Может быть, я однолюб.

Сколько лет ты с другими уйти не можешь,

Точно плотность иная.

В районе губ

Твое имя порхает. Во влажном ложе

Мокрой глины, досок дубовых, где

Даже кость истлевает, течет под камень;

Остается что-то назло судьбе,

Что нельзя ни понять, ни обнять руками;

Что меня заставляет сюда идти,

Говорить с тобой, словно ты можешь слышать…

Словно мы разминулись тогда в пути.

Но с годами все ближе, родной. Все ближе.

Знакомство.

Это произошло в конце июня, пахучего месяца, когда травы еще не потеряли свой цвет, мокрая из-за постоянных дождей растительность дотрагивается до тебя влажными зелеными языками. Меня это и злит, и смешит одновременно. В тот вечер больше злило, потому что я надела новые босоножки и в результате не могла сойти с асфальта: ноги сразу попадали в хлюпающие душистые джунгли. Занятая дорогой, лужами, собственными ногами, я не сразу заметила группку парней, сидящих около старого футбольного поля.

– Девушка, не проходите мимо! – звонко выкрикнул один из них, стремясь выделиться.

Мог бы и не стараться – густые, черные как у индейца волосы рассыпаны по плечам, джинсовые шорты разрисованы синими чернилами, лицо как у балаганного петрушки: крупный яркий рот, большой выразительный нос, густые прямые брови и сияющие янтарные глаза – как такого не заметишь?

Смерив наглеца строгим взглядом учительницы младших классов (сколько раз мне этот взгляд пригодился!), я прошла мимо с прямой спиной под одобрительный хохот молоденьких жеребчиков. Обратно возвращалась другой дорогой.

Так я познакомилась с «ужасным Эдди». Сколько я слышала о нем разноречивых толков, высказанных с осуждением, с восторгом, с иронией: Эдди неистовый англоман (отсюда и имя), влюбленный в английский язык и культуру, Эдди оставили на второй год за дерзости в деканате, Эдди меняет девушек чаще, чем некоторые белье, Эдди носит перевернутый крест, сутками слушает хард-рок и не признает никаких законов, кроме своих собственных. Для меня он был нравственным инопланетянином – свои «можно», «нельзя», «иногда, в исключительных обстоятельствах», «никогда и ни за что» я выяснила еще в детстве, дополнила совершеннолетием и не собиралась менять до конца дней, аминь.

Вот из чего я строила свои стены: закон Божий, социальные и семейные законы, некоторые подкорректированы с помощью «саморезов» типа «сейчас другое время» – «это противоречит Библии»-«маме незачем об этом знать», но в целом моя система ценностей мало отличалась от среднестатистической обывательской, что позволяло мне с комфортом уживаться с окружающими, не вызывая неприязни и пересудов.

Итак, я его увидела.

Через несколько дней состоялся сабантуй у Лешки Шакирова. Леха в тот период собирал странности, как некоторые коллекции марок: булавки в ушах, сатиновые шорты, разноцветная дворняга по кличке Пиночет – все это сильно отвлекало от реальных достоинств нашего друга, в кои входили хозяйственная смекалка, с которой он вел свои дела, красивая крепкая фигура, двухметровый рост и добрая душа. Зная мягкий нрав хозяина, «юзали» мы его свободную квартиру на полную катушку. Полагаю, что женитьба, случившаяся через пару лет после описанных событий, просто спасла шакировский дом от разорения. Вечеринка была в самом разгаре, когда в комнате появился Эдди. Застыл на минуту на пороге, поднял вверх руку в приветственном жесте и направился прямиком ко мне.

– Привет, я тебя помню, – дружелюбно начал он.

– Я тебя тоже, – промямлила я и уставилась в телевизор: там шел пиратский фильм с одноголосым переводом, очень смешным, так как половина слов произносились с неправильным ударением. Эдди сидел рядом, подливал вино в мой бокал, забавно подтрунивал над «озвучкой» и постепенно я расслабилась, мы разговорились как старые приятели. Оказалось, что он знает и любит современную литературу, классику. «Видик» отключили, теперь на экране транслировали «Темные аллеи» Бунина. Телевизор и раньше никого, кроме нас, не привлекал, теперь все разошлись по разным углам квартиры, на диване образовалось интимное пространство.

– Странно, – начал Эдди. – Бунин писал «Темные аллеи» уже стариком, а в повестях одни подростки, занимаются сексом и ни о чем, кроме любви, не думают.

– Что же странного, – возразила я. – Если бы ты был старым и немощным и только в своем воображении мог вернуться к собственной силе и привлекательности, ты бы тоже об этом писал.

– Надеюсь, что я буду писать о другом, когда мне стукнет 60, – парировал мой собеседник. – Прожитые годы должны что-то давать взамен силы. Неужели мы живем по стандарту кроликов – если нельзя все время трахаться, так и жизни нет? Плохо зависеть от тела до такой степени.

Я рассматривала Эдди и удивлялась. Сегодня он точно не был ужасным. Он оказался милым, приветливым, образованным, с нормальными моральными принципами. По крайней мере, на первый взгляд.

– Скажи, ты действительно все время слушаешь хард-рок? – выпалила я. – Почему? Что тебе это дает?

– Это «очень энергичный танец», – рассмеялся парень, намекая на известный фильм. – Правда, мне легче думать под эту музыку. Ты против?

– Я не имею отношения к музыке, которая звучит в твоей квартире, – начала я. – Сама никогда не слушаю такие вещи, просто физически не выношу низкие регистры, депрессия начинается, желудок болит.

– Значит, мы никогда не будем слушать эту музыку вместе, – серьезно пообещал Эдди. – Я не хочу, чтобы у тебя болел живот.

Я растерялась. «Мы», «вместе»? О чем это он? Будучи по натуре одиночкой, «мы» я допустила лишь однажды в своей жизни: было очень здорово, потом очень больно, повторений не предвиделось, хотя с тех пор прошло два года. Не то, чтобы я совсем обходилась без парней, просто без прицела на общее будущее и «умрем в один день». Так мне было проще и понятней, безопаснее, что ли.

Эдди смотрел на меня из-под своих невероятно длинных густых ресниц, тихо мерцал желтый огонь, и я видела себя его глазами: светловолосую, стройную, захмелевшую. Мне понравилось быть привлекательной для него. Мне слишком многое понравилось в его обществе и поэтому внутренняя система безопасности истошно засигналила.

– Мне домой пора, – засобиралась я. – Живу через две остановки, а транспорт уже не ходит. Пока-то я дойду… Завтра еду к бабушке, и, если сейчас не лягу спать, подняться рано на автобус точно не получится.

Эдди тоже поднялся и протянул руку:

– Спасибо за приятный вечер, мы скоро увидимся, я все для этого сделаю.

«Как, а проводить? Хотя бы предложить мог, – мысленно возмутилась я. – Все-таки он действительно легкомысленный ужасный ловелас. Как словеса словесить, так он тут как тут, а как две остановки пройти, сразу в кусты!». Недоверие росло, как температура у больного.