На работе царила та приятная, умиротворяющая привычность, которая вернула Александру ощущение реальности. Это произошло ещё на входе, в широком круговом коридоре, где двое его коллег, Миша и Ваня, пользуясь преимуществами идеально гладкого эпоксидного пола, по очереди катались на маленьком пластмассовом скейтборде. Александр, как всегда, смерив их иронически-осуждающим взглядом (не преминув, впрочем, пожать им обоим руки), пошёл к своему рабочему месту.

Работа также успокаивала своей обыденностью: её было, как всегда, немного и она, как всегда, была сугубо необязательной. Но Александр настолько обрадовался сейчас этой обыденности, что тут же взялся за эту немногую и необязательную работу и легко, без предварительного листания новостей и мемов на их счёт, в неё погрузился.

К обеду уже всё было сделано. Довольный собой (обычно тот же объём работ вялой текучкой занимал его до самого вечера), с приятным чувством голода, Александр направился в кафетерий на первом этаже.

Миши и Вани в коридоре уже не было – видимо, их физкультминутка закончилась, и они расселись по кабинам виртуальных танков за рабочими местами. Скейтборд лежал брошенной игрушкой, прижатый к одной из стен. Влекомый каким-то радостным порывом, какой заставляет человека, вернувшегося домой после долгого странствия, сесть за фортепиано, на котором до отъезда он уже давно не играл, Александр умелым движением подкатил скейт к себе, направил, нажав на хвост, прямо по коридору, немного покатал туда-сюда, проверяя ход подшипников (доска ехала легко, как по льду), встал на неё, кое-как уместив стопы на короткой и узкой деке, оттолкнулся и поехал. Это было живительное блаженство сродни мороженому в жаркий день. Прохладное дуновение скорости касалось его гладковыбритого лица, вливалось в него запахами эпоксидного пола и отштукатуренных стен. Александру казалось, будто он нож, рассекающий собой сам мир, и чем выше была скорость, тем глубже он в него погружался и тем острее его ощущал.

Скорость пьянила, скорость просила добавки. Коридор, пустой в этот обеденный час, создавал собой кольцо (офис находился в здании бывшего спортивного комплекса), и Александру хотелось, будто заряженной частице – в адронном коллайдере, носиться по нему со скоростью света, проникая в мельчайшие поры мира. И он уже не просто ехал по коридору – он гнал, мчался, с каждым толчком ноги всё набирая и набирая скорость. Но что происходит с заряженными частицами в конце их сверхскоростного полёта? Они врезаются, безответственно, безрассудно врезаются друг в друга, оставляя после себя лишь эфемерную, неуловимую пыль антиматерии. Они умирают. Вспомнив об этом, Александр понял: он не летит – он падает. И тогда им овладело то, что при падении овладевает каждым, – страх. Доска, словно почувствовав это, стала петлять вправо-влево, как бы пытаясь сбросить своего наездника, – и вот наконец ей это удалось: Александр, потеряв равновесие, полетел вперёд, шмякнулся об пол – сначала плечом, а сразу после – головой – и, немного проскользив в этом положении по полу, бесчувственно замер.

Когда вернувшиеся с обеда работники обнаружили лежавшего без сознания Александра, колёса перевёрнутого, прибившегося к стене скейтборда ещё крутились.

Приоткрыв глаза, Александр увидел почти то же, что и тогда, когда он их закрыл: белые стены, белый потолок, так что ему даже на миг показалось, что он по-прежнему у себя в офисе. Но, переведя взгляд чуть ниже, на железные, облезло-белые, бортики своей кровати, а затем – на линолеумный пол, он понял, что это уже совсем другое место. Он был в больнице. На прикроватной тумбочке, рядом с вазой со сборным букетом из еловых веток, лимониумов и миниатюрных розочек (конечно, это от Арины), стояла, прислонённая к вазе, открытка из серебристой плотной бумаги, расписанная от руки:

«Папочка, – писала, судя по красивому, с завитками, почерку, старшая дочь Алина, – скорее поправляйся, мы тебя очень любим и ждём!

Алина и мама»

Александр сглотнул подступивший к горлу ком. По безрассудству, по детской глупости он оставил этих самых близких его людей на произвол судьбы, а они по-прежнему любят его и ждут. И сколько они его уже так ждут? Сколько он пролежал без сознания? Ему было страшно и стыдно об этом думать. Тут в его одиночную палату вошла – видимо, с регулярным обходом – медсестра, тучная женщина в розовой униформе, и, увидев, что Александр очнулся, тут же крикнула в коридор:

– Доктора Куценко в шестую палату!

А затем, уже спокойно, обратилась к Александру:

– Не волнуйтесь, вы в больнице. Помните, чтó произошло?

– Да, я… – из-за сухости во рту говорить получалось с трудом, – я упал на скейтборде.

– У вас было сильное сотрясение, вы пролежали без сознания…

– Неделю. Спасибо, Лен, дальше я сам.

В палату вошёл высокий мужчина в белом халате, примерно ровесник Александра, лысый, с въевшейся за годы недосыпа чернотой под цинично-весёлыми, как у любого опытного доктора, глазами.

– Ну здравствуйте, спиди-гонщик.

Александр только приветственно кивнул в ответ.

– Попейте водички-то, она у вас на тумбочке.

Действительно – на прикроватной тумбочке, помимо букета и открытки, стоял ещё стакан с водой. Александр взял его вялой, ослабевшей рукой и жадно, намочив воротник своей больничной рубашки, осушил.

– Пол у вас, конечно, хорош для катания, – говорил доктор Куценко, – но не для падений. Повезло ещё, что череп не проломили. У нас это называется «повреждение целостности черепной скорлупы». Даже как-то вкусно звучит, согласитесь? Как будто яйцо разбить на сковородку, хе-хе… Ну да ладно. Сотрясение было сильное. Как я уже сказал, в отключке вы провели неделю.

В порыве бессильной злости Александр вцепился обеими руками в белую простыню, расстеленную под ним.

– Рекорд, конечно, не побили, – продолжал доктор Куценко, – два месяца и шесть дней отдыхал тут один тоже любитель экстрима – но такое, увы, редко обходится без последствий. Возможны нарушения координации, перемены во вкусах (не волнуйтесь, – многозначительно подмигнул доктор, – в главном они останутся прежними), слуховые и зрительные галлюцинации. Так что будьте начеку, не дайте агентам Смитам вернуть вас в матрицу! Шучу. Отдыхайте, а вечером я зайду к вам снова.

Доктор Куценко уже развернулся, чтобы выйти.

– Стойте, – окликнул его Александр. – А когда мне можно выписаться?

– Да хоть сейчас, только… а оно вам надо?

– Мне работать нужно, – сказал Александр, несколько озадаченный таким вопросом доктора.

– Работать? Э-эм… думаю, это вам больше ни к чему.

– Что, простите?

– Видите ли, пока вы были без сознания, мы взяли у вас анализ крови и… уровень ПСА (это такой фермент, который выделяет предстательная железа) у вас превышает норму в десять раз.

– И что… что это значит? – спросил вполголоса Александр, внезапно ощутив себя будто бы в невесомости.

– Это значит, Александр, что у вас рак простаты, – ответил доктор Куценко каким-то даже строгим, отчитывающим тоном. – Четвёртой стадии, метастазированный.

– Рак? – переспросил Александр, будто речь шла о водном обитателе.

– Да, рак. Вы его, наверное, «терафлю» запивали. Напрасно. Рак нужно лечить. Чем раньше, тем лучше. А в вашем случае – теперь уже только поддерживать: химио-, лучевой терапией.

– Арина знает? – тут же спросил Александр.

– Жена ваша? Нет, мы решили предоставить это вам. Ну, при том условии, конечно, что вы очнётесь. А так, если вдруг что, мы бы её утешили, мол, тут так и так поездка в один конец была, хе-хе…

Александр почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. И что он ни секунды больше не может смотреть на стоявшего в дверях доктора Куценко.

Но оставался ещё один вопрос, который Александр не мог не задать доктору. Закрыв глаза, стараясь говорить как можно спокойнее, он спросил: