– Сколько мне осталось?
– Ну спро́сите ещё, – ухмыльнулся доктор Куценко. – Я похож на гадалку? Может, три месяца, может, три дня – это как повезёт. Или не повезёт, – доктор опять собрался уходить, но снова задержался в дверях. – Да, при нашей больнице есть онкоцентр, вы можете туда записаться – правда, там очередь, но она, бывает, укорачивается – с двух концов, хе-хе… ну, до вечера.
И доктор, к великому облечению Александра, вышел из палаты.
Сам он, немного погодя – ровно столько, чтобы шаги доктора за дверью окончательно стихли, – встал с кровати, тут же, однако, присел, пережидая потемнение в глазах, снова встал, кое-как, превозмогая немощь в ослабших за неделю неподвижного лежания конечностях, оделся (одежда, как и его рюкзак цвета хаки, висела на спинке стоявшего у кровати стула) и уже было направился к выходу, но тут вспомнил о букете и открытке, развернулся, вынул первый из вазы, отряхнул от воды и взял в руку, а вторую аккуратно положил в рюкзак и только после этого вышел из палаты.
– Куда?! – донёсся крик медсестры с далёкого островка дежурной стойки.
Но Александр ничего не ответил, а только, зайдя в лифт, несколько раз быстро нажал на грязно-белую, как зубы покойника, кнопку закрытия дверей и поехал вниз, на первый этаж.
В лифте как-то склепно пахло тамбуром старой электрички, и Александр впервые почувствовал страх замкнутого пространства. Он пытался себя уверить, что это от непривычки, ведь он уже много лет жил на первом этаже и лифтами пользовался редко, но чувство это было слишком, пугающе ново. Это было чувство погребённого заживо.
Наконец лифт неуклюже остановился, двери с лязганием открылись, и Александр выскочил в холл приёмного отделения, тут же, впрочем, замедлившись, чтобы не вызвать подозрений. Пройдя мимо окошка регистрации и синих банкеток, на которых сидели больные – ожидая госпитализации, и родственники – ожидая выписавшихся, он проследовал к выходу, намереваясь поехать туда, куда ему больше всего сейчас хотелось, – домой.
За прошедшую неделю мягкий бархатистый снег, нападавший за время заморозков, растаял, и теперь между тротуарами плескались бурые моря; поначалу Александр ещё пытался их обходить, но после того, как на него пару раз злобно нагудели проезжавшие в опасной близости машины, он решил идти прямо по лужам, и, когда он спустился в метро, ноги у него уже все промокли насквозь.
Стоя перед дверью в квартиру, Александр сделал то, что делал всегда, когда на работе опять задерживали зарплату или на дороге попадался какой-нибудь хам, – он глубоко выдохнул, как бы выпустив из себя всё то дурное, что накопилось в нём за день, похлопал себя по щекам, приготовив лицо для радушной улыбки, которой он обычно встречал домочадцев, и наконец позвонил в звонок – три раза, чтобы отличить себя от незнакомцев.
– Господи, Саша! – Арина так и замерла в прихожей, приложив руку ко рту, и из глаз у неё хлынули слёзы.
Александр обнял её, отодвинул руку ото рта и крепко поцеловал.
– Папочка! – Из своей комнаты выбежала Алина и присоединилась к объятиям.
– Что ж ты не позвонил? – причитала Арина, вытирая слёзы. – Я бы приехала, забрала тебя на машине…
– Да нормально, я на скейте сам доехал, – пошутил Александр, думая тем самым разрядить обстановку.
– Саша! – как-то сердито-обиженно воскликнула Арина. – Никаких тебе больше скейтбордов! Мы… – её голос надломился от вновь накативших слёз, – мы очень за тебя переживали.
– Простите, я… не знаю, о чём я думал…
– Иди мой руки, я ужин поставлю, – и Арина поспешно, виляя своими крупными бёдрами, двинулась к холодильнику, стоявшему в конце коридора (на кухне он не умещался), достала оттуда красную кастрюлю с красной же прорезиненной крышкой и, ещё раз пройдя мимо Александра, понесла её на кухню. Александр нагнулся, чтобы разуться, но тут почувствовал, что сейчас, пожалуй, протаранит головой стоявший в прихожей большой аквариум с плавающим в нём одним-единственным сомом, поэтому, оглядевшись по сторонам, чтобы никто не видел (Алина уже ушла к себе в комнату – дальше тягаться с институтской домашкой, а Арина захлопотала по кухне), Александр снял пустующую сейчас кошачью корзинку (ни одна из трёх кошек почему-то не вышла поздороваться с ним) со стоявшего сбоку от входной двери декоративного пенька, присел на него и только тогда спокойно разулся.
Носки промокли насквозь, и перед тем, как надеть тапки, Александр прошёл босиком в ванную, снял носки, положил их на бортик ванны и стал мыть руки. Но вскоре его намыленные, тёршие друг друга ладони застыли. Из зеркала над раковиной на него смотрел живой труп. С бледно-жёлтым, как сплошная гематома, обвисшим лицом, тёмными морщинистыми кругами под глазами и высокими залысинами, обрамлявшими островок проеденных сединой чёрных волос. А потом и эти редкие волосы в непроизвольно заработавшем воображении Александра выпали, и на их месте остался лысый, пергаментного цвета, скальп. Прямо как летом несколько лет назад, когда он поспорил с другом, что, если русские обыграют испанцев на чемпионате мира по футболу, он побреется налысо. С той лишь разницей, что волосы, вытравленные химиотерапией, уже не отрастут.
Александр домыл руки, наскоро вытер их полотенцем и поспешно вышел из ванной.
На ужин были макароны по-флотски – флот, конечно, едва ли можно было накормить этими редкими комочками фарша в море сухих макарон, – но Александр, изголодавшийся по домашней еде (как и чем его кормили, пока он был в коме, ему оставалось только догадываться), с большим удовольствием накинулся на блюдо.
А пока он ел, Арина рассказывала ему о том, что интересного произошло за неделю. У Алины в институте протекла крыша, и экзаменационные работы многих студентов намокли и испортились. Благо, Алина, как будто предчувствовав это, переложила свои в другую аудиторию. А ещё у Алины появился новый друг, Игнат. Пока ничего серьёзного, но он уже пару раз провожал её до дома. А ещё у Алины четвёрка с минусом по живописи. Это самое высокое, что вообще ставили, у остальных тройки и двойки.
– Ариш, ты же уже отучилась там, – с нежной шутливостью заметил Александр, хрустя макаронами, – чего ты за Алинку-то учишься?
– Я не учусь, – обиженно потупилась Арина, – мне… мне просто интересно.
Наступило странное молчание. Александр, казалось, был не меньше Арины удивлён своему этому непривычно резкому замечанию. Нужно было как можно скорее продолжить разговор.
– Ну, а ты как сама? – спросил Александр. – Как у тебя дела?
– Да хорошо у меня… ездила вот недавно в «BIO», отщипнула там ещё пару «заморышей», щас… – и Арина, сходив в коридор, где на полках белого металлического стеллажа, под резким светом фитоламп, стояли горшки с цветами и контейнеры с рассадой, принесла в пластиковом стаканчике одного из этих «заморышей», острый, розовый по краям глянцевый листик. – Это вот begonia rex, у меня, правда, уже есть такая, но, ты меня знаешь, не смогла удержаться… а там ещё «замик» стоит. И вот зачем ты мне помог с зимним садом, – вздохнула с каким-то шутливым укором Арина, – теперь нам точно негде будет есть.
– А, второй стол купим, – махнул Александр, но, бросив мимолётный взгляд на ту треть стола, которая целиком была занята цветочными горшками, вспомнив, что растениями заставлены уже все подоконники, столы и полки в их доме, он с какой-то досадливой горечью понял, что именно такого, пустякового, ничего не значащего ответа и ждала от него Арина и что тем своим шутливо-укоризненным вздохом она как бы на корню пресекла возможную угрозу (хоть даже в виде простого недовольства с его, Александра, стороны) её постоянно расширяющемуся питомнику. Эти новые, непривычно острые и витиеватые, как терновник, мысли вызвали у Александра отвращение. Но не к Арине или её растениям, а к самому себе. Как мог он так плохо думать о своей жене? О самом любимом и родном человеке, с которым он вот уже почти как тридцать лет жил в счастливом браке. Видимо, прав был доктор Куценко, и сотрясение не прошло для него без последствий.
