Луна, пошатываясь, плелась через ночь: то ли пьяна, то ли сердце болит, то ли зажмурилась, чтоб не смотреть вниз на подсвеченную электричеством человечью суету. Наконец, добралась до высоченной трубы на крыше дворца и спряталась за ней – пересидеть. Она частенько притормаживала здесь. Пнув деревянным башмаком подвернувшуюся не кстати кошку, Луна устроилась на краю, свесила уставшие босые ноги. Жарко. Она шевелила пальцами, сношенные сабо стояли рядом.

Луна хотела спать, но ночь была в самом разгаре, надо было двигать дальше. Вот посидит чуть-чуть и пойдет. Вот сейчас… Еще чуточку отдохнет… На последнем этаже, чуть ниже ее желтых круглых пяток хлопнуло окно. Кто-то запел. Хлопок был едва слышным, пение тоже, вряд ли кто-то кроме нее был способен это услышать. Да и некому. Дворец давно превратился в музей, и по ночам в нем не оставалась никого, люди полагались на электронные замки и камеры наблюдения.

Соскользнув с крыши, Луна зависла, глянула любопытным глазом сквозь стекло. В спальне первого браганского герцога Алфонсу в кресле у незажженного камина сидел мужчина. Он тихонько, почти шепотом, напевал себе под нос: «I’m singing in the rain…»1 – видать, настроение у него было отличное. Рядом с креслом на полу стояла откупоренная бутылка портвейна. В руке сидящего был бокал, до краев наполненный темно-бордовой, почти черной влагой. Второй точно такой же бокал оставался за стеклом вычурного шкафчика XVIII века. На шелковое покрывало герцогской кровати была брошена кожаная куртка. Человек устроился с комфортом.

Дверь приоткрылась…

Гонзу Лейтор получил письмо. Электронное. Сказать, что это его удивило – ничего не сказать. За три года, что он прожил на маленьком острове посреди Атлантики, он ни разу не получал писем. Ни бумажных, ни электронных. Счета на оплату коммунальных услуг и рекламные рассылки не в счет. Письмо не было адресовано ни Гонсалу Араужу Гимарайнш да Кошта (это имя он носил нынче и считал его последним), ни Гонзу Лейтору, то есть Читателю (это прозвище ему дали друзья-пенсионеры за привычку читать газеты, сидя на открытой террасе кафе). За свою жизнь он скопил целую коллекцию имен: с какими-то провел достаточно времени, другие порхнули над головой мушками-однодневками, запоминать их не имело смысла. Но имя, что он видел сейчас на экране своего ноута, сквозь пар, поднимавшийся над кружкой утреннего кофе, не использовалось никогда. Знать его мог только один человек. И электронный адрес, куда пришло это письмо, тоже.

«Уважаемый сеньор Энрике Барбоза, мы имеем честь пригласить Вас на Рождественский ужин в ресторан «Белгравия» гранд-отеля «Пикадилли». Столик забронирован на имя Амалии Монтана. С уважением, директор Мигуэль Перейра Андраде». Дальше – адрес отеля, дата и время ужина. Отель находился в Гимарайнше, одном из самых старых городов на континенте, городе, с которого собственно и начиналась Португалия как государство. Город, название которого ему показалось забавным иметь посреди своей многочленной, как сколопендра, фамилии. Дата сегодняшняя, двадцать четвертое декабря, время – двадцать один, ноль-ноль.

Он быстро удалил письмо, а за ним и сам почтовый ящик. Выключил ноут. Подумал и вытащил из телефона симку, швырнул ее в помойное ведро. Порылся в тумбочке, сунул пару-тройку пластиковых карт в кошелек, пачку купюр туда же, паспорт в карман, кое-какие шмотки в сумку. Вышел на улицу и двинул в сторону таксистского бара «Солар». По дороге бросил в урну смартфон.

– Здорово, Гонзу. Как дела? Все нормально? Что-то ты выглядишь не очень…

На стоянке у бара стояло три желтых машины. Удачно, что одна из них принадлежала Педру, закадычному приятелю. Только тот, пожалуй, мог разглядеть в его глазах скрытое, старательно упрятанное вглубь, беспокойство.

– Да тетка, понимаешь, расхворалась. Помнишь ее? Ты мне еще машину давал, когда она с лестницы навернулась.

– Ну как же, Гонзу, такая солидная мадам… Разве ее забудешь. И что с ней? Опять откуда-нибудь рухнула?

– Не знаю. Но у нее любой чих – уже смертельная болезнь и повод для нового завещания. Хотя завещать она может только своего кота и пятнадцать альбомов с семейными фотографиями. Но надо ехать. У нее кроме меня никого уже нет. Дай мне свой мобильник, мой чего-то сдох, я билет закажу.

– Ага, бери.

Пошурудив в чужом телефоне, Гонзу заказал билет до Порту. Вылет был через три часа. В самый раз.

– Педру, отвези меня в аэропорт.

– Бу сдел, шеф.

***

Через три часа Гонсалу Араужу Гимарайнш да Кошта сидел в самолете, болтавшемся в легкой турбулентности над океаном. Закрыв глаза, прислонив лысину к пластиковой стенке салона, успешно делал вид, что спит. Надо было собрать информацию в кучку, разложить ее по ранжиру и сделать выводы.

Три года он провел на тихом острове, честно стараясь врасти в него, превратиться в такого же пенсионера, как его новые приятели: читать газеты, пить пиво из малюсеньких бутылочек, обсуждать футбольные матчи и реформу здравоохранения, играть в лото, сплетничать, сидя на солнышке. Получалось не очень. Он предпочитал бегать по пляжику, плавать в маленькой бухточке. Купил мотоцикл и объехал весь остров. Познакомился с владелицей маленького турагентства в столице, и теперь проводил выходные с Кармой, сорокалетней, еще очень красивой женщиной. Они катались на мотоцикле, посещали немногочисленные выставки или спектакли в единственном театре, ужинали то в одном городке, то в другом, возвращались ночевать в Фуншал, в ее маленькую квартирку в современном многоэтажном доме. Он стал рядовым обывателем. И тихо радовался.

А теперь это письмо… Это чертово письмо в этом чертовой почтовом ящике…

Когда он решил бросить бизнес, выйти, так сказать, на пенсию, он оставил всю сеть своему лучшему агенту. Можно сказать – в наследство. Он звал его Чико. Что это за человек – пол, возраст, внешность – он не знал. Общались только в вирте. Даже в какой стране Чико базировался, нужно было вычислять, если бы такая необходимость возникла. И сам Гонсалу был таким же слепым пятном для своего агента. Известен был только ник. Для Чико он был Рики. Немного мультяшно, ну и что. Для каждого агента у него был свой ник. Он как паук сидел в центре сети, дергал за тонкие виртуальные нити. Он знал всех агентов. Каждый агент знал только его. Теперь в центре сети сидел Чико.

И вот спустя три с лишним года Чико назначил ему встречу. Не совсем так. Чико просил о помощи. Письмо нужно было понимать так: Гонсалу, он же Энрике Барбоза, должен явиться в отель «Пикадилли» сегодня к девяти вечера и найти человека по имени Мигуэль Перейра Андраде, то есть Чико. Самые важные слова в письме – «Амалия Монтана». Это не имя. Это код. Код, который знали только они: Рики и его агент. И раньше им не приходилось использовать его никогда. «Амалия» – просьба о помощи, «Монтана» – уровень опасности красный, самый высокий. Именно поэтому он выбросил свой недешовый мобильник в первую попавшуюся урну. Именно поэтому он не взял с собой ноут. Чтобы его нельзя было отследить через интернет.

Вон он, отель «Пикадилли». Стоит только повернуть голову влево, выйдя с железнодорожной станции, как увидишь белую многоэтажную башню. Пройди метров пятьсот, сначала мимо маленького домика старого вокзала, нынче заброшенного, потом вдоль стеклянного фасада конторы по прокату машин, а дальше вдоль высокой насыпи с рельсами и семафорами, перейди дорогу на перекрестке с круговым движением, и вот ты у ворот роскошного пятизвездочного отеля. Входи, не бойся!

Гонзу не вошел. Прошел мимо. Еще метрах в трехстах дальше стояла вторая башня. Чуть пониже, с чуть более облезлой штукатуркой. Более старая и менее звездная гостиница «Гимарайнш». Именно туда он зашел, снял номер и поднялся на свой шестой этаж. Было восемь вечера. У него есть полчаса. Может, минут сорок. Душ: включить максимальный напор, постоять под горячей водой, чтоб жгучие иголочки искололи, истыкали все тело. Открыть окно, постоять голышом на сквозняке, остудить распаренную кожу. Он пошуровал в мини-баре, вытащил маленькую, в четверть литра, бутылочку Сандемана и пачку чипсов. Пил из горлышка, идти в ванную, теперь уже за стаканом, было лень. Чипсы, выпав из криво разорванной упаковки, рассыпались по подоконнику. Внизу под окном был задний двор гостиницы, пара человек разгружала белый фургон, наверное, сюда выходила кухня ресторана. За невзрачным сетчатым забором, общим для обеих гостиниц, и роскошного «Пикадилли», и простачка «Гимарайнша», была какая-то заброшка. Заросшее высокой травой и кустами пространство, небольшая пестрая свалка, к которой вела тропинка от прорехи в заборе, как раз в той точке, где территории обоих отелей соприкасались. По правой стороне было длинной серое, уже почти почернелое от времени здание, склады или фабрика. Заброшено все это дело было, явно, давно, лет тридцать назад. Фасад строения выходил на ведущую к центру города улицу. С высоты шестого этажа было видно, что и на другой стороне улицы была старая халупа. Тоже, что-то вроде фабрики: мало окошек, но много ворот. Но это здание потихоньку обрастало строительными лесами, дождалось реконструкции. Что тут будет? Торговый центр? Офисный? Или лофт с концертным залом и музеем какой-нибудь ерунды, типа старых печатных прессов?