Но по мере того как растет наше население и потребности, растет и наше влияние на критически важные аспекты земных систем. По большей части это широко известно. Сегодня наш мир условно делится на пессимистов, которые видят неизбежный крах на горизонте; оптимистов, которые верят, что все устаканится и мы разумно подойдем к созданию более устойчивого мира; и футурологов, которым не нравится ни один из сценариев, и они ищут инвестиции для побега. Поэтому некоторые из нас бьют в тревожные колокола, другие изобретают экологически чистую энергию, а остальные пытаются переехать на Марс. Таково наше время.
Мы можем быть уверены в одном: однажды наша планета снова станет безжизненной. Если мы на секунду представим себя на месте Земли, мы увидим, что массовые вымирания форм жизни периодически случались в основном из-за комет, астероидов или ледникового периода, вызванного смещением оси вращения, – с разнообразными последствиями для следующего поколения живых существ. Но так будет не всегда. Со временем, спустя сотни миллионов лет, высокие уровни солнечной радиации спровоцируют генетические и структурные изменения, которые ограничат фотосинтез. От бурного многообразия растений, в том числе таких, как Nothia aphylla[10], чьи отпечатки сохранились в райниевых чертах[11] на севере Шотландии, количество растительности будет постепенно сокращаться, и в конечном итоге ее не станет совсем. Смерть растений ознаменует конец большинства оставшейся жизни. Мы склонны относиться к растениям небрежно и невнимательно, но именно они закладывают возможность для существования многоклеточных животных, таких как мы. Без них мы пропадем.
Отмотайте еще на миллиарды лет вперед, и динамическое вращение, преобразующее потоки внутри земной коры, – бурлящие расплавленные формы элементов, которые подарили нам железный век и монету с выгравированными словами “In God We Trust”, – перестанет приводить в действие магнитное поле. Вместе с ним пропадут и защитные механизмы, которые мы принимаем как должное, а также проявится губительное влияние солнечного ветра. Наша атмосфера, с ее солнечными днями и прохладными осенними утрами, будет уничтожена. Наши океаны испарятся. Возможно, перед этим еще сохранятся некоторые выносливые виды, например Deinococcus radiodurans[12] по прозвищу Конан-бактерия, способная выжить в самых агрессивных условиях. Но спустя еще более значительный срок поверхность Земли расплавится, и вся жизнь на ней прекратится.
По сей день никто из нас не знает наверняка, почему мы здесь и что находится в центре космоса. Мы точно знаем одно: живые организмы и силы, которые помогают им появиться на свет, могут быть весьма недружелюбными, даже катастрофическими. В известном смысле жизнь, возможно, появилась в результате жестокости, будь то энергия или экстремальная жара. Солнечная система и окружающая среда Земли творят ужасные вещи по отношению к животным, даже если это в конечном счете приводит к увеличению разнообразия и изменениям. Комета размером с деревню, из-за которой появился кратер Чиксулуб и временно снизилось биоразнообразие на Земле, тоже дала дорогу новым существам, в том числе и нам. С одной точки зрения астероид – зло, но с нашей – дар небес.
И все же мы живем в соответствии с правилами, определяющими, что есть доброе и правильное. Мы уверены, что наша любовь и опыт представляют собой ценность, и мало кто хочет оспорить эту точку зрения. И тем не менее сложно обосновать значимость того, кто мы есть и что из себя представляем, потому что в мире, где мы родились, нет ничего по-настоящему хорошего. Когда мы выглядываем в окно, мы видим качающиеся на ветру деревья, чьи листья поражены грибком, птица невдалеке разбивает скорлупу змеиного яйца, чтобы добраться до мягкого существа внутри, и нам сложно найти ответ на вопрос: какой же смысл мы вкладываем в жизнь? Когда мы пытаемся найти нечто совершенное, мы натыкаемся на вирусы, бактерии, вредителей и хищников. Насколько мы являемся частью всего этого?
Правда в том, что настроения и ощущения, которые придают нашим переживаниям и опыту такую интенсивность, возникают из исходного материала того мира, который находится перед нами. Мы находим красивым хоровод деревьев, и мясо птицы может казаться нам восхитительно вкусным. Все то, чем мы наслаждаемся, появилось в результате событий и процессов, которые совершенно не волнует, считаем мы это правильным или нет. Нравится нам это или не нравится, но то, чему мы придаем значение в жизни, похоже, происходит в мире, в котором нет никакого очевидного морального смысла.
Прошлым летом я ездила на раскопки в пустыне Юта. Там в руслах рек, где когда-то бродили динозавры в поисках пищи и возможностей, находят кости, которые когда-то им принадлежали. Когда динозавры перестают быть охраняемыми экспонатами музеев, в мозге происходит важный ментальный сдвиг. Одна бедренная кость, которую осторожно очищал палеонтолог, была выше моего ребенка. А такими крупными были не только ноги. Явно заметен был и огромный размер зубов и когтей, их целесообразная агрессивность. «Вот что, – подумала я, – может дать тебе потребность в энергии».
Незадолго до отъезда молодой человек, который показывал нам окрестности, указал на темную линию скал вдалеке. «Мы пока не уверены, – сказал он, – но там, возможно, лежат свидетельства существования ранних млекопитающих». Прищурившись, мы с мужем смотрели на пыльные скалы – возможные места обитания мелких ночных хищников, которые могли превратиться в класс теплокровных млекопитающих, к которым принадлежим и мы.
Основополагающие принципы распределения энергии могут временно создавать условия для таких профессиональных убийц, как T. rex[13], или отдавать предпочтение суперорганизмам вроде муравьев. Как бы то ни было, в это вовлечены силы, которые не предполагают движения вперед или неизбежной доброты. В эволюции жизни страдания как минимум столько же, сколько удовольствия, а напряжения столько же, сколько нежности. В дикой природе, где мозг должен быть чуточку больше, чем у одомашненных существ, танец охотника и добычи является неиссякаемым источником созидания. За увеличение интеллекта или закрепление поведения в диких условиях часто ответственны столкновения того или иного вида со смертью. Суровая правда в том, что большинство новорожденных животных умирает в течение первого года своей жизни. Эволюция достаточно практична, чтобы избавить маму-лосося от привязанности к сотням икринок, которые она может отложить во время нереста, ведь лишь два процента из них достигнут зрелости. Лучше не знать, что станет с остальными четырьмястами восьмьюдесятью пятью из пяти сотен, которые окажутся в желудках других животных и даже других лососей или на блинчиках, которые люди едят на вечеринках.
Но страдания и смерть, которые приносят хищники, могут поддерживать экосистему в целом с ее изобилием и разнообразием видов. Хищники существуют на всех уровнях природной системы, такие огромные и энергичные, что практически невозможно выделить какое-то одно животное или предсказать его влияние. Хищничество может изменить все – от динамики болезней в популяциях животных до связывания углерода. Классический случай общего преимущества некоторых хищников – заселение волками парка Йеллоустоун в 1995 году. Присутствие волков запустило череду изменений, которые до сих пор дают о себе знать. Последние волки в этой области были убиты охотниками в 1930-х. Пока их не было, увеличилась численность лосей. Когда волки вернулись, лоси стали больше двигаться, ивы – отращивать то, что активно объедалось, восстанавливая источник пищи для бобров, которые распространились и изменили динамику реки, невольно предоставив среду обитания рыбам и певчим птицам. Совершаемые волками убийства также стали давать дополнительный источник пищи многочисленным падальщикам – от воронов до медведей гризли. С точки зрения биоразнообразия волки необходимы и являются добром. Но от этого хищничество не становится более приятным событием в жизни других животных. Исследования Лианы Занетт и Майкла Клинчи показали, что уязвимость перед хищниками запускает в организмах жертв нейронные цепи страха, которые все еще заметны недели спустя. Подобного рода стресс может быть оправдан с точки зрения благополучия животного в целом.
