Графиня растерла ладонями набежавшие на щеки слезы.

– И русские, войдя, вероломно всех перебили, – закончил за нее Франц.

– Нет, – нехотя созналась Анна. Ей было почти стыдно, что тогда Суворов сдержал слово: никаких виселиц. Для тех, кто сложил оружие, конечно. – Но какое это имеет значение?

Франц усмехнулся. Он пока не знал жизни и не имел права судить. Но, по слухам из Венгрии или Сербии, турки, когда слово дано, не стесняются забрать его назад. Ведь дано неверным. В случае с русскими – схизматикам. Казаки поступают так же. Маршалы отца не церемонились в Испании, за это не церемонились и с ними. А сам великий Бонапарт – ни в Италии, ни в Египте, ни в Московии. Говорят, эти самые храбрецы-сарматы служили ему расстрельными командами. Хотя это не извиняет ни грабежей, ни насилия.

– У меня только один вопрос, – краешком одеяла Франц стер слезинку со щеки графини. – А почему защитники Варшавы не пришли на помощь жителям Праги? Как могли смотреть на избиение соотечественников, сами укрывшись за стенами?

Анна задохнулась от удивления. Такое просто не приходило ей в голову.

– Но русских было слишком много! Они уже разбили наши силы, пленили Костюшко[20]. Их никто не мог бы одолеть!

Принц кивнул.

– Простите, сударыня, за мой неуместный темперамент. Одной половиной души я рассудителен, как немец. Другой горяч, как француз. Я бы просто не выдержал, прыгнул со стены с саблей в руках, и будь что будет.

– В вас говорит кровь отца, – восхитилась графиня. – У всех поляков темперамент под стать, им нужен только вождь. Мы истинные французы, но заброшены очень далеко.

– Нам пора, – принц подал ей руку. – Застелить покрывало, как было, смогут только слуги. Но они, надеюсь, будут молчать. Не столько из-за денег, которых я им, конечно, не дам. Сколько из-за подавляющего их разум святотатства. – Оба засмеялись. – Легче закрыть глаза и сделать вид, будто ничего не происходило.

Дорога на Гродно

Государь спал. Александр Христофорович мечтал о сне. Нервы.

Промучившись часа два, он встал, накинул на плечи шинель поверх исподнего и вышел в соседнюю комнату. Благодарение Богу, там нашелся стол. Не везде на станциях есть. А император требует останавливаться именно там, где ночуют проезжающие. Чтобы знать.

Да что тут знать? Клопов полна перина. Тараканы маршируют от печи к лавке и обратно. И здесь он хочет строить шоссейные дороги! Добро.

Бенкендорф затеплил сальную свечку. Разложил перед собой бумаги из походных портфелей. Вот нужное. Который год Жандармский корпус[21] ведет откровенные войны в бывших польских провинциях с шайками перебравшихся на нашу сторону разбойников. Сытнее вам тут, робята? Весь Витебск уже обожрали и Полоцк тоже. Ну? Каковы успехи? Оттеснили в Виленскую губернию. Ай, молодцы! Так Вильно – тоже город Российской империи. Продолжаем.

Отложил. Вышел на крыльцо. Раздышался. Вернулся к столу.

За окном забренчал колокольчик. Чьи-то кони встали с топотом и бряканьем сбруи. Со звонким, как чиханье, «тпру» ямщика. Хорошо не с посвистом. Государя разбудят!

Дверь распахнулась. Александр Христофорович уже готов был обрушить молнии без грома на голову вошедшего. Но перед шефом жандармов возникла рослая, почти с него самого, дамская фигура в легкой весенней тальме – может, и мех, но рыбий, с одного взгляда видно: шили в Европе, где наших холодов не бывает.

– А я думала уже не застать вас.

– Долли… – Бенкендорф сел обратно на стул. – Ну ты гоняешь…

Шенбрунн. Парадная опочивальня. Утро 20 апреля

Графиня Вонсович спустилась с кровати. Царственным движением накинула себе на плечи, как шаль, широкий белый офицерский шарф, которым по форме вчера была стянута талия принца. Осторожно отогнула край шторы и глянула в окно.

Со второго этажа был хорошо виден зеленый Лабиринт, расположенный по правую сторону за клумбами партера. Высокие, выстриженные шпалерами кусты образовывали геометрический узор вокруг старого раскидистого платана, который охватил корнями небольшой холм и скрывал за древесными лопастями, как за ребрами, своего лоснящегося тела всех любителей предаваться занятиям, недозволенным в императорской резиденции.

Один такой «нарушитель» только что выглянул из-за дерева и был, мягко говоря, не полностью одет. Сверху хорошо просматривалась сердцевина зеленых зарослей. По одному из живых коридоров спешила дама, оправляя дорожное платье на высокой фигуре.

– Да это же старина Клеменс! – с крайним удивлением произнес принц. – Воистину сегодня день сюрпризов! Не думал, что он на такое способен. У него же скоро свадьба!

– Одно другому не мешает, – наставительно сказала графиня, приобнимая любовника. – Но так, чтобы прямо в Лабиринте, у всех на глазах!

– Как низко он пал! – Франц почти присвистнул, чего не позволил бы себе в присутствии самого канцлера. – А кто эта дама? Вы ее узнаете?

Анна прищурилась. Ей показалась знакомой высокая тощая фигура. Но та слишком быстро скрылась из глаз за зелеными спинами кустов. Графиня наморщила лоб. Старое, очень старое, смутное воспоминание. Где-то она уже видела подобный разворот плеч, манеру держать голову и даже не по-дамски широко ставить ступни на землю, будто дорога вот-вот выскользнет у нее из-под ног.

Конечно, видела! Но давным-давно, и поэтому не могла вспомнить.

Нет, не поэтому. Анна Потоцкая[22] никогда не встречалась лицом к лицу с княгиней Ливен, женой русского посла в Лондоне, но более чем хорошо знала ее брата Александра Бенкендорфа, теперь правую руку царя. А когда-то просто беспечного полковника, встреченного ею на бесчисленных дорогах. Было большее? Анна не помнила, не желала помнить. Все еще сердилась. Как он мог предпочесть ей свою постылую верность постылому повелителю постылой страны?! Граф де Флао[23] поступал иначе. Но, возможно, потому что тогда у Франции и Польши билось одно сердце в груди?

Ее сын, сын де Флао, внук великого Талейрана, временами так остро напоминал матери об этом случайном любовнике – минутном, слов нет, но, как оказалось, очень важном в ее жизни.

И теперь эта тень, ускользавшая по зеленым тропинкам от Лабиринта, словно привидение, будила прошлое. Неосознанное и грозное. Как будущее. Столь же грозное – это графиня уже понимала. Понимала ясно, в отличие от наивного мальчика, стоявшего рядом с ней.

Понимал ли то же самое властный мужчина, прятавшийся за платаном и поспешно поправлявший шейный платок? С кем он только что провел ночь? Кто эта женщина? Мгновенная прихоть великого канцлера? Назло Мелании? Или…

Графиня не знала, что подумать, и если бы ей сказали правду, была бы поражена. Да и кто бы поверил? Сам Клеменс оказался к этому не готов. Самая желанная из всех дипломатических гранд-дам очутилась в его объятиях, чтобы снова исчезнуть. Как три года назад, когда она прибыла в Вену инкогнито и даже пробралась на Масленичный бал. Но разве один и тот же сон повторяется дважды?

Он и не повторился. Княгиня Ливен или «мадам-посол», как ее именовали англичане, официально была с Меттернихом в разрыве. Ведь их дворы теперь разделили свои интересы. Но неофициально… О, они могли многое обсудить, даже оставаясь врагами!

Канцлер только что закончил церемониальный, очень медленный вальс с одной из принцесс Монтина. Она танцевала недурно, но смотрела на Меттерниха, разинув рот, как на кусок миндального пирожного. А он, признаться, от этого устал. И был уверен, что всему на свете предпочел бы тихое кресло у камина. Скрипенье пера по бумаге. Тафтяной колпак с кисточкой. И воспоминания… В которых по-прежнему видел себя хищным красавцем, способным обводить вокруг пальца одних сильных мира сего, а другим навязывать свою волю. Разве Клеменс до сих пор не делает этого?