись льдом, и я скользил, еле передвигая ноги. Занятый поддержанием равновесия, я потерял бдительность. У подъезда одиноко торчала телефонная будка, а в подворотне опять толпились какие-то личности. Как в прошлый раз... Увидав рой сигаретных огоньков, я не на шутку испугался. Неужели Мухрыгин не шутил, и его дружки изо дня в день поджидают меня у Катькиного подъезда?
"В будку заходить нельзя, - трусливо подумал я. - Это отрежет пути к отступлению". Домой! Скорей!
Я суетливо сунул очки в карман и с ловкостью фигуриста скользнул за будку. Из подворотни доносились мрачные и невнятные голоса.
- ...долго еще?
- ...околеешь тут совсем...
- ...братва, он не придет...
Ага, "братва"! Так и есть, меня поджидают! Мурашки забегали вверх и вниз по моему телу, будто тоже хотели спрятаться.
- ...надо домой к нему... тогда уж верняк...
Вот это новости! Домой! А я-то тешил себя надеждой, что мой дом - моя крепость.
Я начал красться вдоль фасада. Надо убираться отсюда, и поскорее! Но куда? Искать спасение. Но где?
На освещенном пятачке сгрудилось несколько таксофонов. Я нащупал в кармане жетоны и, уняв дрожь в пальцах, принялся накручивать номер Рыбкина. Телефоны, как назло, не работали. На мои мольбы откликнулся лишь пятый по счету аппарат.
- Меня п-преследуют, - задыхаясь, прошептал я, как только Рыбкин снял трубку. - Сделай что-нибудь!
- Старик, - Рыбкин зевнул, - ты дома?
- Да в том-то и дело, что нет! Ко мне вот-вот нагрянут... Посмотри, там никого нет у моего подъезда?
Виталька посерьезнел и отошел к окну.
- Темень такая. Ничего не видно.
- Что же мне делать?
- Старичок, такие дела с налету не делаются. Да и как я тебя спасу? У меня самого положение - полный швах. Со всех сторон, как говорится, по швам трещу. Да еще Лариса...
Я понял, что родственница поэта оказалась отнюдь не поэтической натурой и Виталька залез в долги. Моя последняя надежда таяла на глазах, но это лишь обострило инстинкт самосохранения.
Сунув в щель очередной жетон, я набрал номер Леньки Тимирязьева. Он долго не подходил.
- Харе, - наконец раздалось в трубке странное ругательство.
- Леня! - крикнул я. - Загибаюсь! Надо переночевать позарез! Хоть где-нибудь!
- Внимаю тебе, брат мой, - вдумчиво произнес мой друг.
Я оглянулся по сторонам и застрекотал, как телеграфный аппарат:
- Так можно я к тебе? Только на одну ночь? У тебя мать дома?
- Женщина, породившая меня, находится в моей обители, - продолжал Тимирязьев, но внезапно осекся и горячо зашептал: - Старик! Ты не удивляйся! Это я для Саиры стараюсь. Ты, если что, зови меня Савана Равана дас. Понял?
Я опешил. Так вот до чего довело моего друга скромное увлечение кроссвордами. До какой-то "саванны-раванны". М-да. Но мое собственное положение от этого не улучшилось.
- Так как с ночевкой, уважаемый Равнина?
- Я готов принять тебя, брат мой, - продекламировал Ленька.
Видимо, Саира появилась на кухне.
Я хотел уже положить трубку, но Тимирязьев шепотом добавил:
- Только, старик, умоляю, без твоих штучек!
Через полчаса я звонил в дверь тимирязьевской квартиры. Открыла мне мать новоявленного эзотерика.
- Здравствуй, Сенечка, - поприветствовала она меня. - А Леня-то наш совсем сума сошел. Заперлись с этой самой Саирой в туалете, что-то бормочут и капают воском в унитаз. Прямо не знаю, что с ними делать...
Из санузла действительно доносилось двухголосое нестройное пение и звук весенней капели. Я подошел и постучался:
