Этот стол был как раз одной из фишек проекта превращения родового гнезда Белозоров в крепость. Кажется — обычная мебель, но между двумя листами фанеры имелась стальная четырехмиллиметровая пластина. Не Бог весть что, но от пистолетной пули вроде как прикрыть должна была, и потому, заняв позицию за таким укрытием, я чувствовал себя довольно уверенно. Если вообще можно чувствовать себя уверенно в семейных трусах и майке — алкашке.

Вокруг дома совершенно точно кто-то ходил. Одного Вагобушева мне было мало! Повадились, сволочи... Но к моему удивлению шаги остановились у входной двери и раздался громкий стук.

— Белозор! Вы дома? Герман Викторович!

Голос был смутно знакомым, но я никак не мог его вспомнить. Прочистив горло, я крикнул:

— Дома! Кого нелегкая принесла среди ночи?

— Это Сазонкин, открывайте!

— Какой, к бесу, Сазо... Валентин Васильевич? Это вы, что ли? — дошло до меня.

Черт побери, если он явился ко мне в такое время, это могло значить только одно — до него дошли новости из Плесецка. Почти месяц прошел... Круто у них тут с государственными тайнами!

Я защелкал замком, открыл задвижку и впустил начальника охраны Машерова.

— Да вы тут в одиночку решили круговую оборону занять! Ещё и вооружились до зубов! Что — береженого Бог бережет? — его кожаный плащ был совсем мокрый, со шляпы тоже капала вода, но держался он бодро.

— Береженого Бог бережет, а казака сабля стережет, — я снова переломил стволы "Ижа". — Там больше никого с вами нет? А то перепугаются за вашу жизнь и решат меня за жабры взять...

— Никого. Я один. Если что — за жабры буду брать вас в одиночку.

— Ну-ну... — мужик Сазонкин был, конечно, матёрый, но на моей территории у него вряд ли бы что-то получилось. -Тогда проходите, будем полуночничать. Я так понимаю, раз вы пришли — разговор будет долгий. Ставлю кофе?

— Ставьте... Куда тут можно одежду повесить?

— Да вон, на дверь в комнату накиньте. А шляпу — на трубу, вот сюда, над котлом. Пускай сохнет.

Я вернул стол на место, приставил к нему табуретки и принялся заниматься кофейной алхимией. А потом очнулся:

— Твою мать! — сказал я.

— Что такое? — удивился Сазонкин.

— Я забыл надеть штаны.

Конечно, он говорил про Плесецк. Сначала попросил изложить известную мне версию произошедшего, и я рассказал ему про свинец в припое на фильтрах, который может привести к аналогичным катастрофам. И вариант про обматывание шлангов тряпками, и возникшую искру.

— Как вы это узнали? Только не говорите мне про весь этот сверхъестественный бред в стиле Мессинга и Горного... Кто ваш информатор? Откуда вам стало известно о происшествии полгода назад?

— Валентин Васильевич, ну как вы себе это представляете? Как я мог об этом узнать? Какой информатор мог мне об этом сказать заранее? Я что — глава ЦРУ и провернул сложнейшую операцию по саботажу на военном космодроме прямо из Дубровицы? Вам не кажется это гораздо большим абсурдом, чем вариант, что я всё-таки иногда знаю, что произойдет в будущем?

Он побарабанил пальцами по столу.

— Не кажется. И то абсурд, и это. Ладно, как это с вами происходит? Как вы предсказываете события? — Сазонкин впился в мое лицо взглядом.

Тут нужно было говорить правду и только правду. Такой опытный товарищ наверняка мигом бы почувствовал фальшь. Так я и поступил:

— Я натыкаюсь на что-то, что меня зацепит. Например, на заметку в газете про какое-то место или человека. Или лично встречаю кого-то, беседую — и как будто вспоминаю. Ну, вот представьте себе, что есть шкаф с книгами, который вы давно читали. Смотрите на корешок, обложку, читаете название — и постепенно в голове начинают всплывать сначала обрывки сюжета, потом имена персонажей, основные события... Какие-то книги помнишь лучше, какие-то хуже. Так и у меня. Я не могу этим управлять. Напрячься и прочесть будущее случайного человека у меня вряд ли получится — за редким исключением.

— А откуда вы знаете, что это не бред сумасшедшего? — вопрос, кажется, был идиотский. Ему не хватило Плесецка?

Поэтому я пожал плечами:

— Такие мои воспоминания сбываются — с разной степенью точности, но процентов на 80-90 наверняка.

— И давно это началось?

— Как из Москвы вернулся. Я там в архивах сидел, много времени проводил в одиночестве... Не знаю, что повлияло.

— И что, вы — такой сознательный Гера Белозор, который хочет послужить на благо социалистической Родины? Маловато в наши времена осталось идеалистов-бессребреников. Какая ваша выгода, Белозор?

— С чего начинается Родина, полковник?

— И с чего же?

Я помолчал немного, а потом повертел указательным пальцем над головой:

— Да вот с этого всего, что вокруг. Дом этот, улица, деревья. Соседка Пантелевна, корявщик Хаимка, водитель Анатольич. Беседки во дворах, детишки на качелях в парке Победы.... Закат над Днепром, ёлки-палки! Я, может, и надумал переезжать в Минск, но сюда точно вернусь. И мне хочется, чтобы здесь, в Дубровице, у моих земляков, свояков, родни и у меня лично была тишь да гладь, да Божья благодать. И для этого я очень на многое готов.

— Ну, положим, коммунистам Божья благодать не полагается, но суть я уловил, — Сазонкин отпил немного кофе. — Умеете вы его варить, однако! Рецептом не поделитесь?

— Рецепт простой — медная турка, не жалеть кофе и раздавить в ступке стручок кардамона. Можно молотый — на кончике ножа. А еще я люблю варить с шоколадом...

Он некоторое время слушал меня а потом сказал:

— А эти свои воспоминания о будущем вы как-то фиксируете?

— Конечно, фиксирую. Но даже не просите — только Петру Мироновичу лично в руки. И нет, они хранятся не в доме, и у меня не один экземпляр.

Конечно, заметки о будущем хранились в доме, в ящике стола, ну, и в гараже Анатольича тоже. Я набирал историю будущего вечерами, печатая на портативной машинке сразу на двух листах писчей бумаги через копирку. Машинка была та самая, еще из моего вояжа в Минск. Пятикилограммовая "Москва", из чемоданчика. Работать над этим в редакции? Увольте! А ну, как кто-то из наших трех граций — Ариночка там, Аленушка или Фаечка — сунет свой прехорошенький носик в мои бумаги, ужаснется и сдаст либо в психиатрическую клинику в связи с шизофренией, либо — в КГБ, по поводу антисоветчины?

Я думал в случае чего прикрыться тем, что это фантастический роман. Но от психушки это меня вряд ли бы спасло. "Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность" увидела свет в 1961 году, и с тех пор такие чудилы типа Геры Белозора имели все шансы загреметь на курорт с экскульпацией в качестве бонуса на сколь угодно долгий период. Кому угодно? Власть предержащим, конечно.

— Так что, — проговорил охранник одного из этих самых власть предержащих. — Петру Мироновичу, стало быть, отдадите? А почему именно ему?

— Насколько я могу судить, только у Машерова и, может быть, еще у Романова есть шансы.

— Шансы на что?

— На более-менее светлое будущее для нас всех. По крайней мере — не такое темное, как мне представляется.

— Всё, всё, мы тут наговорили с вами уже на несколько статей.

— Или на психушку, м?

— Мгм, или на психушку, — согласился Сазонкин. — Дайте мне хоть что-то, что я мог бы отвезти Петру Мироновичу в качестве доказательства. Тогда мы сможем организовать вам встречу.

Я задумался. Это должно быть что-то близкое хронологически, но при этом — довольно значимое, чтобы Сазонкин мог получить информацию. Ничего из экономической жизни или политической обстановки в СССР в голову не приходило. Что вообще происходило в СССР весной 1980 года? А если — не в СССР?

В голову стукнулось воспоминание о прочитанной когда-то статье, и я вздрогнул. Это было довольно цинично, можно сказать даже — аморально. Но ничего с этим я поделать не мог, никак повлиять — уж точно... Сходив за листком и ручкой, я написал наискосок: "1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара". Я не помнил ни номер бригады, ни командиров, но дебильная суперспособность запоминать диковинные названия выручила меня и сейчас.