- Да так, - неопределенно ответил я, не открывая глаз. - А у тебя?
- С Саирой? - переспросил мой всемогущий друг. - По-моему, серьезно.
Чиркнула зажигалка, в темноте замерцала оранжевая точечка. Тимирязьев закурил.
- Я вообще думаю, - философски проговорил он и глубоко затянулся, чего это мы с тобой как неприкаянные? Все одни да одни. Надоело! Мне вот и мать все талдычит: Лень, когда женишься? Тебе ж скоро сороковник, а ты все, как кобель, носишься. Хвост пистолетом... Ну я-то ладно. А вот что ты, старикан, в девках засиделся?
Странно было слышать такие речи от моего друга. Видимо, в нем тоже заговорил голос разума. И возраста. Я потянулся к стулу, где была свалена моя одежда, и, нащупав брючный карман, вытащил пачку "Явы". Прикурив, я нерешительно спросил:
- Никак наш женоненавистник жениться собрался?
- А что в этом такого? - смущенно пробормотал Ленька. - Пора уже, старикан, подумать, так сказать, о вечном.
- Тогда тебе придется стать вегетарианцем. По-моему, у твоей пассии это надолго.
- И стану. Очень полезно, между прочим.
Так, похоже, Ленька и в самом деле сбрендил. Понятно, что перед такой красотой трудно устоять, но нельзя же изменять собственным принципам...
- Посмотрим, что ты запоешь, когда она выкинет тебя вместе с твоей дудкой.
- Саира с пониманием относится к моим упражнениям, - важно заметил Тимирязьев.
- Еще бы! Ей, небось, прописка-то ох как нужна...
- Ну уж нет! - возмутился Ленька. - Она мне симпатизирует. И вообще, Саира - порядочная девушка. Я даже рад, что она не прыгнула ко мне в постель в первый же вечер.
- Да сколько ей лет, старый ты хрен?! - крикнул я. - Ты подумал, сколько ей будет, когда тебе стукнет семьдесят?
- Между прочим, не так уж мало. Восемнадцать.
- Ого! Совершеннолетняя, кто бы мог подумать! - съязвил я. - Хоть срок за совращение малолетних тебе не дадут.
- Ничего, - оранжевая точка погасла. - Зато, с высоты своего опыта, я смогу ее без проблем укротить...
- Если б юность умела, - изрек я, - если бы старость могла, - и отвернулся к стене.
Неприступный бастион Ленькиной холостой жизни дал трещину. Вернее, почти рухнул. Дело было за малым.
Глава 22
Облом
Проснулся я от грохота на кухне. Там уже орудовал Тимирязьев. Радио орало на полную мощность. Много лет проработав в ресторане, Ленька уже не представлял себе, что музыку можно слушать тихо. Не исключено, что он даже начал потихоньку глохнуть и в будущем мог стать глухим композитором. Как Бетховен, к примеру. Только творения Бетховена играют до сих пор. С тимирязьевским же творчеством вопрос пока оставался открытым.
Под аккомпанемент радиоаккордов я побрился Ленькиной бритвой и выполз на кухню. Мой друг стоял на одной ноге у плиты и сыпал в кастрюлю с кипятком какой-то порошок из пакетика.
- Много супа из ничего, - скаламбурил он.
Моя холостяцкая жизнь протекала в основном под зловещим знаком пельменей и сосисок. Ленька же не был холостяком в полном смысле этого слова. Нет, посуду он, конечно, не мыл. Но не потому, что ему было недосуг, просто вместо него это делала любящая родительница. Когда же Тимирязьев оставался наедине с бытом, то пищу его составляли исключительно концентраты. Он был застарелым рационалистом и поклонником многого в малом. На сей раз он "варил" грибной суп.
Вывалив в мою тарелку половник зеленоватой жижи, Тимирязьев заметил:
- Завтрак нубийского крестьянина. Просто, вкусно и полезно!
- Сомневаюсь, чтобы нубийские крестьяне пробовали эту гадость, скривился я, поднося ко рту ложку.
- Обижаешь, старик. Не могу же я тебя каждый день потчевать карпами. Давай, жри быстрей, и побежали... Мне еще разучивать любимые песни этого денежного туза. Ума не приложу, как выкрутиться? Он заказал какую-то композицию под условным названием "Шо ты давишь, тюбик?" Может, знаешь, как там дальше?
- Ну у вас и репертуарчик, - подивился я и подумал, как к этому отнесется моя благонравная мадам Еписеева. - Нет, не знаю.
- Жаль.
Я вспомнил о вчерашнем приглашении и спросил:
- Так нам можно прийти? Сегодня вечером?
- Что ж, валяйте. Знаешь ресторан "Гавана"?
Я кивнул.
- Часикам к восьми подгребайте.
Надо позвонить Маше. Не напороться бы только на ее сынка. Утром-то он наверняка в школе. А вдруг она не сможет сегодня вечером? Нет. Вчера она работала в вечернюю смену. Значит, сегодня - в утреннюю. Сможет, убежденно решил я.
Мы с Ленькой вышли на улицу. Он сел в такси, а я спустился в метро и поехал в поликлинику. Закрывать больничный. Хотя, при должном умении, его можно было и продлить.
Перед кабинетом врача Щербино было полным-полно пенсионеров. Значит, мне предстояло провести несколько часов, меряя шагами линолеумные просторы поликлиники. Для начала я присел на красную дерматиновую банкетку рядом с толстой старухой в платке. Она пришла с внучкой. Девочка скучала, потому что бабушка оживленно разговаривала с соседкой - тоже старушкой, но в очках и потертой зимней шляпке.
- И-их, скоро все там будем! - голосил платок.
- И не говорите, такие очереди, что, того и гляди, прямо здесь прихватит, - вторила ему шляпка.
- Вы сами-то с чем к Вере Павловне?
- Ноги у меня. Совсем что-то не ходят.
- Вот-вот, - подхватил платок, - вечером так распухают, что с места не сдвинешься. Думаешь, прямо сейчас и помрешь... И давление скачет, не приведи господи...
Девочка немного попрыгала, а потом со скуки предложила:
- Бабушка, давай играть в больницу.
Обладательница платка строго посмотрела на внучку и сказала:
- Хорошо, только я буду в реанимации.
После чего возобновила разговор со шляпой.
- Что-то я вас здесь не видела? Недавно болеете?
- Какое там, - шляпа возмущенно блеснула очками. - Я обычно к Зацепиной хожу, а не к Щербине. Но Зацепина заболела, так что...
- Голова гудит, прям хоть ложись и помирай, - не слушал ее платок. - И ведь помру.
Вот что ждет меня лет через двадцать-тридцать, меланхолично подумал я. Бесконечные разговоры о болезнях, лекарствах и смерти. Нет, надо срочно жениться. Иначе даже внуков рядом со мной не будет.
Я глянул на изнывающую от скуки девочку. Она вяло слушала разговор шляпы и платка. Игра "в реанимацию" ее, по-видимому, не слишком заинтересовала.
