Однако за два года работы в горкоме он успел вырасти до 2-го секретаря. Его младший брат, Анатолий Константинович, учившийся тогда в школе, вспоминает, каким уважением двадцатидвухлетний Михаил пользовался в Городце. Возвращаясь домой вечером после игры в футбол, им то и дело приходилось останавливаться: многие знали его в лицо, подходили, хотели поговорить. Важные вопросы решались прямо на улице. К такому разговору мог присоединиться даже проходивший мимо 1-й секретарь горкома партии. Это отсутствие чванливости характеризует, наверное, не только безвозвратно ушедшие времена, но и особые человеческие отношения, сохранившиеся в Городце и по сей день.
«Чтобы не было нахлобучки», – окая, говорят там, когда предлагают не спешить и без суеты во всем разобраться. Похоже, само неторопливое, степенное течение Волги диктует горожанам обстоятельный подход к жизни. Все происходит небыстро, но в полном смысле – неукоснительно. И строго в избранном русле. Эта степенность и вытекающая из нее постепенность определяют уклад, мироощущение, особенности языка. Вместо слова «дача» здесь, например, говорят «сад». И покупают именно «сад», а не «дачу». Поэтому если вы из других мест, вам не сразу станет понятно, куда вас приглашают, когда зовут: «Поедем в сад, отдохнем». Но, прежде чем разобраться, вы уже успеваете уловить чеховский аромат никуда не пропавшего здесь девятнадцатого века.
Понятным также становится, откуда Максим Горький черпал незабываемые характеры для своих книг. В одном только семействе Треушниковых наберется их на полнокровный роман. Стоит сравнить хотя бы двоюродных братьев Михаила Константиновича, чтобы увидеть полноту волжского характера во всей его мощи, антиномичности и непременном желании настоять на своем. Антиномия в логике, которую, кстати сказать, Михаил Константинович всегда рассматривал в качестве одной из важнейших дисциплин, предполагает, что некоторое высказывание и его отрицание вполне могут вытекать друг из друга. Вот этого добра, насколько я понял, у природных волжан в избытке. Горькому, несомненно, повезло родиться и вырасти в тех местах. Точнее, это был лишь вопрос времени, когда на Волге появится писатель, способный ухватить и передать в человеческом характере точку внутреннего конфликта, в которой pro и contra одновременно выполняют творческую работу души.
Вид на Волгу из Городца. 2022 г.
Итак, с одной стороны, у Михаила Константиновича был двоюродный брат Михаил Иванович, чья жизнь явилась классическим примером служения людям, обществу и государству. А с другой – Валерий Георгиевич, обладавший таким же огромным потенциалом жизненных сил, но избравший для них иное применение. Два одинаково щедро одаренных Треушникова – две абсолютно разных судьбы.
Михаил Иванович пришел с войны в капитанских погонах. Демобилизовался только в сорок седьмом, пройдя до этого с ноября сорок первого всю Великую Отечественную. Воевал на Западном, 3-м Белорусском и 2-м Дальневосточном фронтах. То есть после победы в Европе поехал на Восток сражаться с японцами. Победил и там. В Городец вернулся с медалями. Десять лет проработал бухгалтером в колхозе «Красный маяк», а потом в одночасье получил завидную должность председателя в другом колхозе. Правда, в тот момент ему никто не завидовал. Хозяйство имени Куйбышева в Городецком районе висело на балансе администрации неподъемным камнем. Труд предстоял сизифов. Разруха, нехватка всего и вся, депрессивные настроения колхозников. Но, как любила говорить моя деревенская бабушка, глаза боятся – руки делают. И они сделали. Руки, растущие из правильного места, вообще способны на многое. Уже через пять лет Михаил Иванович, который все это время буквально дневал и ночевал на работе, вывел отстающий колхоз в лидеры, заметные не только по области, но и по стране. В 1966 году Президиум Верховного Совета СССР удостоил его звания Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина. А главное, люди в колхозе стали жить хорошо.
Его двоюродного брата Валерия Георгиевича судьба наделила не меньшими талантами. В 1954 году он окончил школу с золотой медалью, однако дальше учиться никуда не пошел. Решил, что для успеха в жизни это не обязательно. Совсем молодым уехал на целину, освоил там навыки сельского хозяйства, вернулся в Городец и приступил к исполнению своего собственного плана. В стране именно в это время бушевал хрущевский мясной бум, поэтому Валерий Георгиевич занялся мясозаготовками. Разводил в своем личном хозяйстве свиней, а мясо сдавал государству. Причем с большим размахом. Поголовье исчислялось не одной сотней. Человек он, судя по всему, был страстный и делу отдавался целиком. Одним из первых в Городце обзавелся персональным транспортом. Получить его мог только тот, кто участвовал в госпрограмме по созданию материально-технической базы коммунизма. Такой вот странный парадокс в тогдашней идеологии. Вскоре в хозяйстве появился даже свой грузовик. Для частника по тем временам – немыслимое дело. И тут случилась беда. Умерла молодая жена. Током убило от оголенного провода в свинарнике. Это не подкосило Валерия Георгиевича под корень, не та у него порода, и свинина продолжала поступать на заготовительные пункты своим чередом, но по ночам с Городецкого кладбища стали доноситься необычные звуки.
Могу представить себе, что пережил тот человек, который, проходя ночью мимо кладбища, первым услышал оттуда печальную мелодию. Так Валерий Георгиевич избывал свое горе. Одному на могилке ему было лучше, чем с людьми. Или не хотел расставаться. Доподлинно теперь уже никто не сможет сказать. Известно только – ходил туда по ночам, играл на аккордеоне. Иногда пел. Городецкие жители удивлялись, а потом привыкли. Со временем он уходил в себя все глубже. Начал производить тушенку и часами сидел в подвале, который забил консервами до отказа. Не знаю, было ли ему известно, что в Америке тогда из-за ядерной угрозы поветрием распространялась мода на персональные бункеры, но своим двоюродным племянникам, Антону и Илье, он повторял: «У меня тут запасов много. Запрусь, если что. Выставлю перископ и буду наблюдать, как там все помирают». Его вторая жена, видимо, не очень прониклась этим апокалипсическим настроением и в итоге ушла от него с одним из наемных рабочих. Оставшись один, он однажды зимой крепко выпил, решил попариться в бане, но уснул там, не затопив, и к утру замерз насмерть.
Горьковскую монолитность волжского характера уловил я и в рассказе невестки Михаила Константиновича, Галины Васильевны, которая поведала мне об одном случае, связанном с его мамой, Ириной Андреевной. Та была человеком глубоко верующим и, хотя никого в семье к религии не приучала (особенно если помнить, что сын ее занимал пост 2-го секретаря горкома ВЛКСМ), сама неукоснительно придерживалась православной обрядности. Галина Васильевна, забежавшая к ней как-то раз в перерыве городской комсомольской конференции на чай, застала Ирину Андреевну перед иконами и лампадой. Свекровь ее сосредоточенно молилась и на появление невестки практически не отреагировала. Галина Васильевна присела в уголочке на стул в ожидании конца молитвы, но время шло, Ирина Андреевна не отвлекалась. Так и пролетел весь перерыв в работе конференции местного комсомола, и, лишь когда настала пора Галине Васильевне бежать обратно, Ирина Андреевна завершила моление и предложила попить чаю. К слову сказать, отец Михаила Константиновича, сапожных дел мастер Константин Васильевич, в Бога не веровал, но крестным знамением себя иногда осенял.
Внешняя суровость волжан компенсируется их глубокой сердечностью. Удивительно теплыми воспоминаниями поделилась со мной племянница Михаила Константиновича Ольга Васильевна Сидоренкова. Сейчас ей семьдесят лет, но один из дней ее далекого детства особенно ярко запечатлелся в ее памяти. Она помнит даже погоду тем утром. Начало сентября 1959 года в деревне Никулино, что в двадцати восьми километрах от Городца, выдалось по-летнему солнечным. Ольга Васильевна подчеркнула именно эту солнечность всей обстановки. Быть может, ее впечатление связано с праздничными обстоятельствами того дня, но, скорее всего, погода стояла еще летняя. В никулинской малокомплектной школе в тот день принимали в октябрята учеников младших классов. Чтобы добраться из Городца до Никулино, надо было сесть в так называемое грузовое такси. Это был обычный бортовой грузовик с тентом, в кузове которого стояли скамейки. Вот на этом транспорте за небольшую плату желающие могли проехать восемнадцать километров до поворота на Никулино. Остальные десять километров по грунтовой дороге требовалось пройти пешком. Логистика для местных жителей по тем временам вполне привычная, однако требующая усилий. Поэтому в никулинской школе в то солнечное утро никто не ждал представителей городецкой администрации. Но они появились. Причем не на горкомовском транспорте. Молодой секретарь горкома комсомола Михаил Треушников, прошагав от поворота с асфальта положенные десять километров, бодрый и освеженный прогулкой, успел к началу церемонии. Неизвестно, оказалось ли это сюрпризом для учителей и директора, но вот первокласснице Оле запомнилось на всю жизнь. Дядя Миша, веселый, красивый и улыбающийся, поздравил всех октябрят, раздал принесенные звездочки, а Оле прикрепил на фартук совершенно особый значок. Звездочка у нее была не металлическая, а из красного, похожего на леденец, пластика, и маленький кудрявый Ленин в центре выглядел как живой.
